– Тебе ведь она нравится, правда? – прошептал он, глядя на фотографию на мраморном надгробье.
Он ждал понедельника, как ребенок ждет первого дня в новой школе, в которую его перевели родители. С напряжением, нетерпением, любопытством, но также со страхом и неуверенностью. Как его примут, каков будет этот первый день, но самое главное – какими будут следующие за ним дни.
У него было впечатление, что эти выходные бесконечно затянулись и понедельник никогда не наступит. Когда закончилось его воскресное дежурство в музее, он не знал, чем заняться. Написал длинный мейл Каролине, дополнил скучный отчет для министерства в Варшаве, прошел два урока французского, попытался читать очередной раздел книжки об Интернете, но не мог сосредоточиться и через несколько страниц бросил. Вечером отыскал в столе бутылку коньяку, подаренную ему сотрудниками на день рождения, и поехал к Петру. К брату, что жил ближе всех. В Новом Сонче. В нескольких кварталах от музея. Последний раз в доме Петра он был почти шесть лет назад, после похорон его жены.
Петр был старшим из братьев. Адам, когда хотел что-то попросить у мамы – денег на мороженое или лимонад, позже на кино в Сонче, – всегда посылал Петра. Как-то Блажей поинтересовался у Адама, почему он сам у мамы не попросит. Марцин до сих пор улыбается, вспоминая ответ Адама:
– Петр самый старший. Он дольше всех знает маму.
Так потом и шло. Когда им что-то нужно было от мамы, посылали Петра: «Ну, иди, Петрек, ты маму знаешь дольше всех».
Петр почти все получал первым. Первые ботинки, первый велосипед. Первым часы к первому причастию. Потом уже вещи переходили от него к ним. Стираные-перестираные штаны, штопаные носки, кепка с поломанным козырьком. Никого из них это не удивляло. А когда мама покупала что-то для них всех, например мяч или санки, все равно – таков был неписаный семейный закон, официальным владельцем становился Петр, и надо было у него спрашивать разрешения попользоваться или брать тайком. И лишь одного Петр не получил первым – аттестата зрелости. Его опередил сначала Стась, потом Блажей. Когда в средней школе выяснилось, что Петру грозит остаться в одном из классов уже на третий год, мама после бурного ночного обсуждения с Секерковой перевела его в профессионально-техническое училище в Сонче. Секеркова заявила, что лучше всего, если Петр обучится столярному делу, «потому как гуралю всегда пригодится умение строгать». Петр столярному делу обучился, но потом ничего не строгал. Когда он закончил училище, их почтальон Макарий искал себе замену на отпуск. Он спросил у Петра, не хочет ли тот «походить по людям». Петру очень нужны были деньги, и он с удовольствием согласился. Когда Макарий вернулся, все страшно жалели, что отпуск у него кончился. Петр доставлял почту в среднем на час раньше, с заказными и официальными повестками приходил по несколько раз, прежде чем оставить извещение. Но ежели из Америки, то извещения он никогда не оставлял, а приходил до упора; он без доверенности выплачивал пособия и пенсии женам, так что гурали не могли пропить их целиком в корчме. Кроме того, он был молодой, симпатичный и «свой». В то лето Петр открыл, что его жизненное призвание – доставлять людям радость и разносить письма.
На аттестат зрелости он после года интенсивных и дорогих (для почтальона) занятий с репетиторами сдал через четыре года после Блажея. В вечерней школе в Новом Сонче. После экзаменов он поехал отдохнуть в палаточный кемпинг в Миколайки на Мазурах и там познакомился с Генрикой Шмит, в которую без памяти влюбился. Через год в соборе в Щецине – Генрика в Миколайках была тоже на отдыхе – их повенчали, после чего была свадьба в ресторане. На свадьбу Петра ехали поездом из Бичиц четырнадцать часов с тремя пересадками. Водка закончилась еще до обряда надевания на молодую чепца, родители невесты не встретили «детей» хлебом и солью, и вдобавок с частью родственников новобрачной невозможно было договориться, потому как в Бичицах мало кто, а если уж точно, то никто не говорил по-немецки.
Геня, которую в деревне называли Хельга, приехала с Петром в Новый Сонч. Жить они стали в снятой комнате с «кухонной нишей». На практике это означало, что между газовой плитой и раскладывающимся на ночь диваном висела продырявленная в нескольких местах занавеска, купленная в магазине «Цепелия».
Генрика нашла работу продавщицы в гастрономе. Петр разносил почту, как с гордостью говорила Генрика, в «самом лучшем районе» Нового Сонча. Для почтальона самый лучший район – это тот, где живет много пенсионеров, которые с каждого перевода дают чаевые. В хорошем районе сумма чаевых сопоставима с зарплатой. Ну а уж если район самый лучший, то чаевых набегает и на полторы зарплаты.
