Ознакомительная версия.
Лонгин Антонович отвлёкся на хлопоты. Наконец всё нужное было упаковано в большие картонные коробки. Можов появился в выходной. Профессор и Алик собирались на дачу. Алик возилась в гостиной, открыл муж, она услышала – Виктор спросил: «Неужели мне ни за чем бегать не надо?» – «Не надо». Гость, как ей показалось, искренним тоном сказал: «Ну, что же, благодарю!»
Она думала, что от его прихода смутится, не захочет, чтобы он видел её. Подобного не ощутилось.
Нужно было взять осетрину в кухне, и она пошла. Можов сидел в кухне на табуретке, а муж с прозаической деловитостью указывал ему, в какой коробке что лежит. Виктор вскинул глаза – они нехорошо сверкнули. Глядя в сторону, проговорил злым голосом:
– Здравствуй...
– Здравствуй, – сказала она, напуская равнодушие.
Открывая холодильник, беря осетрину, почувствовала накал его нервов. С острой ясностью представилось рассказанное Галей: как он подличал, клеился, уверял ту в любви... Если честно: есть желание заехать ему рыбиной по морде? Ни в коем случае. В ней к нему лишь презрение – заявила она себе.
Ушла укладывать рыбу в сумку, услыхала, он спросил мужа: «Часто лаетесь?» Тот спокойно ответил: «Не спишь из-за этого?» Можов сказал с наигранным довольством: «А меня Людка не ругает, а хвалит всё больше последнее время! Мне прямо неудобно». Захохотал, и было слышно: хохотать ему не хочется.
Пауза. Бери коробки и уходи – медлит. Уходить неохота. «Юрыч так и помогает вам?» Муж ответил: да. «Ну, как он?» – «Хорошо живёт». – «А её родители как?» – «В порядке». – «Привет им!»
Проходя мимо гостиной, чья дверь была чуть приоткрыта, адресовал Алику:
– Итак спасибо и до свидания...
– До свидания.
Лонгину Антоновичу предстояло купить молодой семье дом, как он обещал в своё время. Он поехал в посёлок и уладил всё дело сам, не доверяя денег Виктору. Домик был построен из отличных брёвен лет пятьдесят назад, а недавно капитально отремонтирован на продажу. Семья отпраздновала в нём новый 1976 год.
Когда настали тимофеевские морозы, предвозвестники исхода зимы, – как сказал Алику муж, знаток народного календаря, – приехал Можов: опять за вещами. Накануне Алик водила Лонгина Антоновича в Дом моделей на закрытый просмотр. Муж любил многие её работы, для него был бесспорен её дар художника-модельера. Не случалось вечера, когда бы он не расспрашивал о жизни Дома моделей. Рассказы о её проектах, её рисунки втягивали его в приятное сопереживание. На этом просмотре она представляла модели женской одежды для дома.
– Ты только посмотри, как та дамочка глядит! Это жена второго секретаря, – шептал Алику рьяно следивший за публикой Лонгин Антонович. – Обязательно себе такое закажет.
Манекенщица демонстрировала костюм из коричневого атласа: свободные брюки, блузон длиной до середины бедра с разрезами по бокам и накладными нагрудными кармашками. Профессор считал это лучшей работой Алика, а ей больше нравилась пижама из тёмно-синего шёлка с однотонными брюками и пёстрой, в жёлтых бабочках, курточкой.
Она повернулась к нему и шепнула:
– А у меня для тебя сюрприз есть! Придём домой – покажу. Эта модель – только для тебя!
Они до полуночи разглядывая её рисунки. О них говорили и на другой день, пакуя приготовленное для Можова.
Виктор выглядел поживее, чем в прошлый раз. Хвалил подаренный профессором дом и, хотя профессор не протянул руки, схватил её сам и прочувствованно пожал. Лонгин Антонович помялся и без воодушевления предложил:
– Поешь чего-нибудь?
– Да мне Людка дала котлет полкило.
У Алика вырвалось:
– Есть кулебяка Юрыча. – Тут же она мысленно обругала себя: зачем вылезла? Конечно, он сделает выводы в свою пользу.
Решив: «Довольно общения! пусть катится!» – пошла принять ванну. Вымылась, побултыхалась в воде, обдала себя душем, прислушиваясь: ушёл он, наконец, со своими коробками? Вновь наполнив ванну, нежилась в ней, вспоминала, как директриса вчера пообещала лучшие её работы направить в Москву. Но, может, это только лесть, больше – для ушей профессора? Жёны начальников в восхищении от костюмов, но у Алика есть противники, а сколько недоброжелателей...
Завернувшись в длинный халат, она выскользнула в коридор, шагнула к кабинету мужа. Тот сидел за письменным столом над рабочими чертежами. Гость убрался! Она бросила халат на тахту, нагишом, в домашних туфельках, подкралась к мужу и уселась к нему на колени. Обняв за шею, прильнув щекой к его щеке, зашептала:
– Помнишь, я тебе рассказывала, как придирались к моим работам? Если такое случится, не сможешь повлиять?
