Пейзаж изменился: из однообразно равнинного он превратился в однообразно лесной. Казалось, будто земля исчезла, уступив место зеленой стене непроходимых зарослей, в которых гигантские деревья, лианы, вьющиеся растения и колючие кусты договорились между собой сплести кольчугу из живой материи.
Вода в реке почти достигла своего верхнего уровня, поэтому не было видно ни песчаных берегов, ни сходов к воде; можно было плыть часами, не находя места на берегу, куда бы можно было вытащить куриару, чтобы размять ноги.
Не оставалось ничего другого, кроме как спать на борту в каком-нибудь крохотном затоне на повороте реки, привязав нос к стволу дерева и слушая плеск воды о бок лодки; он успел превратиться в настойчивый аккомпанемент этого невыносимо затянувшегося плавания.
Дождь все шел, но теперь это были сильные ливни, намеревавшиеся потопить Вселенную, обрушив на нее за какие-то считаные минуты тонны воды, чтобы затем уступить место безоблачному и совершенно чистому небу; по ночам оно украшалось мириадами звезд, а днем — почти белым солнцем, под действием лучей которого с поверхности реки поднималось тяжелое, густое и горячее испарение.
Три дня они поднимались по Ориноко, а затем по Мете, измученные жарой, комарьем, усталостью и грозами, и, когда в полдень четвертого дня наконец показался остров, на котором располагался дом Гойо Галеона, Айза не могла отделаться от неприятного ощущения, что начинает отходить от тяжелого сна, чтобы погрузиться в глубокий и беспокойный кошмар.
У Гойо Галеона болела голова.
Он провел ночь и большую часть дня, маясь от жуткой мигрени, которая обычно изводила его пару раз в месяц, вынуждая запираться в темной комнате и кусать губы, чтобы не выть от боли, испытывая тягостное чувство, будто у него взрывается мозг. Однако давящая боль, как всегда, исчезла, словно неожиданно сдулся воздушный шар, и с наступлением вечера по всему телу разлилось дивное ощущение покоя. После долгого душа он вышел на крыльцо подышать свежим воздухом.
И тут он ее увидел: она наблюдала заход солнца, одетая в голубой халат одной из негритяночек, с которой он ее вначале перепутал. Однако, рассмотрев ее как следует, отдал должное брату: вне всякого сомнения, это была самая красивая женщина, когда-либо появлявшаяся в льянос по обе стороны границы.
— Вот она, полюбуйся!
Гойо повернулся к Рамиро: тот раскачивался в гамаке и вначале не попал в его поле зрения — и слегка кивнул в знак согласия.
— Да, действительно, описывая ее, ты не преувеличивал… — Гойо сделал короткую паузу, усаживаясь в некое подобие плетеного кресла, необычность которого заключалось в том, что оно было привешено к потолку и служило ему качелями; единственной опорой служили пальцы ног. — Однако я должен сообщить тебе неприятную новость.
— Кандидо Амадо мертв.
Это произнесла Айза; братья просто остолбенели от изумления: Рамиро — потому что не ожидал этой смерти, а Гойо — потому что девушка его опередила.
— Откуда ты знаешь? — тут же спросил он.
— Знаю.
— Как давно?
— С позавчерашнего вечера.
Рамиро, который вскочил на ноги и, похоже, настолько растерялся, что не знал, к кому обращаться, повернулся к брату.
— Это точно? — спросил он. — Кандидо Амадо умер?
— Десять дней назад.
— От чего?
Гойо, ни на секунду не отводя взгляда от лица Айзы, словно он пытался угадать, о чем девушка думает, обратился к ней тоном, в котором звучал вызов.
— Это тебе тоже известно? — поинтересовался он. — Ты знаешь, как умер Кандидо Амадо?
Она лишь отрицательно покачала головой, и только тогда Гойо повернулся к брату и, нарочито медленно произнося каждое слово, сказал:
— Его убила Имельда Каморра.
— Нет!
Это был крик боли раненого животного, тоскливый и отчаянный, чего никак нельзя было ожидать от такого сурового и грубого на вид человека, как Рамиро Галеон.
— Нет… только не Имельда! С какой стати ей это делать?
— Они подрались, и она его задушила… — Гойо сопроводил свои слова жестами, указывавшими на то, что это не должно было его удивлять. — Все знали, что однажды они поубивают друг друга…
— Где она?
— Имельда? В Элорсе; ждут, когда погода наладится и ее можно будет перевезти в Каракас.
Рамиро Галеон посмотрел на брата — так пристально, словно глядел сквозь него, — затем на Айзу и, наконец, на солнце, которое садилось за рекой.
— Я поеду за ней, — сказал он. — Поеду в Элорсу и вытащу ее оттуда. — Он сделал несколько шагов в сторону, затем в другую, словно зверь в клетке. — Я не позволю увезти ее в Каракас.
— Я поеду с тобой, — как ни в чем не бывало, сказал Гойо.