После четырех лет жизни на диван-кровати Генрика и Петр зачали сына Шимона. И когда Петр приехал в Бичицы, чтобы сообщить эту весть, в семье вздохнули с облегчением, так как в деревне начали шептаться, что «у Хельги внутри какая-то болезнь сидит». Вообще о жене Петра в Бичицах не переставали сплетничать. Она редко приезжала на крестины и свадьбы, в костел ходила в слишком короткой юбке, на Пасху не исповедывалась и не причащалась, а за столом «умничала и говорила больше, чем Петрек». Но больше всего сельчан нервировала и раздражала «немецкость» Генрики.
В горах традиционно любят Америку, терпимо относятся к Англии и Франции и стойко не любят фрицев. А Генрика ничуть не старалась сломать несправедливый, по мнению Марцина, стереотип немца. Сам он неоднократно бывал на конных состязаниях в Германии и вынес оттуда самые лучшие впечатления. Геня во время семейных встреч в Бичицах при любой оказии громко критиковала «бедность и грязь Польши», Бичицы и Новый Сонч называла «захолустной дырой на задворках света» и восхищалась «чудесными деревнями в горах Баварии, где люди ежедневно моют тротуары». А когда Блажей однажды осмелился поинтересоваться, бывала ли она в Баварии – все и так знали, что не бывала, – она смертельно обиделась и полгода не приезжала в Бичицы. Никто по ней особо не скучал, но мама не могла с этим смириться, так как Петр сидел под каблуком у жены и тоже не появлялся в Бичицах. Марцин, видя, как переживает мама, превозмог себя, поехал в Сонч к Петру и попросил, чтобы ради матери он забыл про то, что ляпнул Блажей, и чтобы время от времени они навещали родительский дом.
Они навещали. Только ничего не изменилось. Генрика неустанно рассказывала, «что у них уже все бумаги готовы и они здесь сидят на чемоданах и вот-вот выедут в Германию, потому что там даже у почтальона есть „мерседес", а зарабатывает он в несколько раз больше, чем Блажей в его университете». Когда доведенная до крайности этими глупостями Секеркова, которая всегда говорила что думала, напомнила, что «Петрек столяр, по-немецки он ни бе ни ме, а собаки во всем мире, даже в Германии, босиком ходят», Генрика вскочила из-за стола, хлопнула дверью и ушла. Через несколько секунд Петр, ни слова не промолвив, вышел за ней. С той поры в Бичицы он приезжал тайком от жены.
«На чемоданах» они сидели очень долго. До выпускного класса Шимона. В 1996 году перед Рождеством по приглашению сестры Генрики и ее мужа они поехали во Франкфурт-на-Майне. Они собирались переехать в Германию на постоянное жительство, когда сын получит аттестат зрелости. Все было готово. Они уже искали покупателя на свою квартиру в Новом Сонче. За несколько дней до поездки Петр с Шимоном приехали в Бичицы поздравить бабушку с праздником.
Впервые за много лет мама расплакалась.
– Это ваша жизнь, но помни, нам только кажется, будто мир где-то далеко, – сказала она Петру, гладя его но голове. – Марцинек, дай мне тот сверток сверху. Тот, в белой бумаге с елочками. – Она вручила его Петру. – Это Гене подарок от меня. И желаю вам там счастья.
Марцин знал, что было в этом пакете. Со Дня всех святых мама порой до поздней ночи вязала для Гени льняную скатерть.
Семья Гениной сестры жила в Зиндлингене, запущенном рабочем квартале Франкфурта, населенного в основном иностранцами. Агата, сестра Гени, была католичка, ее муж Хорст – евангелист. По просьбе Хорста Рождество в семье всегда отмечают по-польски и по-католически. Хорст еще с первого Рождества в Щецине, когда приехал в качестве жениха Агаты просить у родителей ее руки, любит пироги с капустой, жареного карпа, селедку в сметане и то, как делятся облаткой. И вообще он утверждает, что Агата готовит лучший борщ во всей Германии. На один день, в Рождество, он становится истым польским католиком. Он даже способен без ошибки пропеть один куплет из «В яслях лежит…». Лишь одно ему не нравится в польском Рождестве – что утром пиво приходится пить тайком, потому как «до облатки длится пост». А вот после облатки уже можно официально. После пирогов, борща, получения подарков и пения колядок Петр сидел с Хорстом на кожаном диване в гостиной и под пиво пытался разузнать об условиях работы почтальона в Германии. И чем больше они пили пива, тем больше Петру казалось, будто он понимает, что ему говорит Хорст. Шимон с Матиасом – сыном Хорста и Агаты – закрылись в комнате на первом этаже. Около половины двенадцатого Геня принялась уговаривать всех пойти на службу в церковь. Уговорить удалось только Агату. Ближе всего от дома находилась евангелическая кирха.
