Мой ответ был симметричным. Опять мы стояли, два психопата, ствол к стволу, мерялись нервами; а время тикало, и таяли шансы спокойно исчезнуть отсюда, потому что не могло мне везти бесконечно…
А ведь ключ он и вправду искал, если судить по разгрому! Золу из камина выгреб, дурень, — как я советовал. Ковер скатал, стол перевернул. Стульев осталось мало, но и их, надо думать, не миновал пристальный досмотр, — включая те, которыми он подпер дверь.
— Рука сильно болит? — спросил я.
— Не твое дело!
— Извини, я не со зла тебе сделал больно. Просто злых дураков не люблю. А кожа прирастет, куда денется.
— Ты о чем? — сказал он, сбитый с толку.
— О том, чтобы ты о себе подумал, о своей будущей жизни. О том, как ее сохранить… Я верну тебе Елену, когда дойду до прихожей, как договаривались. У меня ведь тоже нет выбора. Подумай.
Он сник…
И наконец-то путь к свободе был открыт!
На полу тихо страдало существо, полагавшее себя сверхчеловеком, — это придавало мне сил. Тенятник Копытьев беседовал сам с собой:
— …Нет, таким примитивным способом меня не уничтожить… Это вы умеете — уничтожать, давить все новое, все перспективное… Нож в спину грядущему… Стану «гипером» — всех умою… Эх, папа, папа. Ищи мочалку, кровь подтирать… Что с глазами?.. Ничего не вижу…
Я громко сказал, когда Долби-Дэн огибал тело:
— У тебя на глазах повязка, лопух, с головы сползла. Слышишь, золотые шарики звонят? По тебе звонят.
— «Дозу» дайте, скоты, вам же запл о чено, — взмолился он. — Ворье, хамы…
В холл мы вышли без сюрпризов. Разве что Долби-Дэн внезапно вскрикнул: «Ай! Что там?» — оказалось, всего лишь задел ногой чью-то голову. Это была оттаявшая голова Руслана; она откатилась в сторону прихожей, оставляя на паркете неопрятные мазки.
В этот момент дверь в прихожую и открылась…
Я чуть не выстрелил. Напряжение было страшным. Кого там еще принесло, каких хищников, алчущих моей плоти?! «Неужели — всё?» — мелькнула паническая мысль. Последний ведь шаг… неужели опоздал, профукал свой фарт… черт меня дернул возвращаться, сдался мне этот паспорт!
— Простите, у вас там открыто, а на звонок никто не ответил, — хорошо поставленным начальским баском известил гость.
— Скинь меня, быстро!!! — прошипел я Долби-Дэну.
Пистолет успел спрятать во внутренний карман.
Это был мужчина с ослепительно-белой собачкой на поводке, почти по Чехову. Респектабельный, как манекен в витрине ГУМа. Морда знакомая, где-то я его уже видал… Елена говорила про некоего Алексея Алексеевича, который тоже должен прийти за заказом… Вспомнил! В телевизоре его видал. Один из прогрессивных деятелей, громче всех кричащих о том, что народ в рабских цепях, дети и мужья брошены, счастье захвачено всесильными чиновниками, кругом абстиненция и мастурбация, а болты стонут от закручиваемых гаек… Клиент Купчихи, короче.
Алексей Алексеевич оцепенел, обнаружив человечью голову прямо по курсу, и отпустил поводок. Его собачка не растерялась, бросилась к этой «игрушке» — и ну ее трепать.
— Это у вас болоночка? — светски вопросил я и пошел им обоим навстречу. — Обожаю таких малюток.
— Мальтезе, девочка. Мальтийская болонка, — откликнулся он на автомате.
— Сколько ей?
— Уже почти десять. После ваших даров — как будто молодость к ней вернулась, опять неугомонная, шаловливая… Спасибо вам… Подождите, это что, муляж?
Рот его скривился от отвращения. Он смотрел, не в силах отвести взгляд, как его любимица, урча и сердясь, возит импровизированный мячик по полу; и в глазах быстро вызревала паника: все-таки менеджера Руслана он не мог раньше не видеть.
— Ты моя прелесть! — сказал я болонке, схватил эту дрянь прямо за шерсть и влепил об стену. — Людей любишь, да?
Шерсть у нее была невероятной длины — ног не видно, — а внутри скрывалось крохотное хрупкое тельце. Baby face, идеальный экстерьер, элитные родители, не вызывает аллергию, не требует выгула… тьфу!
— Какая часть меня тебе больше понравилась?
Она успела только коротко вякнуть в ответ и не издала больше ни звука. Я мгновенно потерял над собой контроль: шарахнул ею об пол, тут же — снова об стену, и снова об пол; и мужчина грузно бросился вперед, оглашая холл жалобным воплем:
— Мальвина!!!
