Ознакомительная версия.
Пристроившись у обочины и глядя на идиотов, проносившихся мимо, я поклялся, что никогда больше не сяду за руль. Мона наслаждалась моим позором.
— Автомобиль — это не твое, — сказала она.
Мне оставалось только согласиться.
— Я даже не знаю, что делать, если лопнет шина.
— И все же, что бы ты сделал в этом случае? — спросила Мона.
— Вылез из машины и пошел пешком.
— Похоже на тебя, — сказала она.
— Ничего не говори Ребу, — попросил я. — Он думает, что очень помог нам. Не хочется его огорчать.
— Мы идем к ним сегодня на ужин?
— Конечно.
— Только давай уйдем пораньше.
— Тебе хорошо говорить, — отозвался я.
На обратном пути машина забарахлила. К счастью, нам помог водитель грузовика. Затем я врезался в ветхий драндулет, но шофер перенес столкновение стоически. И наконец — опять гараж… Ну как загнать такую махину в узкий проход? Я уже наполовину въехал, но вдруг передумал, дал задний ход и чудом не задел автофургон. В конце концов я бросил автомобиль на обочине. Его задние колеса утопали в грязи.
— Да пошел ты к черту! — сказал я в сердцах автомобилю. — Выпутывайся сам как знаешь!
Нам оставалось пройти квартал-другой, не больше. По мере удаления от четырехколесного чудовища, я веселел. Как прекрасно ходить на двух ногах! Я благодарил Бога за то, что Он сделал меня олухом в механике, а возможно, и в других областях. Есть рубящие дрова и черпающие воду [86], а есть чародеи механического века. Я, например, человек эпохи роликовых коньков и велосипедов. Как все-таки здорово иметь крепкие руки и ноги, быть ловким, иметь хороший аппетит! На своих ногах я с легкостью пройду до Калифорнии и обратно. Если считать, что, путешествуя на транспорте, делаешь в среднем по семьдесят пять миль в час, то я могу продвигаться гораздо быстрее — в мечтах. Моргнуть не успеешь, а я уже побывал на Марсе, и без всякого прокола шин…
Мы первый раз ужинали у Эссенов. Прежде нам не приходилось встречаться с его женой, сыном и дочерью. Нас уже ждали, стол был накрыт, свечи зажжены, огонь весело полыхал в камине, а из кухни доносился восхитительный аромат.
Реб сразу же протянул нам два бокала крепкого портвейна.
— Ну и как? Очень нервничали? — поинтересовался он.
— Ни чуточки, — ответил я. — Мы добрались до Блю-Пойнта.
— В следующий раз можно ехать в Монток-Пойнт.
В разговор вступила миссис Эссен. Славная женщина, Реб был прав. Может, только слишком уж утонченная. Что-то в ней омертвело. Должно быть, это связано с прошлым.
Я заметил, что она почти не обращается к мужу. Только иногда выговаривала ему за грубое выражение или неудачное слово. С первого взгляда ясно, что между ними чувства больше нет.
Мона произвела сильное впечатление на детей-подростков. (Никого похожего они до сегодняшнего дня не видели.) У рыхлой некрасивой дочери Реба ноги были как тумбы, и она, когда садилась, старательно их прикрывала, то и дело заливаясь краской. Сын же принадлежал к тому типу не по годам развитых детей, которые слишком много знают, слишком много смеются и всегда говорят невпопад. Энергия захлестывала его, и, находясь в постоянном возбуждении, он то опрокидывал вещи, то наступал кому-нибудь на ногу. А так симпатяга — мысли у него, как кенгуру, перескакивали с предмета на предмет.
Когда я спросил мальчика, ходит ли он в синагогу, тот состроил гримасу и провел рукой по шее, показывая, что с него достаточно. Мать поторопилась сообщить, что теперь они примкнули к обществу «Этическая культура» [87]. Ей было приятно услышать, что в прошлом я тоже посещал собрания этого общества.
— Давайте еще выпьем, — предложил Реб, которому явно наскучили разговоры об «Этической культуре», Новой мысли [88] и прочих пустяках.
Мы выпили еще портвейна. Он был совсем неплох, но слишком уж крепок.
— После ужина мы сыграем для вас, — пообещал Реб.
Под «мы» он имел в виду себя и сына. (Ужас какой! — испугался я.)
— Давно ли занимается мальчик музыкой и делает ли успехи? — поинтересовался я.
— Пока он еще не Миша Эльман, в этом нет сомнений. — Реб повернулся к жене: — Ужин готов?
Миссис Эссен поднялась, полная достоинства, со своего места, пригладила волосы и величественно прошествовала на кухню. В ее действиях было нечто сомнамбулическое.
— Прошу к столу, — пригласил нас Реб. — Вы, наверное, здорово проголодались.
