— Морис! — позвала тетушка, стараясь перекричать общий шум.
— Что?
— Куда запропастился этот мальчишка?
Откинувшись на стуле, он крикнул в потолок: «Дики!» По просьбе доктора Барри они на выходные приютили его племянника.
— Какой смысл кричать, все равно не докричишься, — сказала Китти.
— Схожу за ним.
Выкурив в саду полсигареты, он вернулся. Все-таки новость его проняла. Слишком грубо она обрушилась, к тому же — и от этого было вдвое больней — в его сторону никто и головы не повернул. Будто его это не касается. Полноте, а касается ли? На первых ролях теперь были миссис Дарем и его матушка. Их дружба не дрогнула перед конфликтом сыновей.
Но Клайв мог бы сам написать, думал Морис, хотя бы ради прошлого… В его мысли ворвался голос тетушки.
— Мальчишка так и не появился, — пожаловалась она.
Он с улыбкой поднялся.
— Моя вина. Забыл.
— Забыл? — Всеобщее внимание сосредоточилось на нем. — Как ты мог забыть, когда пошел специально за этим? Морис, ты иногда бываешь такой чудной.
Он вышел из комнаты под насмешливо-презрительные взгляды и опять едва не забыл, куда направляется. Надо сделать дело, сказал он себе со вздохом, и его охватила смертельная апатия.
Он поднялся наверх тяжелой поступью утомленного старика и перевел дыхание на площадке. Разминая плечи, широко развел руки в стороны. Утро божественное — но не для него. Это для других шелестят листья, для других солнце заливает дом ярким светом. Он постучал в дверь Дики Барри, не получил ответа — и открыл ее.
Парень спал — вечером ходил на танцы. Руки и ноги выпростались из-под одеяла. Не ведая стыда, он лежал, подставив себя пробравшемуся в комнату солнцу. Рот чуть приоткрылся, верхнюю губу обрамлял золотистый пушок, в волосах играли блики, распушив их на мириады ореолов, тело сияло отшлифованным янтарем. Любой восхитился бы этой красотой, Морису же, который добрался до него в два захода, парень казался воплощением мирских желаний.
— Уже десятый час, — сказал он, как только обрел дар речи.
Дики застонал и натянул на себя одеяло.
— Завтрак… пора вставать.
— Вы здесь давно? — спросил Дики, открывая глаза — только они теперь были видны — и уставившись на Мориса.
— Не очень, — ответил тот после паузы.
— Извините, пожалуйста.
— Можете не спешить, дело ваше, просто день уж больно хороший.
Внизу соревновались в снобизме. Китти спросила Мориса, знает ли он мисс Вудс. Он ответил «да» — и это была эпохальная ложь. Тут же донесся голос тетушки:
— Этот мальчишка когда-нибудь придет?
— Я сказал ему, что он может не спешить, — объяснил Морис, дрожа всем телом.
— Морис, дорогой, не стоит ему потакать, — мягко укорила его миссис Холл.
— Он же в гостях.
Тетушка высказалась в том смысле, что первая обязанность гостя — следовать правилам дома. Раньше он ей не возражал, но тут не выдержал:
— Главное правило этого дома: каждый делает то, что ему вздумается.
— Но завтрак — в половине девятого.
— Для тех, кто хочет. А кто хочет спать, пусть завтракает в девять или в десять.
— Ни один дом в таком режиме долго не продержится, Морис. Все слуги разбегутся, скоро ты это увидишь.
— Пусть разбегаются — я не хочу, чтобы с моими гостями обращались, как со школьниками.
— Со школьниками? Ха! Так он и есть школьник!
— Мистер Барри учится в Королевском военном училище, — коротко заметил Морис.
Тетя Айда фыркнула, но мисс Тонкс посмотрела на него с уважением. Остальные не слушали, сосредоточив внимание на трудностях миссис Дарем, у которой осталось только вдовье пристанище. Морис был счастлив, что выпустил пар. Через несколько минут появился Дики, и Морис поднялся — воздать должное своему богу. Волосы парня были гладко прилизаны после душа, изящное тело скрыто под одеждой, но оставалось удивительно прекрасным. От него веяло свежестью, словно в руках у него была охапка цветов, он производил впечатление человека скромного, готового нести добро. Он извинился перед миссис Холл, и от звуков его голоса по спине у Мориса пробежал холодок. Неужели это его в бытность мальчишкой Морис отказался защитить в Саннингтоне? Неужели об этом госте он вчера подумал: очередной зануда?
