– Затем вы должны были пойти в этот самый банк, – продолжал Прохоров, – открыть сейф и получить деньги.
– И большая сумма?
– Вообще-то – немаленькая, – ответил Слава, – но на фоне вашего наследства копейки…
Он назвал цифру.
– В первый раз об этом слышу. – Джон что-то прикинул в уме. – И кому это должно принадлежать? Нас, прямых наследников – восемь человек…
– Это уж вы сами решайте… – отмахнулся наш герой, – мне никаких распоряжений на этот счет не оставлено…
Надин внезапно наклонилась к своему приятелю и что-то спросила у него вполголоса.
Наклон этот резанул Прохорова…
И то, как она спросила, с каким лицом – тоже…
«Стоп, уймись, – опять сказал себе Слава, – она ведь не жена и не дочь тебе и имеет право на любые отношения с любым человеком…»
Но слова эти помогали мало…
Письмо той, реальной Надежды все это время жгло ему руку, и он никак не мог решить, кто сейчас важнее – та, его настоящая, но умершая семьдесят лет назад. Или эта – реальная, но другая…
До этого Надин сидела тихо, только переводила взгляд с одного на другого. Незнание языка, как чувствовал наш герой, сильно тормозило ее участие в беседе, а его реплику о том, что она может говорить по-английски, девушка почему-то проигнорировала.
Может, не поверила, слыша, как Прохоров разговаривает?
Правнук, когда разговор шел по-русски, как уже сказано выше, тихонько ей все пересказывал.
А сейчас она что-то впервые спросила. Джон кивнул и перевел уже для нашего героя:
– А кто это брат Коля?
– Это так, просто присказка такая… – и на недоуменный взгляд внука объяснил: – Идиома…
– Идиома? – переспросил Джон. – Этот Коля был чей-то брат, а потом стал символом?
– Наверное… – пожал плечами Слава. – Никогда не интересовался, просто так говорят, когда встречают что-то знакомое…
Джон достал телефон и начал что-то туда записывать.
– А ты читал книгу прадеда? – спросил у него Прохоров, не дождавшись окончания процесса.
– Которую? – поднял глаза тот.
– А у него их много? – не понял Слава.
– Шестнадцать солидных трудов по филологии, множество статей в сборниках и журналах и один роман…
Прохоров даже позавидовал бывшему «зятю» – за сорок лет – так много. Он бы с удовольствием и четверть этого после себя оставил, только никогда не пробовал писать, а сейчас, наверное, уже поздно начинать.
– Вопрос о романе… – объяснил он.
– Я его сейчас перевожу как раз… – заулыбался Джон.
Он пересказал последние реплики Надин, а она его неожиданно поцеловала в щеку.
«Да у них роман… – вскипел наш герой. – Не просто он к ней пристает, а уже все срослось… Какая неприятная у него улыбка…»
И тут же опять одернул себя:
«Это же твой потомок, что ты делаешь?..»
– А русского твоего хватает? – спросил он.
И расстроился оттого, как недружелюбно у него получилось.
Но потомок, казалось, ничего не заметил, а ответил со своей обычной широкой улыбкой:
– Я говорю гораздо хуже, чем пишу, нет практики… А понимаю практически все, что слышу и читаю…
А Надин, как раз наоборот, все почувствовала и теперь в ее взгляде сквозило осуждение.
– А ты читала? – спросил наш герой, надеясь исправить положение.
Спросил по-английски, помня, что девушка по-русски знает, видимо, только «Здравствуйте, спасибо и до свидания».
Почему-то это произвело на нее впечатление и она опять заулыбалась…
Хорошо так заулыбалась…
– Еще нет… – Джон мне сказал, что это интересно, но я еще не начала… Только скачала в ридер, но пока не нашла времени…
– Руки не дошли… – по-русски сказал потомок, предварительно посмотрев в телефон.
Похоже, он туда записывал местные идиомы и метафоры.
– А вы давно знакомы? – спросил Прохоров, обращаясь к девушке.
– Примерно два дня… – она посмотрела все в том же телефоне, явно на часы. – В самолете познакомились…
«Так есть у них роман или нет? – мучился теперь Слава. – Потомок ей нравится, а сам он в нее влюблен. И то и другое – очевидно… Но вот два дня для всего это сегодня мало или нормально?»
– Вы что-то хотели сказать о романе прадеда… – отвлек его от этих терзаний Джон. – Вы сами его читали?
– Нет… – сказал Слава.
И не сообразив, что еще ничего не обдумал, что он просто не знает, насколько потомки посвящены в реальную историю его и других их предков, ляпнул почти автоматически:
– Только все, что в нем описано, – правда…
И, сбежав от разговоров и вопросов, уткнулся в следующее, давно уже жгущее руку письмо.
