Большой трехметровый стол из строганой сосновой сороковки стоял под раскидистыми родительскими вишнями сразу за домом, в небольшой как бы зоне отдыха с цветничком, летней кухней и несколькими скамейками. За таким столом могла бы разместиться компания и побольше, не то что в десять человек: четверо мужиков, хозяйка с Генкой, Ладка с Мусей да Толька с приятелем. Дети быстро отстрелялись и убежали огородничать: в детстве все самые сладкие яблоки у соседей растут. Но все равно порядок был соблюден – пятнадцать минут посидели за общим столом: это как бы общий смотр. Девчонки тоже быстро перебрались на крыльцо: подсолнухи грызть и смотреть – кто пройдет по улице. За столом остались мужики, а на столе закуски – три бутылки водки были выпиты.
– Ну, чтобы государственное добро на вас больше не переводить, попьем нашей тепленькой, – объявил Александр Иванович своим гостям, а Генке персонально добавил: – Это я так нежно самогоночку нашу называю.
– А почему ее теплой-то надо пить? – удивился Генка.
– Нет, пить мы ее холодной будем – она в холодильнике стоит. А зовем мы ее так любовно по привычке: наше село Сеченово до революции называлось Теплый Стан. Если я тебе «сечи» налью, ты два дня с лавки-то не встанешь. Это бабка Марья настаивает свою приворотную на голубином дерьме, вот ее «сечей»-то и называют. Нет, ты ее даже не пробуй. И зря село переименовали: какое теплое имечко было – Теплый Стан.
Александр Иванович пошел за напитком в избу, а беседу за столом взял в свои руки тем временем сельский врач.
– Нет, председатель не прав. Нет лучше способа увековечить гениального человека, чем назвать его именем место, где он родился, или прославился, или основал его. Вон в честь Александра Македонского на земле сорок городов и городков названо, поэтому его и помнят все. Конечно, не все названия хороши. Максим Горький сам виноват: не брал бы глупого псевдонима – был бы город Пешков. Хотя тоже как-то не того. Жителей бы стали звать «пешками».
А прославлять маленькие города и села можно и нужно, только давая им имена великих земляков, чтобы знала вся страна, что питается она корнями из таких вот Теплых Станов и родятся в этих Теплых Станах Сеченовы. А то на двадцать втором съезде партии придумали, что Сталин уничтожил весь генофонд нации: расстрелял триста академиков да семьсот писателей. Сталин – негодяй, но генофонд нации – это не академики и писатели, а «теплые станы», «зименки» и «криуши», разбросанные по всей нашей земле. Вот и родятся, как у наших соседей, в Андросове – Ульяновы, а в Григорове – Аввакум.
Ведь когда Гитлер захотел стереть нацию как самостоятельную культуру, я имею в виду евреев, так он не Эйнштейна с Томасом Манном гнобил, а уничтожил все местечки на Украине, Белоруссии да в Литве: все эти Гродно, Хмельники да Жмеринки. И не стало хедеров, и не стало еврейских мамаш, поющих еврейские песни на еврейском языке своим еврейским младенцам. И пропали у еврейского языка корни, а у еврейской культуры – основа, хотя каждый думающий еврей на любом конце земного шара помнит, что его историческая родина не Израиль, а СССР.
– Да, это точно, – вдруг встрял в разговор молодой учитель. – Вот у моего однокашника по институту Мишки Царбаева, ну, настоящее-то его имя – Мирхайдар, да еще и отчество – Камальевич, родился сын. А в три года, в начале прошлого лета, он отправил его к матери в деревню, в Сергач, что ли, или где-то здесь поблизости. Ему говорили: «Ты что делаешь? Твоя мать русского языка-то не знает, а сынок – татарского. Как же они будут?» – «Ничего, – говорит, – хлеба захочет – по-татарски и загутарит, и закумекает». И вправду – в сентябре сынулю Мишка из деревни привез, а тот только по-татарски и лопочет – русский «забыл». И ученые считают, что двуязычные дети способнее, чем те, у кого родной язык один.
Вернулся председатель с трехлитровой банкой розового, всеми ожидаемого напитка и снова взял застолье в свои руки.
– Я боюсь, что ритуал общения с нашей очаровательной дамой, – он похлопал нежно ладонью по банке, – может затянуться, а для многих оказаться даже непосильным. Поэтому давайте закончим сначала со всеми делами. Ты, Исай Фомич, все бумажки с Геннадием подписал? – обратился председатель уже конкретно к своему бухгалтеру, который продолжал сидеть за столом, не снимая своей забавной брезентовой панамы и, постоянно улыбаясь, сверкать своими золотыми фиксами.
