— Мы все — одновременно актеры и зрители великой драмы бытия, — произносит мужской голос вступительные слова, открывающие шоу.
Шильф отыскал своих двух ангелов и стоит сейчас прямо у них за спиной. Каждый раз, когда тот, что выше, двигает плечами, от его гладких волос поднимается облако благоухания. Совсем другое, чем у Юлии. Еще сладостнее. Аромат, напоминающий липовый цвет, от которого из глубин забвения всплывают канувшие картины. Вот, думает Шильф, мое новое прошлое. О нем я буду думать, уходя. Мужчина, женщина, взволнованный мальчик с лицами, обращенными в пространство Вселенной. Может быть, поглаживание по спине, сцепленные пальцы, округлость детской головы, как раз помещающейся во впадину его ладони. Шильф чуть было не дотронулся до обоих объектов наблюдения и лишь в последний момент успел отдернуть руки. Почти вплотную к нему впереди стоят два человека, чье будущее лежит на его ответственности. Судьба свела их в крохотной точке на поверхности земной коры.
«Кончилось время бездумного житья, подумал комиссар», — думает комиссар. На последних метрах нельзя относиться к жизни как к башмаку, которого ты не замечаешь, пока он не жмет.
На секунду Шильфа охватывает такое счастье, что хочется плакать. Но, разумеется, он, как и все люди, давно уже променял способность плакать на потребность мстить. Он ясно понимает, что ни для кого уже не создаст домашнего очага. В его власти только наказать того, кто посмел разрушить такое драгоценное достояние, как домашний очаг. Комиссар делает шаг назад; ему приходится следить за тем, чтобы не падать вперед. Он чувствует, как бьется пульс внутри птичьего яйца, и чувствует, как работает второй закон термодинамики, чтобы развеять его самого и его дело путем перехода в состояние нарастающего хаоса. Скоро у него не останется никаких сил и он уже ничего не сможет противопоставить распаду. Его задача собраться для последнего усилия. Еще полдня, еще одна ночь. Последняя попытка навести в чем-то порядок. Оба ангела стоят, взявшись за руки. На макушках у них вспыхивают отблески картин, изображающих столкновение ускоренных элементарных частиц.
— Наблюдение, — говорит из микрофонов мужской голос, — отбирает из всех возможных процессов тот, который действительно имел место.
— Я здесь, — говорит Шильф.
Спина Майки напрягается, и она медленно оборачивается назад.
— Я знаю, — говорит она.
Яркая вспышка на экране озаряет зал белым светом. Лицо Майки проступает с детальной отчетливостью: холодноватое и непроницаемое, как передержанная фотография. Оборачивается и Лиам. Его глаза похожи на твердые кусочки голубого пластика. Узнав комиссара, он демонстративно поворачивается к нему спиной.
— Я считаю возмутительным, что вы ведете за нами слежку.
— Но я вовсе не веду за вами слежку! — приглушенно восклицает комиссар.
— Никакой элементарный феномен не является реальным феноменом, — произносит мужской голос, — пока он не стал фактом наблюдения.
Под куполом разгуливает мультяшный кот. Дети громко радуются, лес рук вытягивается над чащей людского кустарника.
— Я хотел спросить, как вы поживаете.
Майка беззвучно смеется:
— Уходите! С нас уже совершенно нечего взять!
Кота закрывают в ящике. Шильф уже знает, что будет дальше. Про кота Шрёдингера он тоже прочитал в Интернете. Пока никто не может заглянуть в ящик, кот одновременно и мертв и жив. Это называется состоянием суперпозиции. В глазах Майки он и Рита тоже образуют такую суперпозицию. Майка не видит разницы между комиссаром и комиссаршей. Полицейская работа есть полицейская работа. Бесполезно было бы объяснять ей, что не его вина в том, как обращаются с Себастьяном. Что он, напротив, избавил его от унижений предварительного заключения. Скажи он это, Майка тем более сочла бы его лгуном.
Лихорадочное тиканье каких-то часов дергает Шильфа за нервы. Прислушавшись, он с облегчением понимает, что на сей раз тикает в микрофонах, а не в его голове.
— Насчет того, что проводили домашний обыск, я очень сожалею, — произносит он наконец. — Я должен извиниться за мою коллегу.
— Какой такой домашний обыск? — спрашивает Майка.
— Вы ничего об этом не знали?
— Со вчерашнего дня меня не было в квартире.
— Так значит, — говорит Шильф, холодея от объявшего его ужаса, — так значит, вы его бросили?
— Он выбросил нас из головы и из сердца. А мы просто выселились из квартиры. По сравнению с ним — всего лишь формальность.