Он поглаживал её по голой спинке, пощекотал копчик:
– Повлияю...
Оба обернулись на лёгкий шорох. В дверях стоял Виктор. Отскочив в коридор, бросил оттуда немного громче, чем следовало:
– Ничего, ничего-оо!
Она спряталась за Лонгина Антоновича, будто Можов вот-вот войдёт. Бормоча ругательства, профессор выбежал из кабинета, захлопнув за собой дверь. Из-за неё донёсся озлобленно-нервный голос Виктора:
– Ухожу-уу... уже ушёл! За кулебяку спасибо Юрычу!
Лонгин Антонович возвратился в досаде:
– Я был уверен – он ушёл!
Оказывается, когда он прощался с Можовым, тому понадобилось в туалет. Профессор, естественно, не стал ждать, а пошёл к себе поработать. Затем решил, что гость тихо убрался. А тот был занят мыслью о кулебяке. Из туалета по-свойски отправился на кухню, выпил, поел. И сейчас заглянул в кабинет сказать «до свидания»...
– Ну, увидал и увидал! – Лонгин Антонович махнул рукой, однако посматривал на жену ревниво.
– Пусть побесится, – высказала она голосом, полным чувств, адресованных Можову.
Прошло с полмесяца. На работы Алика нападали, особенно – на домашний костюм из коричневого атласа. Лонгин Антонович решил задействовать связи. Когда однажды он вернулся домой мрачным, жену кольнуло: «Даже он не в силах отстоять!» Она готова была разрыдаться от боли за свои творения.
Но, оказалось, не они вызвали пасмурное настроение мужа.
– Наш друг преподнёс!..
Алика до того занимали её модели, что она спросила с гримаской досады и недоумения: какой ещё друг?
– Можов написал телегу на себя и на меня! Не телегу – а целый обоз!
Сегодня Лонгина Антоновича пригласили в компетентное учреждение, начальник принял его наедине. Без нужды передвигая перед собой на столе папку, доверительным тоном, как своему, принялся жаловаться на клеветников, которые «бомбардируют органы своими злобными измышлениями».
– Некогда заниматься важными делами – знай проверяй разную грязь. – Просительно улыбаясь, начальник обратился к гостю: – Вы бы уж нам помогли, а? – Он открыл папку, протянул бумаги, которые оказались копией послания, написанного Можовым...
Возвратясь домой в посёлок, Виктор запил. Ещё в буфете вокзала он опрокинул в себя пару стаканов крепляка, прихватил бутылку в электричку. Ночью бегал по знакомым – искал водку, самогонку. На работу не пошёл.
В доме была рядом с кухней каморка, названная им «мои апартаменты». Он там заперся и пил. Потом взялся писать. Опохмеляясь рюмкой-другой, исправлял, переписывал.
Несмотря на недельную пьянку, послание получилось довольно стройным. Сначала он описывал своё приключение в Тихорецке: то, каким образом были убиты им два сотрудника милиции и как он затем скрылся. В виде отступления следовало обращение к «советским руководителям». Когда, мол, они «проверят и убедятся», что всё рассказанное им о его вине – правда, то должны будут понять: «и всё последующее изобличение является точно такой же подлинной правдой». Им «останется лишь отдать приказ о глубоком расследовании и последующем наказании предателя Родины».
Нигде не называя имя Алика, Можов утверждал, будто «сведения о прошлом предателя были почерпнуты из собственных его признаний во время частых совместных выпивок». Следовало выведенное крупным почерком пояснение: «Сильная степень опьянения (пились неограниченно водка, коньяк выдержанный) доказывает потерю тормозов и, как результат, полноту и правдивость признаний».
Сообщая, как Лонгин Антонович «обеспечивал гитлеровцев первосортным горючим в огромных количествах, которое оборачивалось реками крови советских воинов», Можов заявлял: «Я больше не могу нести груз как собственной вины, так и вины молчания о делах иуды» и «пусть меня расстреляют, верю, и он, несмотря на огромные связи, пойдёт в тюрьму. А после его красивой сладкой жизни тюрьма, лагерь для него хуже расстрела».
Послание писалось шариковой авторучкой под копирку. Можов написал его дважды и адресовал первые экземпляры Брежневу, главе правительства Косыгину, копии – председателю Верховного Совета Подгорному и председателю КГБ Андропову. Доехав электричкой до станции, через которую шли поезда на Москву, Можов подождал скорого и бросил письма в ящик почтового вагона.
Кремлёвские люди уделили посланию, поскольку оно относилось к Лонгину Антоновичу, должное внимание. Товарищи, которые ощущали значительную пользу от его деятельности, рассудили: если написана правда (талантливый человек впрямь работал на немцев), то кому нужно сегодня его разоблачение? Одному написавшему. А он, следует из его признания, сам убийца. Таким образом, наиболее разумное – ознакомить профессора с тем, какой информацией он вооружил пригретого им преступника. Затем надо будет найти оптимальный выход из ситуации. Копия послания была «спущена» компетентной службе на местах.
Ознакомительная версия.
