Никогда не встречаться с бывшими подменышами. Это было одним из правил, ограничивавших нашу жизнь, но нас осталось слишком мало, чтобы следовать им, и мы решили, что правил больше нет.
Я попросил своих друзей найти мою мать и сестер, и к Рождеству знал про них предостаточно. Лусхог и Чевизори решили сделать мне отдельный подарок и исследовать мой старый дом, чтобы найти там что-нибудь, что могло бы пролить свет на мое детство. На улицах творилось предрождественское безумие, и они, никем не замеченные, подошли к моему дому. Дом больше не стоял на отшибе. Соседние земельные участки были распроданы, и там шло оживленное строительство. Они заглянули в окно: праздник был в самом разгаре. Генри, его жена и их сын занимали свои места за столом. А также Мэри и Элизабет. В центре комнаты, рядом с елкой, сидела пожилая женщина, в которой Лусхог опознал мою мать. Он занимался именно ею, когда выслеживали меня. Лусхог влез на дуб рядом с домом, перебрался с него на крышу и приник к дымоходу, там было лучше слышно. Моя мать, как он рассказал позднее, пела рождественские песенки, а все ее слушали. Я был бы не прочь оказаться в их компании.
Потом она попросила Генри сыграть.
— Ну да, Рождество — это любимый праздник, когда все просят пианистов сыграть бесплатно. Что ты хочешь, чтобы я сыграл, мамочка? «Рождество в Килларни»? Или какую-нибудь другую муть?
— Генри, это не смешно, — одернула его одна из сестер.
— Ну, давай про ангелов, которых мы слышим в вышине, или как там… — сказал примирительно пожилой джентльмен, стоявший рядом с матерью Генри, и мягко положил руку на ее плечо.
Когда Лусхог и Чевизори вернулись в лагерь и поведали мне об этом, я был чрезвычайно обрадован тем, что моя мать жива. Но не понимал, кто же этот «джентльмен», стоявший рядом с ней, и кто все эти дети. Даже мельчайшие сведения о них пробуждали мои воспоминания. Да, я вспомнил, как она ударила меня с криком: «Почему ты не смотришь за сестрами?!», как я потом спрятался в дупле, но вспомнил и то, как она была нежна со мной, как читала мне сказки на ночь… Это несправедливо, лишать человека детства. И кто-то должен понести за это наказание.
Я стал писать одновременно и про себя, и про Генри Дэя. Работа шла медленно. Слова лились буква за буквой. Но бывало, и за целый день я не мог написать ни одной путной строчки. Я скомкал и выбросил столько украденной из библиотеки бумаги, что мой подвал, где я работал, превратился в хранилище макулатуры.
Раньше мне казалось, что если что-то написано в книге, значит, все это правда. Я с упоением читал про то, как Джек забирался на небо по бобовому стеблю, а потом стоял перед каким-нибудь тополем и недоумевал, как такое возможно. Гензель и Гретель, несомненно, храбрые дети, но зажарить бедную ведьму в печи это как-то уж слишком… Когда я просыпался от ночного кошмара, я бежал к отцу, и он говорил: «Не бойся, это просто сон». Но для меня этот сон был большей реальностью, чем сама реальность. Моя жизнь с подменышами — что это? Сон? Реальность? Ни один нормальный человек не назовет это реальностью. Но сейчас я описываю ее в своей книге. Значит, она тоже станет реальностью? Я писал это все, чтобы сказать, что мы есть, мы больше, чем миф, сказка, легенда. Мы существуем. Ау!
Наконец я решил встретиться с Генри Дэем лицом к лицу. Да, старые правила запрещают это. Но мы сами установили новые. Мы следили за ним, точно так же, как раньше мы следили за детьми, которых собирались украсть. Мы немножко издевались над ним, рисовали лишние ноты в его писульках, крали что-нибудь прямо у него из-под носа, а потом возвращали на место. Его это бесило, а нам нравилось. Нефиг забывать старых друзей!
