Но что же делать, когда ближний неотличим от этого самого диавола? Провоцирует тебя, заставляет стать с ним на одну планку — ненависти и осуждения?
Герберт твердо решил прервать общение с Андреем Виригиным, но не прошло и дня, как разговор возобновился. Причем Герберт написал ему сам.
— Всё, что ты написал обо мне плохого, родилось в твоем воображении от обиды, я — очень хороший. Ты это знаешь. Я — добрый, щедрый и так далее. И на тебя совсем не сержусь. Нельзя сказать, что твой блог очень мне мешает — его мало кто читает, но иногда он появляется в поиске, и это неприятно. Ты сильно пил тогда, и с тобой совершенно невозможно было продолжать общаться. Наверное, ты опять пьешь. Я сейчас не очень богат, хотя по твоим меркам это, конечно, не имеет значения. Когда ты полез в английский Интернет со своим «Герберт Адлер разыскивается полицией», ты стал доставлять неприятность моим сотрудникам и они потребовали наехать на тебя, что я и сделал. То же самое произошло с церковью, когда ты послал на меня клевету всем моим прихожанам. Я не имею никаких связей с твоей возлюбленной Ветой и не думаю, что она по своей гордости захочет от меня какой–то помощи. Я пожаловался администраторам твоего блога, и они уже удалили выставленный тобой мой паспорт. Думаю, со временем они удалят всё и заблокируют тебя. Но это, конечно, ерунда — ты можешь продолжать гадить и в других местах, и тогда мне придется продолжать с тобой бороться — неактивно, а вяло. Только зачем? Твоя бывшая жена тут предлагает всяческую помощь. Да, ты неуязвим в своей нищете и бомжовстве. Ну и чем тут гордиться? Мне кажется, для тебя было бы лучше постараться поправить наши с тобой отношения. Ты сам себя убедил, что должен со мной бороться. А ведь мое фото на майку переводил. Зачем? Ну не нравится тебе моя литература. Есть многие, кому нравится. Да и если бы никому не нравилась. Ну и что? Короче, давай мириться. Давай еще раз проведем анализ того, кто что получил от сложившейся ситуации. Я получил от тебя запись Гафта, издание своих романов в России и большую рекламную компанию, которая сделала меня более или менее известным. В Интернете более пятисот мест, где люди цитируют мои книги и т. д. На все это я потратил около сорока тысяч долларов, что по старым временам составляло мой двухнедельный оборот. Ты получал от меня хорошие деньги — но все профукал и ничего не скопил. Возможность набрать других авторов потерял, устроив такую грязную бодягу в Интернете на своего бывшего автора. Любой другой писатель ни за что не пойдет к агенту, который может потом устроить такое… Я с твоей помощью приобрел целую библиотеку для нашего прихода. Прочел большую часть святых книг и встал на путь священника, то есть так или иначе обзавелся еще одним занятием в жизни, приносящим мне удовлетворение, покой и радость. Я создал православную газету и церковь в своем доме. Ты, несмотря на то, что терся с моей подачи в православных кругах и через тебя прошли книги — двухтысячелетнее богатство святых отцов — ничего от этого не взял, наоборот, озлобился, и если представить, что в глубине души ты чувствуешь, что Бог все же существует, то совершил ты грехов немерено: клеветал на церковнослужителей и выбросил крест. То есть, по нашим представлениям, если у тебя и был шанс спастись, то теперь ты проклят навеки… Ты не обрел ни покоя, ни радости, а только еще более впал в депрессию и озлобление. Я в процессе общения с тобой создал роман. Ты послужил мне исключительным ярким героем, олицетворяющим почти в чистом виде ЗЛО, и ни при каких обстоятельствах не желающим раскаяться. Я не смог смягчить тебя в жизни, пытался в романе — но и там это не получится. Я вставлю написанную тобой сцену смерти как реальную, а мной — как выдуманную. Так что твоя воля будет соблюдена. Ты оставил след в литературе как антигерой, вызывающий отвращение, во всяком случае, у читателя, на которого рассчитан мой роман. Хороша ли моя литература, или нет — это другой вопрос, но роман прочтут тысячи людей, и ты об этом хорошо знаешь. Я как пребывал в материальном благополучии, окруженный любовью многих людей, близких и дальних, так и остался. Ты одинок, тебя НИКТО не любит. Кроме того, ты совершенно обнищал. Если ты служишь диаволу — то он должен быть доволен тем, чего он достиг. Если ты сам по себе — то извини, Андрюша, ты — идиот в самом неприглядном значении этого слова. И нет у тебя никакой правды и НИКТО тебя не поддерживает. Даже твои собутыльники, если бы вникли, как ты лоханулся, первые тебя избили бы за то, что нельзя так относиться к шансам, которые предоставляет тебе жизнь. Я предлагаю тебе поддержку — дружбу, любовь, деньги и надежду на будущее. Ты отталкиваешь все это. Я у тебя единственный такой. У меня таких, как ты, — сотни тысяч, начиная от негритят в Африке и кончая жертвами землетрясения в Гаити. Я и правда тебя люблю, Андрюша, и мне тебя очень жалко. Возможно, я единственный человек на земле, кто тебя все еще любит. Но ты плюешь и на эту любовь…
Виригин ответил не сразу.