Миссис Эссен оказалась хорошей кулинаркой, только уж слишком хлебосольной хозяйкой. Того, что она приготовила, хватило бы накормить вдвое больше народу. А вот вина были скверные. Я заметил, что евреи плохо разбираются в винах. Одновременно с кофе и сладким подали кюммель и бенедиктин. Мона оживилась. Она любила ликеры. Я обратил внимание, что миссис Эссен пила только воду. Что касается Реба, то он то и дело подливал себе щедрой рукой и был уже изрядно под мухой. Он говорил громче обычного и много жестикулировал. Мне было приятно на него смотреть — наконец-то он стал самим собой. Миссис Эссен делала вид, что не замечает его состояния. А вот сын был в восторге: когда еще увидишь, как отец валяет дурака.
Странная атмосфера царила за столом. Несколько раз миссис Эссен предпринимала попытки направить беседу в интеллектуальное русло и даже заговорила о Генри Джеймсе, по-видимому, считая такой объект достаточно сложным, но ее никто не поддержал. Реб явно торжествовал. Он уже открыто ругался и называл раввина болваном. Этот треп его больше не устраивает, говорил он. Теперь он увлекается борьбой и кулачным боем. Реб рассказал нам все, что знал о Бенне Леонарде, своем кумире, и в пух и прах разнес Стренглера Льюиса, которого терпеть не мог. Чтобы поразить его, я спросил:
— А что вы думаете о Редкэпе Уилсоне? — (Он одно время работал у нас ночным посыльным. Глухонемой, если не ошибаюсь.)
Реб отмахнулся:
— Третий сорт, барахло.
— Вроде Бэтлинга Нельсона, — сказал я.
Нашу беседу прервала миссис Эссен, предложив нам перейти в соседнюю комнату — гостиную.
— Там будет удобнее разговаривать.
Сид Эссен возмущенно стукнул кулаком по столу.
— Зачем нам переходить? — взревел он. — Нам и здесь хорошо. Тебе просто не нравится тема разговора, вот и все. — Он потянулся к кюммелю. — Давайте еще по маленькой. Хороший ликер, правда?
Миссис Эссен с дочерью стали убирать со стола. Они деловито наводили порядок — молча и быстро, как делали мои мать и сестра, оставляя на столе только бутылки и бокалы.
Реб ткнул меня локтем в бок и заговорил, как ему казалось, шепотом:
— Стоит ей увидеть, что мне хорошо, тут же все испортит. Вот они женщины!
— Пойдем, папа, достанем скрипки, — сказал сын.
— Доставай! Кто тебе мешает? — заорал Реб. — Только — чур! — не фальшивить. Я от этого на стенку лезу.
Мы все-таки перешли в гостиную и удобно устроились на диване и в креслах. Мне было наплевать, что и как они будут играть. От дешевого вина и ликеров я осовел.
Пока музыканты настраивали инструменты, подали фруктовый пирог и очищенные орехи.
Отец и сын выбрали для исполнения скрипичный дуэт Гайдна. Игра пошла не в лад практически с первых нот, но музыканты продолжали играть, видимо, надеясь, что со временем приспособятся друг к другу. От гнусаво-пронзительных звуков по спине у меня побежали мурашки. Приблизительно в середине дуэта отец сдался.
— К черту! — завопил он, бросая скрипку в кресло. — Музыка не звучит. Мы не в форме. А тебе я вот что скажу, — обратился он к сыну, — прежде чем выступать перед публикой, надо хорошенько позаниматься.
Реб огляделся, ища взглядом бутылку, но, остановленный недовольным взглядом жены, опустился в кресло и пробормотал что-то похожее на извинение. Он сегодня не в форме. Все молчали. Реб громко зевнул.
— Может, сыграем в шахматы? — предложил он усталым голосом.
Миссис Эссен подала голос:
— Не сегодня, пожалуйста.
Реб поднялся на ноги.
— Что-то здесь душновато, — сказал он. — Пойду прогуляюсь. Только не уходите! Я мигом.
После его ухода миссис Эссен попыталась оправдать «неподобающее» поведение мужа:
— Он ко всему потерял интерес — слишком много времени проводит один. — Она говорила о нем как о покойном.
— Ему нужно отдохнуть, — сказал сын.
— Да, — прибавила дочь, — мы уговариваем его совершить паломничество в святые места.
— А почему бы не отправить его в Париж? — предложила Мона. — Путешествие взбодрит его.
Сын закатился истерическим хохотом.
— Что с тобой? — удивленно спросил я.
Мои слова вызвали новый взрыв смеха. Отсмеявшись, он ответил:
— Если он поедет в Париж, мы его больше не увидим.
— Не говори чепухи, — осадила его мать.
— Ты не знаешь отца. У него сразу крыша поедет от всех этих кафе, девиц и…
— Что ты несешь? — строго спросила миссис Эссен.
— Ты его не понимаешь, — возразил мальчик. — А я понимаю. Он хочет жить. И я тоже.
Ознакомительная версия.
