Даже лучше.
В сто раз.
В офисе в предвкушении выходных у всех благодушное настроение. Я присоединяюсь ко всеобщему веселью и впервые с тех пор, как вернулась из Греции, чувствую себя замечательно.
В полдвенадцатого Джулиус зовет меня к себе в кабинет. Мы долго обсуждаем мои предложения; похоже, он доволен. Рассказывает, какие перемены планирует провести в фирме, и мне приятно, что наши взгляды во многом совпадают.
Все складывается как нельзя лучше.
— Ну что, перекусим? — спрашивает он. — Я голоден как волк.
Только я собираюсь согласиться, как звонит Энн, жена Джулиуса. Пока я собираю со стола свои бумаги, он говорит в трубку:
— Нет, не выйдет. Я обедаю со своим новым помощником. Договорились. Увидимся позже. Целую.
Почему я не могу себе найти такого, как он? Мужчину, который не стесняется своих чувств, который не обманывает и не изменяет? Ведь бывают же такие на свете. Джулиус — живое тому подтверждение. Где же они все?
Где, где… Дома с женами, вот где.
Когда мы усаживаемся в стильном ресторанчике в Сохо, я еще продолжаю размышлять на эту тему. Официант из кожи вон лезет, чтобы угодить Джулиусу.
— О, мистер Геллер. Не хотите ли чего-нибудь выпить? — спрашивает он.
Джулиус улыбается мне.
— Думаю, мы выпьем по бокалу шампанского, Том.
— А что мы отмечаем? — удивляюсь я.
— Удачное окончание первой недели.
Когда приносят шампанское, Джулиус поудобнее устраивается в кресле и спрашивает:
— Ну и как тебе?
— Здорово, — отвечаю я. — Мне очень нравится. Джулиус расправляет на коленях салфетку.
— Хватит врать, Эми. Я за тобой всю неделю наблюдал.
От удивления я открываю рот.
— Не волнуйся, работала ты отлично. Меня беспокоит твое душевное состояние.
Поверить не могу. Я ведь в лепешку расшибалась, стараясь казаться при нем веселой.
— Я не первый день живу на свете и способен заметить, когда у человека с личной жизнью не ладится. Не хочешь рассказать, что случилось?
— Неужели так заметно?
— Боюсь, что да. Может, сумею тебе помочь, — в конце концов, я тоже человек.
Я качаю головой. Он мой начальник, а не личный психиатр. И потом, он же мужчина. Ему меня не понять.
— Не стоит вам об этом знать, — отвечаю я.
— А может, стоит?
Придется что-нибудь рассказать, раз уж он такой проницательный. Делаю глубокий вдох и рассказываю про Джека, про наш отпуск и что со мной творится с тех пор, как мы вернулись. Пытаюсь обойтись самыми общими фразами, но когда Джулиус принимается задавать вопросы, я, сама того не желая, влезаю во все подробности.
— Что тебя больше злит — то, что он это сделал, или то, что сразу не признался? — спрашивает Джулиус.
— Не знаю. Но из-за того, что он сразу не признался, все, что было раньше, теперь ничего не значит.
— Но он все-таки тебе признался, а на это нелегко решиться, поверь мне.
Так я и знала. Типичная мужская реакция. Мне плевать, насколько тяжело было Джеку решиться на признание. По-моему, решительность и мужество тут ни при чем.
Принесли закуски.
— Однажды у меня случилась интрижка на стороне, — вдруг говорит Джулиус.
Я чуть не подавилась. Он? Примерный семьянин Джулиус, который не стесняется выражать свои чувства к жене при подчиненных? И он туда же?
— Энн об этом знает.
— Вы ей сами рассказали? — Поверить не могу, что это так.
— Конечно.
— Но как? В смысле… — Я смотрю на него во все глаза. — Разумеется, вы не обязаны мне рассказывать.
— Моя измена была еще хуже, чем у Джека. Я встречался с другой в течение шести недель, а потом еще пару месяцев не мог собраться с духом, чтобы признаться Энн.
— А почему вы не сохранили все в тайне? — Я честно пытаюсь не язвить, только не знаю, насколько это не получается.
— Потому что она стала подозревать. И потому что понял: скрывая правду, я проявляю к жене верх неуважения. Энн доверилась мне, и я обязан был оказать ей взаимное доверие.
— Она расстроилась?
— Конечно. Но Энн поняла и другое — рассказав ей, я все поставил на карту. Я все мог потерять: ее, детей, дом, семью. И она знала, что этого я хотел меньше всего.
— И каково вам было?
— Ужасно. Я сам не мог поверить, что способен принести такую боль. Что я вообще мог ей изменить.
— Что было дальше?
— Мы это пережили. Потребовалось немало времени, но теперь наши отношения еще крепче. С правдой не поспоришь. И если ты доверяешь человеку настолько, что можешь сказать ему самую страшную правду, значит, ты его любишь по-настоящему.
