Пресытившись тем, что лежит на поверхности стола, начинаю выдвигать ящики. Там в основном всякий хлам — старые бумаги, кнопки, клей, а нижний ящик закрыт на ключ. Я дергаю. Удивительно, но ящик поддается. Внутри два конверта.
Оборачиваюсь, чтобы проверить, не идет ли кто. Парикмахеры по-прежнему бездельничают, теперь я понимаю, что волосы на полу принадлежат толстяку в майке с надписью «Ё-МОЕ». Девушка все еще натирает пол. Она занимается этим уже минут сорок.
Достаю один из конвертов. Внутри маленький полиэтиленовый пакетик с желтоватым порошком. Не больше столовой ложки. Я открываю его и смазываю порошком десны. Это, естественно, кокаин, полагаю, граммов пять. Быстро убираю пакетик обратно в конверт, стараюсь сложить все, как было.
Смотрю на второй пакетик. Это просто письмо, очевидно, официальное. Сначала я решил, что это счет за парковку, но потом замечаю, что оно напечатано на бланке местного суда. Начинаю читать.
ДЕЛО О БАНКРОТСТВЕ, ВОЗБУЖДЕННОЕ ПРОТИВ ЭНТОНИ ДИАМОНТЕ, ВЛАДЕЛЬЦА ФИРМ «ПРИХОТИ ДИАМОНТЕ ЛТД» И «ТВОЙ ЛУЧШИЙ ДРУГ».
СЛУШАНИЕ НАЗНАЧЕНО НА 17 СЕНТЯБРЯ 1998 ГОДА.
Вдруг музыка обрывается, и салон оглашается криком. Я быстро засовываю конверт обратно и закрываю ящик стола. Кто-то истошно орет. Узнаю голос Тони. Выглядываю в салон. Тони навис над несчастной девушкой, сжавшей щетку так сильно, что побелели костяшки пальцев. Ей не больше пятнадцати. Она испугана до смерти.
— Ты ДУРА НАБИТАЯ. Прошу тебя, в следующий раз НИКАКИХ САМОСТОЯТЕЛЬНЫХ РЕШЕНИЙ. Просто делай то, что тебе велели, мать твою. Если я просил купить бальзам «Пол Митчелл», а в магазине его нет, вернись и скажи об этом кому-то, у кого есть мозги. Что мне теперь, в задницу засунуть эти двадцать пять бутылок пакистанского ДЕРЬМА? «Пол Митчелл» мне нужен СРОЧНО, а не через десять минут и не через полчаса. СРОЧНО! Так что вали в эту индийскую лавочку, и пусть они возвращают деньги, хотя какой вонючий пакистанец расстанется со своими деньгами. И мне нужны не расписки, мне нужны ДЕНЬГИ. Не вернут, вычту из твоей сраной зарплаты, тупая макаронница.
Девушка начала плакать.
— И нечего тут реветь. Если тебе не нужна эта работа, ко мне очередь выстроится. Так что проваливай.
Девушка берет упаковку с шампунями и, рыдая, плетется к выходу. Тони с отвращением смотрит ей вслед. А потом несколько раз громко, с сопением выдыхает через нос. Я знаю эту его манеру. Ноздри краснеют и раздуваются. Отвратительно.
Из своего укрытия я смотрю на Тони и вижу его лицо как будто впервые. Оно совсем не симпатичное. Оно злое, уродливое, глупое. И Тони — никакой не прирожденный делец, не игрок, умеющий проигрывать. Он — ничто, пустое место, усвоившее несколько ужимок и прыжков.
Я разворачиваюсь и, перешагивая через подушки, направляюсь к пожарному выходу. Выхожу на теплую, тихую улицу. Сидящий на мостовой бродяга громко рыгает, потом поднимает на меня глаза и произносит с изысканной вежливостью:
— Простите великодушно.
Глава девятнадцатая
Таксист
Совсем недавно я встретил Бертрана Рассела и спросил:
«Скажите, сэр Рассел, что все это значит?» И, представьте, он не нашелся, что ответить.
Водитель такси — Т. С. Элиоту
Еду к Ноджу домой. Уверен, если позвоню, он бросит трубку. А Нодж — мой последний шанс хоть что-то склеить из этих обломков.
Я смутно помню, что он выезжает на работу из Шепердс-Буш часов в десять. Сейчас половина десятого, так что у меня есть шанс его застать. Иду по Голдхок-роуд, собирая волю в кулак. Выхлопные газы наполняют воздух вонью окурков, серы и подмокших бенгальских огней.
И тут приближается такси с зеленым огоньком. Дверцы расписаны рекламой. Через лобовое стекло успеваю разглядеть Ноджа. Он несется на бешеной скорости. Очень непривычно видеть его за рулем такси. Как ни странно, я почти и не видел его на работе. В выходные Нодж водит «форд-эскорт». Но в такси он смотрится совершенно по-другому: как будто меньше, трагичнее.
Я складываю пальцы и свищу. Поначалу мне кажется, что он проедет мимо, но нет — перестраивается из среднего ряда и останавливается около меня. Огонек выключается. Я подхожу к открытому окну. Когда он поворачивается, по его изумленному виду становится понятно, что он меня не узнал. Он молчит, я тоже. Потом отворачивается, включает огонек и трогается.