А гости, точнее Джон, рванулись что-то спросить, но поскольку хозяин дома не отозвался, то потомок вполголоса перевел Надин его вопрос, а потом еще тише стал рассказывать ей что-то, скорей всего, содержание романа «Путешествие сквозь…»
А мы, пока они так беседуют, все-таки попробуем добраться до письма Надежды Михайловны.
По некотором размышлении автор решил не воспроизводить здесь послание ее к Прохорову.
Во-первых, я не Пушкин и не в состоянии повторить (или достойно воссоздать) прочитанное ранее, а самого письма в моем распоряжении нет. И так вон в Володином послании (тоже по памяти, что простительно) навставлял кучу скобок, что скорее мой стиль, чем его.
Но там хоть мысли, что-то получилось запомнить, а здесь…
В общем, смотри «во-вторых»…
Во-вторых, как в любом женском послании, тут больше чувств, чем мыслей, а именно второе в этом меню еще как-то мне удается передать, а первое – редко и всегда плохо…
В-третьих, тормозить движение романа бесконечными повторениями (а их там, в письме, было немало), на мой взгляд, не стоит, даже в самом конце повествования.
Поэтому дальше последует простой пересказ важного, иногда с воспроизведением настоящего Надиного текста (по памяти, поэтому не взыщите).
Писала она это письмо в начале четырнадцатого года, это Прохоров выяснил сразу, взглянув на последнюю строчку последней страницы.
Начала Надежда с того, что в тот злополучный день, когда они расстались, ничего плохого с ней не случилось.
Полиция, как и ожидалось, на взрыв тут же ворвалась в квартиру, но, поскольку не только следов этого самого взрыва, но и вообще чего-нибудь предосудительного, найти не удалось, то Надежду оставили в покое. Не извинились, правда, но она этого, если честно, и не ждала.
Наш герой долго, не поднимая глаз, сидел над этими строками, потому что понимал, что Надя прожила полгода между их расставанием и этим письмом, переживая за то, что Прохоров мучается неизвестностью – что с ней. Иначе начала бы с чего-то другого, а не с того, что могло его успокоить. И придумала, как передать письмо, скорей всего, именно с этой целью.
Только получилось в итоге, как в русской сказке – битый небитого везет. Потому что он, Прохоров, и недели не переживал, а она целых шесть месяцев (а возможно, и до конца жизни, не было ведь уверенности, что письмо попадет по адресу) мучилась – как его, бедного, успокоить…
Где бы теперь хоть посмотреть на подобную женщину, так чувствовавшую и так переживающую за своего мужчину?
Тут Слава поднял глаза, посмотрел на нынешнюю Надю.
Они сидели с Джоном рядышком, притихшие (пересказ, похоже, закончился), видно, чувствовали, что происходит что-то важное, не догоняя, в чем суть.
Взгляд его Надя встретила спокойно, не отводя глаз, видно, что-то начала понимать в том, что происходит.
И как ни странно, понимала она явно больше Джона…
Прохоров зачем-то, сам не очень соображая, что делает, кивнул ребятам, конечно, в основном ей, потом опять уткнулся в пожелтевшие бумаги.
В них дальше шло длинное рассуждение, почему Надежда настояла на том, чтобы они ждали решения судьбы каждый на своей стороне. О чем-то наш герой уже знал, о чем-то догадывался, но тут все было изложено просто и ясно.
Суть Надиных размышлений сводилась к тому, что поскольку так все было трудно с их объединением тогда, она решила, что, видно, не судьба и положиться надо на волю Божью.
Если Господь хочет, чтобы они были вместе, то никакой взрыв их разъединить не сможет…
«А если разъединит, то значит, жизнь моя предназначена для чего-то другого, для чего – я догадывалась уже тогда».
И Бог рассудил…
Потом шло длинное и пылкое рассуждение о любви. Очевидно, непреодолимое расстояние и точное знание того, что они уже никогда не встретятся, сделало Надю более раскованной, и она, в точном соответствии с логикой ее новой знакомой – Марины Цветаевой – признавалась в любви и клялась в вечной верности.
Неважно, что Марина Ивановна все эти принципы – признаваться первой, любить нелюбящего, влюбляться безнадежно и так далее, сама сформулировала только через двадцать с лишним лет, как помнилось Прохорову, в статье «Мой Пушкин»…
Но имеет значение та страсть, с которой Надежда писала о любви к навсегда исчезнувшему из ее жизни человеку, и эта страсть по потерянному, любовь к невозможному – напомнила Прохорову именно Цветаеву.