— Нет, — возражает Шильф. — Вы ошибаетесь. Себастьян бы никогда…
— Господин комиссар, — шепчет Майка, придвигаясь к нему головой, чтобы не услышал Лиам, — мой муж убил Даббелинга?
— Да.
— Спасибо, — отвечает Майка и отворачивается. — Хорошо услышать ясный ответ.
— Он этого не хотел.
— Ничего никогда не делается без желания.
— Его шантажировали.
— И вы ему верите?
— Странно, да? А притом это вы с ним женаты. Не я.
— Верю я или нет, уже не играет роли.
— Вы снова ошибаетесь.
Комиссар немного сдвигается в сторону, чтобы сбоку заглянуть Майке в лицо. Она не улыбается. В ее выражении не заметно ни отчаяния, ни злости, ни горя.
Статуя, думает Шильф. Холодная внутри, снаружи — одна лишь форма.
— Представьте себе, что трое вместе идут по удобной дороге. Вдруг дорога кончилась. И тут один из троих, не задумываясь, кидается в кусты и убегает. Один.
— Абсолютно неправильная картина.
— Может, прекратите наконец шушукаться? — возмущенно спрашивает женщина рядом с Майкой.
— Через минуту закончим, — говорит Шильф, выставив на свет служебное удостоверение.
— Квантовая физика, — говорит диктор, — открывает нашему мышлению совершенно новую действительность.
— Все, что я предпринимаю, служит для того, чтобы доказать невиновность Себастьяна, — говорит комиссар Майке. — Причем доказать это вам.
— Почему?
— Я хочу, чтобы вы остались с ним вместе.
— Почему?
«Потому что ты — часть той открытки, которую я хочу приклеить на дверцу моих воспоминаний», — думает Шильф.
Обеими руками он трет себе лицо. Он затягивает разговор, потому что наслаждается разговором с этой женщиной. Он должен взять себя в руки и перестать любоваться трогательными пушистыми волосиками у нее надо лбом и почти белыми ресницами. Сейчас важно хорошо использовать последние секунды, пока она его еще слушает, скрестив руки и обратив гладкое лицо к куполу.
— Послушайте! — шепчет Шильф. — Дайте мне двадцать четыре часа. Я мог бы вам все объяснить, но хочу, чтобы это сделал сам настоящий виновник.
— Это не моя война. Меня отставили еще до того, как она началась.
— Но Лиам же хочет знать правду. Я обещал ему правду.
Тут Майка быстро взглянула на комиссара, склонилась к сыну и положила руку ему на затылок.
— Лиам, — говорит она тихим голосом, — ты еще хочешь разговаривать с этим человеком?
Лиам смотрит через плечо в лицо комиссару.
— Вали отсюда! — говорит он.
Шильф сгибается, словно от удара под дых. Он поднимает ворот куртки и прижимает к себе портфель.
— Наша реальность, — произносит голос из громкоговорителей, — это как улыбка кошки, которой нет.
Протискиваясь сквозь толпу стоящих людей, комиссар ощупывает свой нос, рот и уши, словно учится даже в потемках узнавать себя при помощи осязания.
— Пардон, — шепчет он. — Еще недолго, и я уйду.
И повторяет эти слова все снова и снова, точно должен сообщить раздраженно шипящим зрителям каждому по отдельности:
— Я уже ухожу!
Портфель мешает бежать. Пробегая мимо вокзала, а затем по улице Стефана Мейера, Шильф засовывает его под мышку. Его усилия, кажется, разогревают весь город. Прохожие превращаются в разноцветную штриховку, дома втягивают животы и высовываются вперед, чтобы провожать взглядом проносящегося мимо бегуна. Некоторое время рядом бежит какой-то мальчуган, кричит: «Гоп, гоп!» — и хлопает в ладоши. Только выбежав на улицу Софии де Ларош, Шильф замедляет шаг. Сердце колотит в ребра. Дышит под ногами почва, вздыбленный тротуар тянется к небесам. Комиссару начинает казаться, что в следующий миг он вытечет из одежды мутной жижей.
Бонни и Клайд плюхаются с каменной ограды в воду и плывут ему навстречу, волоча за собой волнистый шлейф.
— Скорей, скорей, скорей, — крякают они.
Шильф не в состоянии говорить и, прежде чем войти в дом, благодарит их жестом, подняв вверх два растопыренных пальца.
Стены в подъезде передразнивают его хриплое дыхание. Ступень за ступенью Шильф втаскивает себя наверх, хватаясь за перила. Он еще не подумал о том, как будет в случае чего открывать входную дверь. Взобравшись на третий этаж, он видит — дверь открыта. Шильф проверяет замок: не поврежден. Либо коллеги чисто сработали, либо их добровольно впустили. Во всяком случае, открытая дверь не представляет технической проблемы, а, напротив, сама приглашает войти.
