Быстро выяснив, что за работу в вечер, ночь, а также по субботам и воскресеньям будут давать по два отгула, как за дружину, сотрудники единодушно поддержали профессора.
— Ну, как тебе нравится эта грандиозная залепуха? — спросил Максим Гаврилова после совещания.
— Дежурства, что ли? — зевнул тот. — А что, меня вполне устраивает, возьму потом дни к отпуску.
— Да нет, я — в целом, вообще весь этот «Червец»?
Гаврилов подумал, оттопырив губу и приподняв левую бровь, пожал плечами и задумчиво ответил:
— Да не знаю… Как-то не вникал. Может, вообще-то и залепуха, да где ее нет? Вон я снег гребу — это что? А я гребу себе и очень рад — приятно физически поработать на воздухе. Да еще вот по червяку дежурить собираюсь. Брось ты, Макс! Вечно у тебя какие-то глобальные проблемы, а для меня сейчас главная проблема — где дачу на лето снять… Я тебе, между прочим, давно хотел сказать: не бери в голову. Нас толкнули — мы упали, нас подняли — мы пошли…
— Золотые слова, — сказал подошедший Лыков. — Это все — матата. Меня вот подняли, и я пошел в буфет, кому пирожков?
— Слушай, Макс! — продолжал Гаврилов, пока Максим отсчитывал в протянутую ладонь Лыкова мелочь. — Совсем забыл: я ведь тебе хотел предложить свитер, отличный свитер — чистая вул, но, представляешь, узок в плечах. Людка говорит: поставим в комиссионку, а я подумал — у нас с тобой один размер, но в плечах ты уже. Как?
— Цвет?
— Мокрый асфальт.
— Надо брать.
И вот сегодня в новом свитере, который очень ему шел, Максим отправился в гости к старику Гольдину, у того жена была именинница.
В тесной, заставленной старыми вещами двухкомнатной квартире, где бывший сотрудник института Григорий Маркович Гольдин жил вдвоем с женой, толстой, добродушной и еще совсем не старой Ириной Трофимовной, Максим всегда чувствовал себя уютно и свободно. Единственная дочь Гольдиных Элла вместе со своим мужем — полковником и сыном Игорем вечно переезжала с Крайнего Севера на Дальний Восток, с Дальнего Востока — в Молдавию, а сейчас вообще жила в Ташкенте, так что Григорий Маркович с Ириной Трофимовной по сути дела были одинокими стариками, хотя и получали довольно часто посылки то с рыбой, то с южными фруктами. К Максиму они относились как к сыну, да и он к ним уже настолько привык, что, когда старики однажды улетели на неопределенное время в Ташкент, вдруг таким почувствовал себя неприкаянным и несчастным, что даже разозлился: взрослый мужик с суровым детдомовским прошлым — и так раскиснуть! Ты еще запей, как Денисюк. Малютку бросили в лесу, азохэн вей! [2]
Кстати, разным «азохэнвеям», а также «вейзмирам»[3] и прочим словам и выражениям Максима научили как раз у Гольдиных, и не кто-нибудь, а вологодская Ирина Трофимовна. Это она в свое время, лет этак семь назад, ни за что ни про что нарекла Аллу Антохину, носившую в то время фамилию Филимонова, — «шиксой», что означало: «Простая девчонка, ничего особенного, крутить роман — пожалуйста, но жениться, да еще такому хорошему парню из наших, — ни Боже мой!» А «хороший парень» и сам колебался: с одной стороны, Алла тогда была очень недурна, хорошо одевалась, бойко лепетала на разные темы, а с другой стороны, — черт ее знает, — какая-то была уж очень правильная, здравомыслящая, удивительно для своего, тогда еще очень юного возраста положительная, на все вопросы знала ответы, и все — верные, и, похоже, свою будущую жизнь просчитывала вплоть до выхода на пенсию. В ней проступало то, что называют «сильным характером», и когда она однажды подробно и жестко объяснила Максиму, как следует вести себя с начальством: «Начальников надо любить, понимаешь? Только по-настоящему, искренне», — после этого его увлечение стремительно пошло на спад. Он еще сам толком ничего не понял, Алла же, отстрадав неделю, начала демонстративно поглядывать на нового сотрудника Антохина. Ну, — не компьютер?
Через некоторое время Максим (возможно, в отместку) получил приглашение на свадьбу, но не пошел, чем дал Алле повод думать, что уязвлен и ревнует, поэтому она до сих пор разговаривала с ним участливым тоном.
У Гольдиных было давно решено, что Макс женится только на девушке из приличной еврейской семьи, и совсем не обязательно, чтобы она была семи пядей, главное, была бы домовитая, хорошая хозяйка («мальчик и так настрадался без домашнего тепла»).
