Ознакомительная версия.
За многие годы этот страх ушёл. Я хорошо знаю людей, которые приходят на мои спектакли, и доверяю им. Я, конечно, не хочу никаких неожиданностей и приключений, но готов к самым разным неадекватным поступкам и проявлениям. Было много неприятнейших ситуаций, с которыми удавалось справиться и завершить спектакль только благодаря общей поддержке зрительного зала… Страх перед выходом на сцену давно преодолён и даже забыт. Но на его место пришло волнение. С ним я пока ничего поделать не могу. Оно очень мешает в работе над спектаклем. Волнение тормозит рабоче-мыслительный процесс и периодически лишает его радости. Волнение препятствует лёгкости подхода к рабочему столу и помогает лени иногда победить и придумать какие-нибудь причины поотлынивать от работы. Волнение всё время подвергает сомнениям целесообразность и смысл задуманного спектакля и его содержание.
В прошедший понедельник впервые видел декорацию: она очень красивая – строгая, элегантная и технически сложная. Когда она была установлена, я вышел на сцену и, прекрасно зная, что всё происходит наяву, ощутил себя в страшном профессиональном артистическом сне. Этот сон у многих театральных актёров повторяется как ночной кошмар. В таком сне ты оказываешься на сцене и не понимаешь, что за спектакль должен исполнять, и не помнишь ни единого слова.
Как бы я хотел иметь доступ к некой кнопке или тумблеру, чтобы отключить к чёртовой матери волнение как таковое. Однако отчётливо понимаю, что это волнение для чего-то необходимо. Вот только для чего? И зачем оно такое сильное?..
В этот раз спектакль во многих смыслах необычный. В нём от прежних останется только то, что на сцене будет тот же исполнитель, что и всегда, и он будет один, как и раньше.
Будущий спектакль я называю «спектакль-сообщение». В нём совсем не будет ярких визуальных сцен, какие есть в «+1», или тщательно воспроизведённых и детально описанных жизненных ситуаций, каких много в «Как я съел собаку» или «ОдноврЕмЕнно»… В нём будет практически простое перечисление того, что уходит, исчезает из нашей повседневной жизни навсегда. Или напоминание о том, что уже исчезло, но мы этого даже не заметили, не обратили внимания, не почувствовали, не осознали.
Не думаю, что новый спектакль даст возможность пришедшим посмеяться… Хотя помню своё удивление во время первого исполнения спектакля «Дредноуты». Как я был удивлён, когда услышал в зале смех, а потом ещё и ещё… Что бы я ни предполагал сейчас, как бы ни представлял себе зрительскую реакцию и атмосферу в зале, только на самом спектакле, только через неделю станет известно, что же у меня в конце концов получилось. Полтора года работы выльются в два часа некоего театрального действа, в котором действия почти не будет, а будет движение смыслов и то, на что я больше всего рассчитываю, надеюсь и чего жду, – движение души каждого зрителя как реакция на сказанное со сцены.
Полтора года я жил замыслом этого спектакля. Работал, писал, уточнял, оттачивал детали… От накопленного к нему материала в текст монолога вошла едва десятая его часть. Мне сейчас спектакль кажется таким крошечным, таким наивным… Но это почти всегда происходит с тем, что называется – почти готовое произведение.
Последние недели я ничего вокруг себя не вижу, а если вижу, то не особенно понимаю. Для меня не происходит никаких новостей. И не должно происходить. Я не могу сейчас ни на что отвлекаться. А то отвлекусь и узнаю, что там-то и тогда-то произошло какое-нибудь страшное злодеяние или случился межгосударственный конфликт, или стряслась техногенная катастрофа, или где-то открылся, прошёл и уже подвёл итоги большой кинофестиваль… Узнаю это и подумаю: какой же я тут ерундой занимаюсь! Над чем я тут ковыряюсь? «Прощание с бумагой» – кому это надо?
Нельзя, чтобы работа, которую нужно завершить, вдруг показалась мелочью и чепухой. Даже если на поверку это так и будет, в процессе завершения работы нужно сомнения гнать. Всё будет ясно после премьеры. То есть через неделю.
Как только пройдёт премьера и придёт хоть какое-то понимание её результатов, я тут же вернусь к этим страницам. А ещё я вернусь к более-менее нормальной человеческой жизни.