— Нет! — Голос косоглазого прозвучал, как никогда, твердо; казалось, он готов наброситься на брата, если тот вздумает настаивать на своем предложении. — Я не хочу, чтобы ты в это вмешивался. — Он замахал руками, словно отталкивая его от себя. — Я вытащу ее из Элорсы! Я один. Ты понял?
— Яснее быть не может… — Гойо Галеон так и не понял своего брата, но, судя по всему, не очень-то и стремился вмешиваться в это дело, и с оттенком легкой насмешки добавил: — Если ты считаешь, что я тебе не нужен, мне нет смысла настаивать.
— Единственное, что мне потребуется, — это верховая лошадь и деньги.
— Когда думаешь отправиться?
— Завтра, как только рассветет.
— Вам не стоит ехать.
Рамиро Галеон повернулся к Айзе словно ужаленный, и в его голосе звучала враждебность, когда он сказал:
— А ты замолчи! Я устал от твоих глупостей. Не желаю слушать, будто бы меня убьет молния или тому подобную дребедень. Дело касается Имельды, и меня ничто не заставит передумать… Я еду, и точка.
Его брат взял кокос из большой кучи в корзине, начал очищать при помощи острого мачете и спросил, словно о чем-то мало его интересующем, указывая на Айзу:
— Что ты собираешься делать с ней?
Казалось, косоглазый не сразу понял, о чем идет речь: мыслями он был далеко отсюда, — но затем пожал плечами.
— С ней? — переспросил он. — Тебе решать. Она твоя.
— Моя? Ну и ну! Вот это подарок! Ты много чем успел меня одарить, только не гуаричей, которая общается с мертвыми. — Гойо начал пить из кокоса, не обращая внимания на стекавшую по бороде жидкость, и вытерся тыльной стороной ладони. — Этого-то я и боялся! — добавил он. — С самого твоего отъезда я представлял себе, что ты задумал сыграть со мной подобную шутку… — Он посмотрел ему прямо в лицо, насмешливо улыбаясь. — А кто тебе сказал, что я захочу оставить ее себе? Куда я дену Сандру и Лену?
— Подаришь! Или подари эту! Какая разница? — Рамиро грозно наставил на Айзу палец. — Я не желаю ничего о ней знать, — сказал он. — Совсем ничего, потому что с того дня, как я ее увидел, она приносит мне одни несчастья. Чертова девка, посланная приносить несчастья! Сначала умер тот индеец. Затем Сеферино, Николас, Флоренсио и Санчо. А теперь вот Кандидо Амадо, да еще Имельду посадили. Меня так и подмывает бросить ее в реку на съедение самурятам[74]. — Он скрестил пальцы и несколько раз ударил по ножке стола. — Она приносит несчастье! С такой мордашкой, такой задницей и такими титьками — и наводить порчу на людей… — Он повернулся к брату и убежденно сказал: — Лучше тебе от нее избавиться: она приносит несчастье.
— Я не верю в эти глупости.
— Дело твое, но что касается меня, я умываю руки. Бери ее себе, подари своим людям или брось в реку, только я больше не желаю ее видеть… — Рамиро обвел взглядом вокруг, словно в поисках чего-то — а чего, он и сам не знал, — и решительно направился в дом. — Пойду соберу манатки, — сказал он. — Сосну чуток или так поваляюсь! Все что угодно, лишь бы глаза мои ее не видели!
Рамиро покинул их в таком возбуждении, словно его донимали все комары саванны, а Гойо и Айза несколько секунд молча смотрели друг на друга.
— Не обращай на него внимания, — сказал Гойо спустя какое-то время. — История с Имельдой Каморра лишила его рассудка. Эта женщина, можно сказать, опоила его пусаной.
— Что это такое?
— Индейское пойло. Афродизиак, хотя говорят, что на самом деле это приворотное зелье, и тот, кто его выпьет, живет только для того, чтобы обожать того, кто его приготовил. А этот кретин, мой брат, вот уже несколько лет пребывает в таком состоянии! Тогда как на свете полным-полно нормальных баб!
Айза ничего не сказала. Она опустилась на деревянную скамью, которая шла вдоль всей стены, посмотрела, как тени быстро завладевают рекой и деревьями на берегу, и, не оборачиваясь, спросила:
— Что вы собираетесь со мной делать?
— Трахать, естественно! — Гойо Галеон помолчал. — Ведь ты подарок.
— Нельзя дарить людей, словно книги или коробки конфет. Он мне не хозяин.
— Это не моя проблема. Как он тебя добыл, дело его. — Гойо обвел рукой вокруг. — На этом острове все принадлежит мне, я здесь олицетворяю закон и обычно бываю справедливым. Будешь хорошо ко мне относиться, тогда и я буду хорошо к тебе относиться… — Он усмехнулся. — Да ты не бойся. Я не из тех, кто накидывается на женщину, бьет ее и насилует.