— А как все-таки с внешним видом? — волновался Максим. — Что, если ваша «домовитая» окажется вот с таким шнобелем?
— Красота — до свадьбы, — утверждала Ирина Трофимовна. — Лишь бы человек!
— Э-э, тут я, как говорится, имею свое собственное мнение, — вступал Григорий Маркович. — Женщина — это вам такой предмет, который должен украшать дом своего мужа, лично я так считаю.
— Ну, ладно, ладно, — сразу соглашалась жена. — Пусть еще и красавица, кто спорит? За нашего Макса любая пойдет, только свистни. Лишь бы побыстрее, а то носится, как куцый бык по просу.
— Ирочка, — говорил Григорий Маркович укоризненно. — Зачем эти намеки? Должен молодой человек немного погулять?
— Прогулки себе нашел! Тридцать лет жены нет — и не будет, а тебе к сорока идет, помни! — И, погрозив Максиму пальцем, Ирина Трофимовна шла на кухню.
Осюнчик
Стол был роскошный — Ирина Трофимовна готовила отменно: фаршированная рыба с хреном, традиционный салат из рубленых яиц с гусиным жиром и жареным луком, куриный бульон с шарами, изготовленными по специальному рецепту — из мацы, на второе — жареная курица и картофель с черносливом. И еще компот! А позже — чай с лэках. В результате Максим объелся, как всегда объедался в этом доме.
— Вот вам иллюстрация справедливости генетики, — заявил Григорий Маркович, показав на Макса, поглощавшего фаршированного леща. — Человек вырос в приюте, с детства приучен к казенному, а любит не что-нибудь, а фаршфиш. Наследственность — это наследственность, и никакое влияние среды ее не заменит.
— А также — влияние четверга, — сострил тучный Ося, племянник Григория Марковича, — и понедельника!
Сперва пили «за нашу дорогую Ирину Трофимовну, чтоб она была всегда такой, как сейчас: молодой, веселой, красивой и всеми любимой». Этот тост предложил Максим, а про себя добавил: «Пусть, главное, будет здоровой», — но вслух этого не сказал. Полгода назад Ирину Трофимовну оперировали в онкологическом институте, опухоль оказалась как будто доброкачественной, все вроде обошлось, но… пусть она будет здоровой, это главное, все остальное — веники.
Гости еще не успели допить шампанское, как встал Ося и поднял рюмку, куда был налит кагор.
— Тетечка, — проникновенно начал он рыхлым голосом, — я хочу предложить этот тост за ваше здоровье. Здоровье, как известно, дороже десяти и даже ста рублей, а, как говорится, — тут Ося сделал паузу, — не имей сто рублей, а имей?.. М-м… двести!
«Почему наши еврейские дураки всегда такие активные?»— с горечью подумал Максим.
— Тетечка, — продолжал между тем Ося. — Все мы хорошо помним, что мы пережили, когда вас положили на операцию. Конечно, думать надо только о хорошем и надеяться на лучшее, но место, где вы лежали, это, я вам скажу… Так что, давайте, тетечка, и все присутствующие — родные и гости, выпьем, чтобы ни вам, ни кому-либо из нас не пришлось переживать того, что вы и мы все пережили.
Холодея, Максим взглянул на Ирину Трофимовну, но увидел на ее лице добродушную и веселую, как всегда, улыбку.
— Спасибо, Осюнчик! — сказала она. — Но за меня уже пили, так что давайте лучше выпьем за тебя, чтобы Фира принесла еще одного парня. Или, в крайнем случае, девку.
Осюнчик хотел что-то возразить, но Григорий Маркович поднял рюмку и встал:
— Чтобы все были живы-здоровы! — торопливо объявил он и сразу выпил.
После этого тоста Гольдин стал непривычно болтливым — изредка поглядывая на жену, не закрывая рта, рассказывал старые анекдоты, громко хохотал, потом затеял разговор о политике: что вы думаете, с Израилем все так просто? Вы еще увидите — очень и очень непросто, попомните мое слово. Это, безусловно, милитаристское государство, и американские империалисты тут приложили руку, что говорить.
— Позвольте мне сказать еще один тост, — вдруг канючливо влез Ося, — всего несколько слов. Ровно год назад мы похоронили дядю Изю. Я до сих пор не могу без слез…
Скотина, он ведь, и верно, плакал — крупная слеза ползла по толстой щеке.
— У тебя сигарет нету? — громко спросил Максим Осюнчика через стол.
— Не употребляю, — солидно ответил тот.
— У меня английские, пошли покурим, — Максим вышел из-за стола.
— Так я же… — сопротивлялся Ося, но Макс взял его за плечо и потащил к двери.
— Расскажу анекдот, здесь неудобно, пошли, очень смешно — ухохочешься, — приговаривал Максим.
