Ознакомительная версия.
Аугуст сказал об этом старику, и тот обрадовался: «Так я за немецкий шпионаж в пользу Румынии и отсидел уже два года — еще до того как нашу республику разогнали!». Почему именно в пользу Румынии, Тойфель сказать не мог.
— Такая, наверное, разнарядка была, — пожал он плечами, — а может быть за то, что я у румына ковер купил на базаре. Тот румын со мной потом по одному и тому же «румынскому» делу проходил.
— Всего два года за шпионаж получили? — удивился Август.
— Не два, а двадцать два впаяли! — гордо возразил Тойфель, — но был амнистирован в ознаменование пакта Молотова-Риббентропа в тридцать девятом! — у Тойфеля был такой ликующий вид, как будто это он лично пакт Молотова-Риббентропа за обе стороны подписывал, — а сюда я уже потом, вместе со всеми приехал в сорок первом.
— И в трудармию не загребли?
— Нет, я старый, мне трудармию не доверили, а Клаус без ног: обморозил в сорок втором, чуть не расстреляли его насмерть за членовредительство, но обошлось: нашлись свидетели, русские, что он пьяный был — а он тогда совсем ничего не пил еще, даже пива не пил; но русские его спасли, сказали, что он пьяный был, и его отпустили. Если пьяный, то это сильно смягчающее обстоятельство для суда. Уж как он радовался, мой Клаус: целый год потом с этими русскими водку пил: с ними и привык пьянствовать. Сейчас с женщиной своей пьет. Но жить к себе она его не пускает: может быть к ней еще муж с фронта вернется, надеется она. Ей в сорок третьем похоронка пришла с Курской дуги, и она поклялась мужа своего до сорок седьмого еще ждать; почему до сорок седьмого — не знаю: блажь у нее такая. Но вот ждем с сыном сорок седьмого года. Может, тогда они и меня к себе заберут от моего мусульманина. Там у нее места много в доме: десять или даже двенадцать кроватей для приезжающих можно поставить — не то что тут…
Вдруг старик спохватился, что постоялец забыл выпить водку: бутылка почти еще полная. Аугуст махнул рукой: «Оставьте своему Клаусу».
— Он не придет сегодня, — вздохнул старик, — раз не пришел до сих пор, значит к женщине своей подался: уголь завозить ей на зиму. Зима скоро будет, — пригорюнился Тойфель, — еще одна зима…
На станцию они отправились вместе. Старику там делать было совершенно нечего: платформа была пуста, но он утверждал, что дома ему все равно скучно, а хорошего друга нужно проводить достойно. Он сидел рядом с Аугустом на лавке и клевал носом. Хитрый дед. Аугуст понял, что Тойфель ждет, уедет он или ему не удастся сегодня: тогда выгодного клиента можно будет снова забрать на постой. День был холодный, начал моросить дождь.
— Идите домой, Манфред: все равно никого нет.
— Вот Вы уедете, Аугуст, и я уйду, — старик явно зябнул в своем пальто. Что же он зимой-то делать будет, замерзнет ведь?..
— А как вы греетесь зимой, Манфред? У вас даже печки нет.
— Клаус принесет буржуйку опять. Поставим на место тумбочки. Там, над окном дырка есть для трубы.
— А чем топить?
— Это всегда большая проблема: уголь надо под кроватью хранить, а то украдут снаружи. Всего четыре мешка помещается. Но ничего: на месяц растянуть можно, если с умом топить.
— А сколько мешок угля стоит?
— За тысячу рублей можно купить, если не антрацит. Антрацит — дороже.
— Манфред, вот Вам пять тысяч рублей: идите купите себе уголь.
— Нет, мы таких подарков принять никак не можем! — закричал старик в радостном негодовании, — ни при каких условиях не можем! Мы с Клаусом — не нищие люди, у нас просто временные трудности. У нас большой дом был в селе Гримм, две коровы, два коня и маслобойка! У нас все было: земли до горизонта! Скоро нам все это вернут, и тогда милости просим в гости! — старый Тойфель раскраснелся как юный пионер и размахивал руками, на кончике носа у него повисла прозрачная сопелька, и в заслезившихся глазах его сверкали счастливые искры.
— Тогда я скажу так: я еще приеду, может быть, и приду к вам ночевать, и я хочу, чтобы в комнате тогда было тепло, чтобы не надо было за углем бежать.