Поймать его за ногу, опрокинуть — раз и два. Выполнить добивание — три. Неподвижный меховой ком я бросил ему на лицо.
НЕ-НА-ВИ-ЖУ!
— Стоять! — рявкнул я Балакиреву, вымахнувшему в гостиную. Пистолет в моей руке трясся. — Даня, двери открывай!
Пятясь, вышел в прихожую. Спину обдало холодом — это Долби-Дэн распахнул дверь на улицу.
— Ты ж обещал, сука! — выплеснул Балакирев.
— Ключи в портьере, в левом окне, в складке держателя.
Он не двинулся с места, люто глядя на меня.
— Только пискни про нас, — неожиданно спокойно сказал он. — Пискнешь — вернем сюда.
— Ты подожди, может, я и сам вернусь, — ответил я. — Решетки на окнах усиль.
Поговорили. Даня сзади держал дверь и горячо шептал: «Друг, вперед! Друг, вперед!»
И правда, друг…
Вперед в моем случае было назад. Задом я и выполз на крыльцо. Интересно, как это смотрелось со стороны? Я вспомнил давешний бред с участием Неживого. Никакая машина у входа нас не ждала: ни с полковником внутре, ни с кем-либо еще. Сны не всегда пересекаются с реальностью, хоть это утешало. Дверь плавно закрылась; музыкант подхватил меня под мышки, перехватил поудобнее, — и мы побежали, полетели, все дальше и дальше от этого морока, не замечая, какими глазами смотрят на нас люди, едва не теряя сознание от пьянящего, настоящего воздуха улицы…
* * *
…Когда мой конек-горбунок в третий раз споткнулся, мы остановились. На ногах у него были тапки-шлепанцы: не подумали про обувь. Вдобавок, карманы мои распирала всякая хрень, о которой тоже следовало подумать.
— Отдохни, — сказал я. — Дорога дальняя.
Он поставил меня на асфальт. Я тут же сел, прислонившись спиной к стене какого-то дома. Силы кончились.
— Куда едем? — спросил он.
— На проспект Вернадского, в Никулино. Ко мне домой.
— ЗдОрово. А в милицию когда?
— Не торопись. Милицейские чины, я думаю, тоже своих четвероногих друзей любят и нежат, так что не все просто. Боюсь, в этом городе господами людоедами все схвачено… если не в этой стране… Вот что, малыш. Не стоит нам шляться с пистолетом и ножом. Сходи, купи пару пакетов. Вот тебе десятка, а вон магазин…
Через несколько минут Даня вернулся. Я выждал, пока тротуар очистится от прохожих, туго обвернул ампутационный нож одним пакетом и положил во второй, чтобы дно не прорезал. Туда же сунул пистолет. Уже в пакете вытащил обойму и выщелкнул из ствола патрон.
— Иди на пруды, выбери момент и брось все это в воду. Я здесь подожду… посплю…
— Я быстро.
— Не надо быстро, надо, чтоб никто не видел. И еще… Возьми деньги. На, прячь в карман.
— Зачем столько?
— Бери, я сказал! Все бери!
— Я не понимаю…
— Плохо мне, малыш. Мало ли что со мной случится? Пусть у тебя побудут, так вернее.
— Вы мне это прекратите! — сердито воскликнул он. — Ничего с вами больше не случится, понятно? Кстати, я до сих пор не знаю, как к вам обращаться. Скрипач? Или, может, по фамилии?
— Не заморачивайся, — сказал я. — Какой я, в жопу, Скрипач?
И назвал ему свое имя.
А потом я закрыл глаза…
87.
Когда мимо проезжала машина патрульно-постовой службы, человек уже уплыл из реальности. Менты остановились, лениво вышли из УАЗа, разминая руки.
— Ау, служивый, — дружелюбно обратились они к калеке. — Работаешь? А налоги заплачены?
Тот смотрел на гигантских серых крыс, стоящих возле него на задних лапах; силился проснуться — и не мог.
— Чего молчишь? Глухонемой?
Ответа не было.
— Может, контуженный?
— Не, контуженные в кроватках лежат. Ну, ты! Кто позволил портить, это, как его… облик города-героя?
— А пиджачок стильный.
— Придуривается.
— Берем, старшой?
— Бери.
И человек наконец очнулся.
— Эй, эй, чего творишь! «Афганец», ё… Ё-о-о!
— Ну ты, грязь!
— А-а-а!..
Когда в воздухе замелькали резиновые палки, он успел подумать: хорошо, что Даню отослал.
Как это хорошо…
Писатель сошелся с сорокапятилетней женщиной и начал писать страшные рассказы.
А. П. Чехов
Никогда еще ни один из особняков на Чистопрудном бульваре — из тех, что в районе Архангельского переулка, — не привлекал к себе такого внимания. Впрочем, миг его оглушительной славы длился всего лишь час, не больше, и началось действие в одиннадцать утра.
