Вот поэтому я с открытым ртом смотрел на эту свадьбу. Она была ни к чему. Вопрос брака был для них давно разрешен. Пожалуй, они сами забыли, что не женаты. И только сегодня об этом вдруг вспомнили.
И раздался марш Мендельсона. И народ расступился. Я отчетливо увидел здание кафе «У Косулек». Оно было украшено выделанной шкурой животного. И на вывеске позолоченными буквами было написано: «Запахи ветра и вкус тишины». Похоже, Косульки-таки сумели стать поэтами. Впрочем, почему бы и нет? Сегодня кто угодно поэт. Особенно когда поэзии в жизни просто нет и просто быть не может. А вот шкурный интерес… Разряженные в кокошники и красные сарафаны официантки, торжественно вынесли на подносе благоухающую ароматами, румяную от огня, окутанную клубящимися парами, тушку молоденькой косули. Спина которой (даже в таком виде, грациозная и гордая), была полита ярко красным кетчупом. Косуля смотрела на хохочущих, зубоскалящих, хрюкающих от удовольствия людей недоуменным стеклянным взглядом. Словно спрашивала: за что? И почему? И для кого? Неужели ради вас я принесена в жертву? Если вы никогда и ничем не жертвовали. Неужели ради вас в меня стреляли? Ради тех, кто убивает каждый день. Неужели ради вас я испытывала неимоверную боль. Ради тех, кто каждый день делает другим больно. Неужели ради вас меня резали. Если вы умеете резать даже словами. Неужели ради вас я полыхала на огне. Если вы умеете сжигать даже чувства. Ради вас я была убита. Кто не знает запаха вольного ветра. И вкуса тишины. Для вас запах вольного ветра – это запахи жареного мяса. Для вас вкус тишины – это скрежет зубов, в которых застревает жареное мясо. Вы не умеете бегать по вольным степям и лесам. Вы не умети пить росу по утрам и свежий воздух. Вы не умеете смотреть на звезды и бежать за падающей звездой. Чтобы ее не догнать. Но бежать, бежать. За тем, что никогда, никогда не догнать. Вам непременно нужна добыча. У вас просто нет звезд. Как нет росы поутру и нет воли. И мне вас так жаль. Вы умеете лишь убивать. Мы убивать не умеем. А если бы умели, то вряд ли бы вас убили. Вы нам неинтересны. Вы очень злы. И не очень красивы. Потому что меня никто, ни один из вас не защитил.
Девушки торжественно несли косулю на плоском серебряном блюде. Словно несли гроб. Словно это были похороны, а не свадьба. И все же косуля казалась живее всех людей. Хотя ее горделивая спина была забрызгана кетчупом, словно кровью. И вдруг повалил снег. Белые хлопья падали прямо на ярко красную спину косули. Словно хотели отмыть кровь. Природа всегда заодно с природой. В отличие от нас.
А люди веселились. И веселье напоминало маскарад. Не потому что гремел салют и свистели петарды. И конфетти утопали в снегу. И искры бенгальских огней растворялись в сугробах. И не потому, что все были в масках. Им маски были не нужны. Их лица были как маски. Люди были нарядными, в разноцветных шубах и куртках, в разноцветных платках и шапках. Но лица ничем не нарядишь. Это были завсегдатаи кафе «У Косулек». Красномордые любители водки и оленины, вместо которой проворные хозяева кафе подбрасывали обычную свинью. Кроме сегодня. Сегодня был праздник. Гости чавкали и улюлюкали, падали в снег и подставляли друг другу подножку, если кто первый тянулся за лакомым куском из косули. Иногда они умудрялись тайно вытянуть друг у друга деньги, чтобы расплатиться за мясо. Их щеки лоснились от жира, их губы краснели от кетчупа, их зубы чернели от мяса, их нос распухал от водки, их глаза заплывали от похоти. Им маски были не нужны. Но это был маскарад. Впрочем, нам всем не нужны маски. Потому что мы всегда в них. Настоящего нашего лица никто не знает. Может, мудрец и прав. Настоящее лицо – это глаза. Вернее, единственно настоящее – это глаза. Но я сомневаюсь. По глазам душу не прочитаешь. Настоящее лицо – это мысли. А мысли невидимы. И даже в нашем невероятном мире, где все невозможное так легко становится возможным, мысли никто и никогда не увидит. И никакие линзы уже не помогут. И старшие, и младшие научные сотрудники тоже. И даже академики.
Маски прыгали, хохотали, визжали, водили хороводы и валялись в снегу. И дружно двигали челюстями под громкий голос жены (уже законной!) Косульки. Она кричала, словно читала стихи. С надрывом, нараспев, растягивая слова, словно ириски.
– Это самое ценное мясо среди диких животных! Вкус его сочен, прохладен! Как роса поутру! Аромат тонок и свеж! Как утренний воздух! Оно пахнет лесами и степью! И в его жиру отражаются звезды! Которые нам никогда не словить!
Я захлопнул со злостью форточку. Она в ответ недовольно зазвенела замерзшим стеклом. Я бы никогда не хотел быть участником этого маскарада. Хотя не отрицаю, что я уже давно в доле костюмированного балагана. Но может быть, хотя бы другого. Где мои партнеры Сенечка, Дина…Роман. Да, черт подери!