— Да… ну, при такой постановке вопроса… конечно, тут мне возразить трудно, — забормотал Тойфель, хотя, мне кажется, Вы слишком легко транжирите свои деньги, Аугуст. У Вас доброе сердце, Бог Вам воздаст за это когда-нибудь, но только Бог — Богом, а деньги — деньгами. Это, Аугуст, немножко разные ценности, и их надо держать в разных карманах. Но если Вы так настаиваете на своем желании сделать доброе дело, то я, разумеется, не могу Вам в этом воспрепятствовать. Один мешок в виде НЗ будет всегда лежать и ждать Вас: это я Вам обещаю. Но все-таки, чтобы это не выглядело как милостыня с Вашей стороны, Аугуст, я соглашусь принять у Вас эти деньги только взаимообразно. В следующий раз, когда Вы приедете, я их Вам обязательно верну. Лучше бы это произошло после сорок седьмого года, конечно, но это, в конце концов, неважно: мы с Клаусом отдадим Вам эти деньги обязательно, в любом случае, и даже, как говорят русские на базаре — еще и с поносом…
— «С походом», — поправил старика Аугуст.
— Ну да: с поносом или с походом — какая разница! С процентом, как правильно сказал бы честный еврей. С кучкой сверху.
— Хорошо: пусть будет кучка сверху, — согласился Аугуст, — а теперь идите, не мокните под дождем, Манфред. И передайте мой привет Вашему сыну Клаусу. Если я не уеду вдруг, то приду ночевать, договорились?
— О, я буду счастлив. Лучше бы Вы не уехали, Аугуст!
— Да нет, Манфред: лучше бы я уехал…
— Ну, тогда: лучше бы Вы уехали, Аугуст!
— Вот теперь правильно. Прощайте, Манфред.
Старик бережно упаковал деньги где-то у себя глубоко за пазухой, и пошаркал вон с платформы, часто озираясь на Аугуста и прощально махая ему рукой, крепко держась другой рукой за арматурный прут на боку, грозно притаившийся под многодраным женским пальто с каракулевым воротником.
Непросто добирался Аугуст до цели — до города Копейска в Челябинской области: с пересадками и ночевками на вокзалах. Пригодился однажды и арматурный прут, который Август хотел выбросить поначалу. В городе Кустанае была сделана попытка отобрать у Аугуста пальто, так что пруту пришлось защищать, по сути, собственное жилище, но ведь в этом же пальто проживал и сам Аугуст, поэтому они бились сообща, за единый интерес: Аугуст спиной к стене дома, а прут у него в руке. Получился бой два на два, потому что разбойников было тоже двое. Один из грабителей достал, правда, нож из кармана, но сам факт внезапного появления арматурного прута, сопровождаемого матерым лагерным «паарву, ссуки!!!!» озадачил грабителей до неуверенности, а неуверенность в бою — это уже проигранный бой, так что любители чужих польт, не сговариваясь, сочли за лучшее отступить пятками назад, матеря этого странного блатного в дорогом пальто и в рубахе с петухами, который, со своей стороны, не менее виртуозно матерился в ответ. Да здравствует Борис Буглаев с его суровой лесной выучкой! Да здравствует большой жизненный опыт старого, мудрого Манфреда Тойфеля! Да здравствует арматурное оружие, разрешенное государством.
Лишь через неделю прибыл Аугуст, наконец, в Челябинск — очень бодрый город, все еще наполненный возбужденной суетой: заводы и институты паковались, они возвращались в Европу. Дымили заводы из тех, которые оставались, дымили паровозы, увозящие станки и людей из эвакуации, где они ковали оружие Победы под защитой Уральского хребта. Дымы упирались в небо, которое их не умещало и заворачивало обратно к земле. Эта промышленная гарь несла в себе запах мощи: той мощи, которая разбила Гитлера; той мощи, которая обещала теперь лучшее будущее народу. В Челябинске Аугуст ободрился: страна жила и набирала обороты — значит все наладится.
Поиски на месте Аугуст начал по принципу «язык до лагеря доведет». В соответствии с этой тактикой Август довольно скоро разыскал на окраине шахтерского Копейска зону за колючей проволокой, где должны были, согласно письму, служить в трудармии его мать и сестра.
Колония по всей видимости действовала, но охранник у ворот сообщил Аугусту, что никакая это не трудармия больше, а совершенно свежая зона для новых врагов народа — для угнанных в Германию, которые там, вместо того чтобы честно умереть в концлагерях, производили продовольствие для гитлеровской армии в крестьянских хозяйствах, или делали снаряды против Советского союза. «Предатели!», — сказал охранник. Аугуст опечалился: вот оно как, оказывается: враги народа в Советском Союзе, значит, не перевелись еще. И как долго еще будет это продолжаться?
— А ты чего тут ошиваешься, гражданин? Шпионишь, что ли? — поинтересовался охранник. Охраннику было скучно, он не прочь был поболтать с прохожим, поострить, отмочить что-нибудь остроумное. «А то заходи, если шпион. Как раз по адресу пришел», — сказал он.
— Я мать ищу, — сказал Аугуст.
— А она у немцев была? Тогда заходи ищи. Только назад уже хрен выпущу, — словоохотливый охранник развеселился:, — так была она у немцев, или не была?
Ознакомительная версия.