— Ты прав. Меня действительно никто не любит. Господи, ну что же далась тебе эта майка! Есть такое слово «китч». Я и майку с Путиным носил, ну и что? Да, ты щедрый и сентиментальный, и в этом похож на меня. А Вета гордая, ты это, слава богу, заметил. Ты понимаешь, что это единственная девушка, которую я любил? Что я хотел быть с ней всегда, навеки. Стареть вместе с ней. Любить наших детей. Неужели ты думаешь, что я не мог найти себе другую? Но мне полюбилась именно Вета, хотя я с самого начала знал, что она лесба. Может, я и в самом деле не разобрался в твоей прозе. Знаменитый переводчик Набокова, Сергей Ильин, очень хвалил твои романы, а это величина в литературном мире нехилая. Один рассказ очень даже Гафту понравился. Да мне наплевать было, в конце концов, какой ты писатель! Мне казалось, что ты хороший человек. Это, поверь, важнее. Я Гафту говорил, что вот, дескать, не блядей в Куршавель возит, а трогательно любит свою жену и книжки пишет. А тот кивал, а после поутру рассказывал Остроумовой, думая, что я не слышу, о том, что не встречал таких замечательных молодых людей.
— Я выслал тебе долг, и даже больше. Ты принял эти деньги. Теперь мы квиты?
— Да.
— Давай тогда допишем роман и устроим тебе happy end в романе и жизни?
— Это как? То есть не убьем меня, что ли? Ты знаешь, что хеппи–энда у меня без Веты быть не может?
— Очень просто. Пиво пить можно. Но только хорошее и в малых дозах. В остальное время суток пить нужно компот. Есть варенье. Пить чай. Быть добрым! Смотришь, какой–нибудь человек чужой — а он мил твоему сердцу, и всё такое милое кругом становится… И тогда к тебе набьется всякой живности, все будут тебя любить, шастать туда–сюда… Первый шаг — посмотреть в зеркало и прыснуть со смеха!
— Мне уже и так смешно. До слез. У меня нет возможности остаться в Москве, я съезжаю. Хеппи–энд в романе будет неестественным. Там всё правда, эти вставки из моего дневника. После расставания с Ветой я пролил столько слез, что мог бы утопить себя в них. Но не получилось. И еще. За быдлохуя извини. Это не мой стиль.
— А ты меня извини за ругательства в твой адрес. На фига тебе эта Москва? Поезжай в Питер. Или лучше еще куда–нибудь. Только не на свою станцию… Ее надо переименовать в «станция Гордиев Узел», следующая станция «Абзац», конечная. Давай я тебе пришлю денег. Съезди на юг, развейся, отдохни. Поезжай, где у вас приличная погода сейчас. А лучше за границу. Съезди в Грецию. Тебя это взбодрит. Ну а вернешься, и с новыми силами за пьянство. Иди в турагенство. Дашь мне их данные, я напрямую им заплачу. Возьми тур недельки на две. Или в Египет. Тебе нужно солнца. Нездоровая погода. навевает хандру. Энжелу я услал в тропики на две недели. Только не говори, что я тебя покупаю. Можешь свой блог так и оставить. Зачем мне тебя покупать? Просто в России сейчас зима и тоскливо, а тебе нужно солнце, море и витамины.
— Зачем мне ехать?
— Поменяй обстановку! Пусть каждый день служит для пользы твоей души. Если ты не сделаешь это, то будешь скомкан, как тряпка, и отброшен во мрак. В земной жизни мы тратим несущееся время или на спасение, или на погибель — так бурный поток воды, который не удалось направить на жернова мельницы, утащит несчастных к обрыву, к бездне. Одним время служит, над другими оно господствует. Одним время — седло, другим — наездник.
— Герберт, нет у меня и никогда не будет мира в душе.
— Мир и спокойствие есть великая награда, но как воины получают награду за подвиги и пролитие крови, так и мы должны прежде претерпеть многие искушения и скорби со смирением, обвинять себя, а не других, и только победив страсти наши, а паче гордость и гнев, удостоимся мира душевного… Это просто: подними зад, пойди в турагенство и закажи тур…
— Я в запое…
— Пить можно и за границей. Так даже интереснее…
— Какой же ты наивный. От тебя я ничего не приму, а у меня самого нет денег даже на билет до Питера. Ты мне когда–то рассказывал, что у тебя тоже было нечто подобное. Может, ты забыл об этих временах. И пьянство тут совершенно ни при чем.