Хочу спросить его, значит ли это, что Джек любит меня, если рассказал про Салли, но вовремя останавливаюсь. Джулиус не знает Джека, поэтому он может только догадываться.
Как и я.
— По-моему, ты очень сурово с ним обошлась, — тихо говорит Джулиус.
Я упрямо поджимаю губы.
— Надо было хотя бы прочитать письмо и узнать, что он хотел тебе сказать. Думаю, его единственное оправдание в том, что он мужчина, но все равно ты должна была его выслушать.
— Но как я смогу снова поверить ему?
— А почему бы и нет? Самое плохое он тебе уже сказал.
— Но если он такой, то где гарантия, что это не повторится?
Джулиус смеется.
— Гарантий в таких делах не бывает. Но ведь любовь — это гораздо больше, чем просто секс. И в следующий раз он крепко подумает, прежде чем решится на измену.
— То есть? Хотите сказать, что вы не прочь снова завести интрижку?
— Нет. — Он делает паузу. — Но я ни о чем не жалею. Тот случай помог мне разобраться в своих чувствах. И еще я понял: чтобы поддерживать отношения, нужно прилагать определенные усилия. Нельзя все пускать на самотек.
Я кладу на тарелку нож с вилкой. Теперь я точно ничего не понимаю.
— На самом деле все просто. Ты его любишь? — спрашивает Джулиус.
— Но…
— Если ты его любишь, то должна смириться с тем, что он всего лишь человек. Извини, Эми, но жизнь — это не кино.
* * *
Возвращаюсь домой и разбираю покупки. Украдкой заглядываю в конверт с греческими фотографиями. В обед Дженни проявила пленку, и пачка фотографий маячила у меня перед глазами весь день. Чтобы набраться смелости и посмотреть фотки, выпиваю целый бокал вина и даю себе слово не реветь.
Но стоит мне открыть конверт, и сразу же подкашиваются коленки. Ощущение, что все это нереально. Вот Джек на мопеде, загорелый. Я на пляже; кажется, сплю. Почти перестаю дышать и заставляю себя смотреть фотографии дальше. Но каждый снимок словно соль на рану.
Не успела я порадоваться собственной силе воли, как дохожу до фотографий, на которых мы с Джеком вместе.
Действительно вместе.
И все выглядит так, словно мы будем вместе всегда.
Вот мы стоим у таверны, Джек одной рукой обнимает меня, другой держит фотоаппарат. Я думала, что этот кадр не получится, но вот поди же. Разглядываю снимки, а сердце нестерпимо ноет: Джек смотрит мне в глаза, и между нами в воздухе словно повисло слово — «любовь». Он улыбается, мы с ним уткнулись друг в друга носами. Больше не могу. Чувствую прикосновение его руки, вдыхаю запах его кожи. И из глаз хлещет Ниагарский водопад.
Кажется, я так сильно рыдала, что заснула, потому что, очнувшись от телефонного звонка, понимаю — на улице темень. Мое замутненное сознание тотчас решает, что звонит Джек. Но это Тристан. И похоже, опять под кайфом.
Рассказывает, что бросил свою испанку ради аргентинки, которой изменяет с какой-то девицей из Глазго. Лишь через несколько минут до Тристана доходит, что я молчу. Возомнив, будто мое молчание объясняется обидой, принимается извиняться за тот вечер.
— Да все в порядке, — говорю я.
— Ну и ладно, — радуется он. Еще бы, так легко отделался. Слышу, как он затягивается сигаретой. — Как провела каникулы с этим своим воздыхателем?
— Мы расстались. Пауза.
— Да? Вот жалость.
Пауза. Он, конечно, очень за меня переживает.
— Но, знаешь, нет худа без добра…
— Какого добра? — резко спрашиваю я.
— Ну, он не твой тип.
Откуда Тристану знать, какой тип «мой»?! Он понятия не имеет, что мне нравится. Ему даже в голову не приходит спросить меня об этом. Неужели он так изменился, пока шлялся по миру?
Хотя нет. Всегда был таким придурком. Это я изменилась. Не хочется этого признавать, но правда состоит в том, что Джек меня изменил.
— Откуда ты знаешь? Ты же с ним и парой слов не перебросился.
— Да о чем с ним говорить-то!
— Вот как?
— Только не надо на меня всех собак вешать. Я уже сказал, что мне очень жаль.
— Да мне плевать.
— Ладно, — цедит он. — Ты явно не в настроении. Позвоню в другой раз.
Снова пауза, потом Тристан кладет трубку. Я рада, что он первый это сделал, — нашим легче.
— Фуфло! — ору я и бросаю трубку. В полной ярости.
Как у Тристана вообще язык повернулся говорить о Джеке? Да что он о нем знает? И вообще, это он во всем виноват. Если бы он тогда не вел себя как хам, Джек бы не приревновал меня. А если бы Джек не ревновал, то и с Салли у него ничего бы не было.