– Роман! – выкрикнул я, и мы с Диной резко обернулись.
Романа и след простыл. Следа не осталось и от глобуса. Мы выскочили на улицу. Снег ударил в глаза. В лицо ударила громкая бессвязная музыка, в уши – грохот петард. И еще отзвуки ямба, хорея или…Может быть, это был белый стих. Впрочем, я плохо разбирался в поэзии. В моей жизни ей не было места. И поэзия как-то не получилась в моей жизни. Но, похоже, она удачно получилась у Косулек. Сегодня, оказывается, мясники могут стать лучшими поэтами. Сегодня возможно все. Воистину волшебное время. Андерсену до него далеко.
– Волшебное мясо Косули! – вторил своей жене муж Косулька. – И сок с него течет, как река. Неторопливо и плавно. И попадает на ваши уста. И шкура ее, – Косулька одним махом содрал шкуру с двери кафе и бросил на заснеженный асфальт. – Идите по ней! Смелее! И шире шаг! И стройны ряды! Тех, кто любит мясо косули! А может, оленя, А может, и вовсе лося! Бегите по шкуре! Возможно, вы догоните звезды! Которые тонут в жиру…
Мы с Диной бежали, расталкивая локтями разгулявшихся пьяных гостей. Мы бежали не за звездами. Мы их не видели, в отличие от Косулек. Мы бежали за Романом. Мелькали маски. Кривлялись, морщились, гримасничали. Но среди них не было Романа. Вдруг я заметил белую кроличью шапочку и белую шубку. Это была Тася. Она выделялась среди пестрой толпы. И единственная была в белом на свадьбе. Хотя и не ходила в невестах. И я некстати подумал, что на ее белый пушистый кроличий костюм вот-вот прольется ярко красный кетчуп. Мы врезались друг в друга взглядами. И она вздрогнула. Как от боли при случайной аварии. Тася редко вздрагивала. И редко в ее глазах я мог прочесть испуг. Но, похоже, этот редкий случай произошел. Она вздрогнула и испугалась. И я бросился к ней. Я уже все понял. И не ошибся. Тася заслонила собой Романа, который пытался скрыться незамеченным. И я поступил не как истинный кавалер. Но у меня не было выбора.
Я грубо оттолкнул Тасю. И она бухнулась прямо в сугроб. И толкнула какого-то толстого небритого гостя с тарелкой. И на Тасину белоснежную пушистую шубку пролился ярко красный кетчуп. Тася завизжала, как поросенок, которого, еще живого, уже внесли в меню кафе «У Косулек». Но я бы не удивился, если бы она закричала ямбом и хореем. Ведь сегодня волшебное время. Но, видимо, волшебство было бессильно перед Тасей. Она всегда была крепким орешком. О который каждый может сломать зуб мудрости. Как, например, Сенечка. Он не участвовал в маскараде. Он дирижировал, как всегда, машинами, которые тоже мелькали, как маски. Как маски гудели, хрюкали, пыхтели, орали. И казалось, он дирижирует праздником. И люди уже мало отличались от машин. А машины от людей. И только снег. Единственно натуральный на карнавале, падал и падал на землю. Он был не пластиковый, был не крахмальный и не целлюлозный. Откуда он? Кто его создал? Кто придумал? И кто сохранил? В этом накрахмаленном, пластиковом, целлюлозном мире? Он единственный был настоящий, холодный. Но не мог охладить пыл людей. Как и ветер, единственно настоящий на карнавале, вихрем носился по улице. Но не мог сбить с ног людей. Как и небо, единственно настоящее на карнавале, освещало бутафорские декорации праздника, но так и не сумело обратить на себя внимание людей. И никто на него ни разу так и не посмотрел. Не поднял голову вверх. И не протянул к нему руки.
Сенечка дирижировал праздником. Тася визжала на всю улицу. А я бросился на Романа. Хотя осознавал, что наши силы не равны. Я был моложе его по годам, мною прожитых. И я был старше его по непрожитым мною годам. Эти лишние годы кто-то жестоко, без моего согласия мне прибавил. И все же я собрал все свои слабые силы и мертвой хваткой вцепился в глобус. Роман не сдавался. Мы не дрались. Мы не могли драться. Между нами был земной шар. А за нами две девушки. Одна моя, другая Романа. Такие разные. Как две стороны мира. Как ночь и день. Как свет и тьма. И неважно, что ночь была белокурая, а день чернобровый. Мы не обязательно видим то, что знаем. И верим в то, что видим. Возможно, на свете существует только два типа женщин. И не обязательно, что Ева была одна. Их могло быть и две. Одна Ева просто съела яблоко, а вторая просто отказалась. Иначе бы все в мире потеряло смысл. Иначе бы женщины были лишь воплощением горя. А мужчины радости. И мир бы не делился на добро и зло, а делился на мужчин и женщин. И мы бы изначально знали, кому верить и кого восхвалять, а кого презирать и ненавидеть. Но это не так. Все гораздо сложнее. Или проще? А вот Адам, скорее всего, был все же один. Здесь вариантов, увы, быть не может.