– Да-да, Александр Иванович, Гена и наряды последние, и сметы подписал, и я даже премию ему пятьдесят рублей выписал.
– А где премия? – удивился Генка. – Наряды-то я подписал, а премии не видел.
– Премия-то вот, – Исай Фомич вытащил из кармана чуть помятый конверт. – Только предупреждать надо: если бы не наши друзья, не было бы никакой премии. Мне ведь из Ядрина позвонили, что ты едешь.
– Теперь по порядку – доктор, докладывай: как у тебя дела?
– Все слава Богу, Александр Иванович. Оборудование новое для лаборатории сегодня получили, завтра разбираться будем. Вот целый день нашего нового товарища устраивал. Будет у нас учителем в начальных классах преподавать. Николаем Николаевичем зовут – знакомьтесь!
– Да кроме тебя, мы все с ним уже по четыре раза знакомы, – рассмеялся Александр Иванович. – Это только для тебя и новость, и радость.
– Конечно радость. Теперь у нас полноценное земство: фельдшер, учитель и священник, как Чехову мечталось, как Столыпину думалось.
– А где ты священника-то нашел?
– Александр Иванович, вы же были раньше секретарем партийным, это идеологический фронт. А теперь вы – как бы поп-расстрига. И все равно – люди-то за советом, как раньше к попу, так теперь к вам идут.
– Ты бы, доктор, за язычком-то своим следил, а то не ровен час! А? Ты уж тут и Сталина, не поймешь зачем, поминал. Смотри у меня, аккуратнее.
– Да Сталин-то – Бог с ним. А вот что касается Чехова и Ивана Михайловича Сеченова, нашего земляка, то здесь я вам расскажу интересную историю. Чехов и Сеченов были большие друзья. Причем Иван Михайлович, по-моему, не прочитал ни одного рассказа Антона Павловича. Это мы ценим Чехова как писателя, а современники знали его как великого врача, создателя и радетеля земской медицины и ученого-медика, защитившего диссертацию, имеющую мировое научное значение. Знаете, в воспоминаниях то ли Валентина Булгакова, то ли у Черткова описана сценка встречи Льва Николаевича с Чеховым. И вот Толстой-то и говорит ему: «Антон Павлович, вы бы не писали пьесы-то. А то ведь Шекспир плохо писал, а вы-то – еще хуже!» Так же и Сеченов буквально облизывал Чехова и даже грех на душу брал – отговаривал его от занятий организации земской медицины: таким важным он считал открытие Антона Павловича, связанное с лечением сложнейших заболеваний эмбриональными клетками. Так они называли специальные препараты, создаваемые из послеродовых отделений и из плаценты. Эти эмбриональные клетки обладают фантастической способностью моментально заживлять любые раны и регенерировать утраченные органы. А специально созданные препараты, применяемые профилактически, могли бы продлить жизнь человека лет на тридцать – сорок. Кое-кто даже кивал на столетних артистов МХАТа, знакомых когда-то с Чеховым.
Кстати, этими послеродовыми выделениями пользуются наши мордовские заплаточники, то бишь языческие священники, если по-простому по-советскому. Их немного осталось, но они существуют – я потом как-нибудь вам о них расскажу, если захотите. Вот они из остатков пуповины и послеродового места делают настойки и мази, которые потом используют для лечения ожогов, ран и даже раковых опухолей.
Только вот умерли они – наш академик Сеченов и доктор Чехов один за другим почти в один год и не оставили учеников и продолжателей для развития этой, может, плодотворной, а может, сомнительной или даже бредовой, идеи. Да… ходили слухи, что они кое-какие эксперименты над собой ставили, да ведь на чужой роток не накинешь платок. Вот и остался Чехов для последующих поколений писателем, а наш Сеченов – автором «Рефлексов головного мозга». Это ведь тоже кто-то постарался, что все сумели позабыть про их научные изыскания. А на Западе сейчас всерьез начали заниматься этими эмбриональными клетками, только никто уже там Сеченова и Чехова не поминает.
А я вот все, что связано с Сеченовым, – понимаете, он светило русского ученого мира, – собираю. Да… У меня имеются все прижизненные издания его трудов, статьи, что им написаны, и все, что публиковалось о нем. Удивительный человек. Болел душой за мужиков российских, что спиваются совсем, диссертацию на звание доктора наук написал о влиянии отравления алкоголем на человеческий организм. Да… Когда он читал публичные лекции, аудитории были заполнены слушателями до предела. Он был любимым профессором всех студентов. Владея в совершенстве тремя иностранными языками, он практически создал новый русский научный язык.