— Нодж!
Рука зависла над коробкой передач. Он говорит тихим, бесстрастным голосом:
— Я — в Уэст-Энд. У меня там вызов. Поезжай на автобусе.
Но передачу не включает.
— Можно я поеду с тобой? Мне как раз надо в том районе дом посмотреть.
Я вру, и Нодж это знает. Но с места не двигается, поэтому я направляюсь к переднему сиденью.
— Спереди нельзя. Страховкой не покрывается, — говорит он ледяным тоном. На меня даже не взглянул.
— Ладно, тогда я поеду как пассажир.
Подхожу к задней двери, и в тот момент, когда прикасаюсь к ручке, слышу щелчок. Замок закрылся.
— Нодж, ну хватит. Пожалуйста!
Нодж глубоко вздыхает. Мне кажется, это длится целую вечность. Чувствую, что сейчас он сорвется с места.
— Я обычный пассажир. Можешь не включать переговорное устройство, раз не хочешь со мной говорить. А если ты откажешься меня довезти, я напишу жалобу. Я знаю, как это делается. Ты не имеешь права отказать клиенту без веских на то оснований. У тебя могут отобрать лицензию.
Нодж качает головой, выражая одновременно отвращение и готовность уступить. Щелчок, и дверь открывается. Я залезаю внутрь. Перед пассажирским местом табличка «Благодарим Вас за то, что Вы не курите в салоне» и освежитель воздуха в виде зеленой елочки. А впереди три пустые пачки «Крейвен Эй».
Такси пристраивается к потоку машин. В салоне вечная мерзлота.
Я кричу в переговорник:
— До Тоттенхэм-корт-роуд, пожалуйста.
В ответ получаю едва заметный кивок.
— Ты видел рисунок в «Частной жизни»? Пассажир на заднем сиденье такси, водитель поворачивается и что-то говорит. И надпись: «Заранее благодарны, что Вы на все согласны».
Нодж опять делает вид, будто ничего не слышит. Я заметил, что счетчик включен. Нодж пристально наблюдает за движением. Я вижу только его немигающие глаза в зеркальце заднего вида. Карие глаза. Странно, до сих пор я не обращал внимания на их цвет.
Наклоняюсь вперед и пытаюсь сдвинуть перегородку между нами, но она не поддается. Стучу по стеклу ключом. Сначала он не обращает на меня внимания, но я долблю до тех пор, пока стук не заставляет его откликнуться.
Слышу, как включается переговорное устройство.
— Перегородка закрыта. Я услышу в переговорное устройство, если ты захочешь что-то сказать.
При этом Нодж по-прежнему смотрит на дорогу. Едет он быстро. За пять минут доехал до Ланкастер-гейт. У меня остается не больше пятнадцати минут, если я хочу что-то выжать из ситуации.
Пытаюсь разглядеть, где находится переключатель интеркома (хочу точно знать, что Нодж меня слышит), но ничего не вижу. Тогда я говорю как можно громче и отчетливей, стараясь перекрыть шум мотора.
— Помнишь гонку с таксистами? В наше первое четырнадцатое августа. В восемьдесят четвертом.
Молчание.
— Странно, что ты стал таксистом. Кто бы мог предположить, что будет с нами со всеми. Я торгую недвижимостью. Да, четырнадцатое августа восемьдесят четвертого. Было время. Есть что вспомнить.
Нодж пробормотал что-то. Неразборчиво. Я не сразу понял, что он сказал.
— Времена меняются.
Мы подрезаем серебристый «мерс». Водитель орет на нас и грозит кулаком. Нодж не обращает внимания. Он не сбавляет скорость. Тикает счетчик. Я делаю глубокий вдох, нервы у меня на пределе.
— «Тот падает, кто мчится во всю прыть»[47].
Сам не знаю, почему вдруг всплыли эти слова. Нодж вжался в сиденье.
Криво улыбаясь, я объясняю:
— Это из «Ромео и Джульетты».
И тут же понимаю, что не надо было объяснять. Нодж воспримет это как очередную демонстрацию моего интеллектуального превосходства. Кривая улыбка так и застыла у меня на лице. В зеркальце я вижу, как у Ноджа заблестели глаза. И наконец слышу его громкий и отчетливый голос:
— Шекспир? А вот отрывок из Шекспира для тебя, Фрэнки. «Гамлет», акт четвертый, сцена первая: «Человек может вам улыбаться, улыбаться и быть при этом подлецом» [48]— он поворачивает ко мне свое застывшее лицо. — Я слегка отредактировал, чтобы тебе было понятнее.
Вижу, как Нодж протягивает руку, чтобы выключить интерком.
— Это правда, то, что ты сказал тогда, после гольфа?
Смотрю на неподвижный затылок Ноджа.
— Про то, что ты, ну… голубой.
Какое-то время я думаю, что переговорник, возможно, был выключен, потом Нодж кивает. И хотя я знал, что это правда, еще до того, как спросил, все равно, мне не по себе. Я ничего не имею против людей нестандартной ориентации. Мне плевать, кто и как распоряжается своим хозяйством. Просто я никогда не предполагал, что Нодж…