5 октября
У спектакля «Прощание с бумагой» на самом деле не один, а два сюжета – общий и частный. Частный легко вычитывается из названия: Гришковец размышляет о том, как электронные носители информации вытесняют бумажные. Общий же не столь очевиден. Автор говорит о времени, о пустоте и о том, что технический прогресс для каждого отдельного человеческого существа – это приближение к небытию, потому что прогресс приходит со временем. А время – это и есть осознание небытия. Поэтому Гришковец начинает рассказ со слов «никогда» и «навсегда» – и они потом откликаются воспоминанием о детском страхе перед чернотой в щели почтового ящика да и той видимой чернотой, что просматривается в финале за шеренгой синхронно открывшихся за спиной Гришковца дверей. Да и смиренный, молчаливый уход героя в конце спектакля несёт в себе что-то большее, чем просто прощание с бумагой.
Подробнее – Роман Должанский в «Коммерсанте».
«Прощание с бумагой» – это не только остроумные (с привычным налётом грусти и ностальгии) размышления Гришковца об уходящем в небытие «гаджете» – бумаге, о его замене более совершенными и практичными устройствами. Нет. Посыл спектакля куда объёмнее. Это не привычное для Гришковца самокопание, выводимое им на универсальный уровень общего воспоминания. Жанр нового моноспектакля можно было бы определить как спектакль-сообщение, привлечение внимания к некой актуальной проблеме.
Подробнее – Ася Иванова в «Вечерней Москве».
Порою этот монолог начинает походить на поэзию: так страстно и любовно актер говорит о книжных корешках и белоснежном листе А4. Чувствуется, что для Гришковца это очень личная и важная тема. Ведь известно, что все свои тексты (кроме постов в ЖЖ, которые потом тоже превращаются в книги) он пишет от руки.
Подробнее – Марина Шимадина в «Известиях».
Спектакль начинается всего с двух слов – «навсегда» и «никогда». А дальше… как только он один умеет – эти два слова становятся кирпичиками, на которых вырастает стройное здание. По нему ведёт гид – Гришковец, – и только он своей филологической экскурсией способен разбередить душу, растрепать нервы, расшевелить мысли.
Интервью Марины Райкиной в «Московском комсомольце».
Когда-то Алексей Левинский сказал мне, что ему интересны не рецензии, а то, о чём думает критик во время спектакля. Можно, я расскажу, о чём думала на новом спектакле Евгения Гришковца «Прощание с бумагой»? Можно, я расскажу, не дожидаясь разрешения?
Евгений Гришковец – это анти-Серебренников. Когда того назначили худруком Театра имени Гоголя, он разразился постом в ФБ: насмехался над тем, что в театре пахнет борщом, а объявление на доске приказов напечатано на пишущей машинке. Всё, что презирает Серебренников, дорого Гришковцу. Во всяком случае, пишмашинке, как живой женщине, посвящено признание в любви.
Подробнее – Марина Тимашева в «Петербургском театральном журнале».
10 октября
Наконец я могу хоть что-то сказать о том, что происходило со мной в последние три недели. Это были самые плотные, самые насыщенные и трудные, но в итоге точно самые счастливые дни в этом году. Мне удалось, или пришлось, сам уже не понимаю, отрепетировать и выпустить спектакль «Прощание с бумагой», а потом сыграть его восемь раз в Москве и Санкт-Петербурге…
Вчера вернулся домой. Но вернулся я из Тбилиси: после премьерных спектаклей в Питере я улетел на три дня в свой любимый город к любимым друзьям… Я сам себе сделал подарок по случаю выхода нового спектакля. Правда, в Тбилиси я не только отдыхал. Точнее, не столько отдыхал, сколько работал. Но что я там делал – об этом я напишу отдельно и завтра.
Теперь о премьере…
23 сентября я прилетел из Калининграда в Москву и сразу поехал в театр. В театре меня ждали уже собранные декорации спектакля, премьера которого была назначена на 27 сентября. За четыре дня, включая день прилёта, мне нужно было обжить декорации, придумать и понять их предназначение, а также освоиться в них, к ним привыкнуть, придумать свет, сделать звуковое оформление и всего-навсего выпустить спектакль.
Ознакомительная версия.