Писать я ходил в наш подвал. Книга близилась к завершению. Неожиданно для себя я снова его увидел. Он вылез из машины и пошел к двери библиотеки, нахохлившийся, сутулый… Если бы Генри Дэем был я, я бы не выглядел так постыдно. Он шел, не глядя по сторонам, словно боялся, что его вот-вот разоблачат. Ко всему прочему, на ступеньках он уронил кучу бумаг, которую нес в руках, и стал ее собирать. Более жалкого зрелища я не видел в жизни. Сначала я хотел выпрыгнуть из кустов, чтобы напугать его, но потом передумал, он и так пугливый, как скунс, еще обделается… Так что я протиснулся в свою щель и занялся делом.
Вскоре я заметил, что он зачастил в библиотеку. Губы его, по обыкновению, шевелились. Однажды я услышал, как он напевает мелодию, которую якобы сочиняет, и мы выкрали его ноты. Лето стояло такое жаркое, что ни один нормальный человек не пошел бы в библиотеку. Все валялись на пляжах или в крайнем случае у бассейнов. А Генри садился в самом дальнем, темном углу и читал. Я чувствовал его присутствие, нас разделял лишь тонкий потолок. За исключением библиотекаря, мы были с ним одни в этом здании. Когда вечером библиотека закрывалась, я вылезал наверх и просматривал те книги, которые он читал днем. Так как он оказался чуть ли не единственным посетителем, ему разрешали не сдавать книги в хранилище на ночь, и они стопкой лежали на столе. Между страниц торчали закладки. Я сел на его стул и открыл одну из этих книг. На закладках его рукой было написано:
Не эльф, а подменыш.
Густав-гений?
Разрушенная жизнь.
Найти Генри Дэя.
Я ничего не понял, но на всякий случай засунул закладки себе в карман. Пусть поломает голову над тем, куда они делись. Утро началось с воплей Генри. Он спрашивал у библиотекарей, где его закладки. Мне было приятно. Но потом все как-то успокоилось, и он опять уселся в своем углу, погрузившись в чтение. Я тоже делал свое дело: дописывал последние строчки.
И вот я наконец-то освободился от Генри Дэя!
Я сложил рукопись в картонную коробку, сверху добавил несколько своих старых рисунков, засунул письмо Крапинки в карман и сказал последнее «прощай» столь дорогому для меня месту.
Не знаю, как это получилось, но, когда я вылез наружу, я столкнулся с ним лицом к лицу. Он стоял и смотрел на меня. Как он оказался на заднем дворе? Может, проснулись старые инстинкты? Я бросился в сторону, промчался сквозь кусты, пересек несколько улиц, и только оказавшись в лесу, спросил себя, зачем я убежал? Ведь я же сам хотел с ним встретиться. Все они, инстинкты…
Глава 35
Берлиоз как-то сказал про орган: «Дышащее чудовище», и я всегда считал это метафорой, но оказалось, что нет. Когда я играю на нем, мы буквально сливаемся воедино. Я уже несколько лет пишу эту проклятую симфонию, и мне кажется, если бы я ее закончил, мне не пришлось бы объяснять Тесс, кто я такой на самом деле. Она бы поняла меня, поняла и простила. Только бы мне написать ее… Я закрывался в студии и играл. Играл часами, днями и даже ночами, надеясь, что вот сейчас придет вдохновение, и я создам гениальное произведение, которое потрясет мир.
Когда Эдвард закончил первый класс, Тесс уехала с ним в гости к своей кузине Пенни, чтобы дать мне возможность погрузиться в творчество с головой. И у меня все стало получаться. Симфония почти готова. Я купался в звуках, представляя, как мне станут рукоплескать лучшие концертные залы мира. В моей музыке было все: и вековое ожидание, и ужас от соприкосновения с этим миром, и неожиданно обрушившаяся на меня любовь, и счастье; две мои жизни слились в одну в этой симфонии. Мир будет потрясен моим творением!
В пять часов вечера я решил выпить пива. Потом приму душ и еще поработаю, отшлифую все, как надо.
В спальне на кровати лежало платье Тесс… Как жаль, что ее нет сейчас рядом, и она не может разделить со мной эту безмерную радость. Я залез под горячую струю… И тут что-то грохнуло внизу. Я завернулся в полотенце и пошел посмотреть, что там произошло. Окно было не заперто, и, видимо, его вынесло порывом ветра, стекло разбилось. На полу валялись бесчисленные осколки, а на столике, где лежала моя рукопись, их не было. И рукописи тоже не было. Только под окном валялся на траве оброненный кем-то листок с моими нотами.