Вспыхнувшая в нем страсть оказалась такой сильной, что он подумал: вот он, кризис всей моей жизни. Он отменил все дела и встречи, как в старые времена. После завтрака он, держа Дики за руку, проводил его к дяде и вытребовал обещание встретиться за чаем. Дики выполнил обещание. Радости Мориса не было предела. Казалось, кровь его вот-вот закипит. Он плохо следил за ходом разговора, но даже это сыграло ему на руку, потому что, когда он переспросил: «Что?», Дики пересел поближе, на диван. Морис положил руку ему на плечо… Тут появилась тетя Айда и, возможно, предотвратила беду, хотя Морису показалось, что в юных незамутненных глазах мелькнул какой-то отклик.
Они встретились еще раз — в полночь. Ощущение счастья исчезло, потому что часы ожидания притупили чувство и окрасили его физическим страданием.
— У меня тут американский замок, — сказал Дики, с удивлением завидев хозяина.
— Знаю.
В воздухе повисла пауза. Оба, испытывая неловкость, поглядывали друг на друга, боясь встретиться взглядами.
— На улице холодно?
— Нет.
— Вам что-нибудь нужно, пока я не ушел спать?
— Нет, спасибо.
Морис подошел к выключателю и зажег свет на площадке. Потом выключил свет в вестибюле и, устремившись следом за Дики, бесшумно нагнал его.
— Это моя комната, — шепнул он. — Когда нет гостей. Из-за вас меня переселили. Я сплю здесь один, — добавил он. Ему не хватало слов. Он помог Дики снять куртку и стоял, держа ее, не произнося ни слова. Повисла такая тишина, что было слышно, как в других комнатах во сне сопят женщины.
Дики тоже не нарушал молчание. Каждый развивается в этой жизни по-своему, и случилось так, что в возникшей ситуации он разобрался прекрасно. Если Холл будет настаивать, он не станет поднимать шум, но лучше обойтись без этого… примерно таковы были его мысли.
— Я наверху, — выдохнул Морис, так ни на что и не осмелившись. — На чердаке, прямо над вами… Если что-то понадобится… Я всю ночь один. Как всегда.
Первым желанием Дики было запереть за Морисом дверь на задвижку, но он решил, что это будет не по-мужски… Проснулся он от звона колокольчика, созывавшего обитателей дома на завтрак, на лице его блуждали солнечные блики, а вчерашние опасения память услужливо стерла.
30
Этот эпизод изодрал жизнь Мориса в мелкие клочья. Толкуя его на основе прежнего опыта, он принял Дики за второго Клайва, но три года не проживешь за один день, и языки пламени угасли так же быстро, как вспыхнули, оставив после себя опасно тлеющие уголья. Дики уехал в понедельник, и к пятнице образ его изрядно стерся. Потом к нему в контору нагрянул клиент, бойкий красавчик француз, и накинулся на него с мольбами: мсье Олл, только не надувайте меня! Последовала шутливая перебранка, и вновь возникло знакомое чувство, но на сей раз он сразу уловил сопутствующий аромат, идущий из бездны. «Нет, боюсь, таким, как я, лучше всего трудиться без передышки», — ответил он на приглашение француза пообедать, ответил столь по-английски чопорно, что выходец с континента в голос расхохотался и скорчил рожицу.
Когда он ушел, Морис заставил себя посмотреть правде в глаза. Его чувство к Дики называется очень просто и примитивно. Раньше он позволил бы себе посентиментальничать и назвать это «обожанием», но последнее время выработал привычку быть честным. Да он просто изверг! Бедняга Дики! Перед его мысленным взором возникла следующая картина: парень вырывается из его объятий, со звоном сигает в окно и ломает конечности… либо вопит как резаный, пока не является помощь. Полиция…
— Похоть, — произнес он вслух.
Похоть не дает о себе знать, когда нет причины. Морис полагал, что в тиши своего кабинета он сумеет ее подавить, раз уж поставил диагноз. Мозг его, как всегда практичный, не стал тратить время на теологические изыски и предаваться отчаянию, но сразу принялся трудиться. Итак, он предупрежден, а значит, вооружен, надо держаться от мальчиков и молодых людей подальше, и спасение ему обеспечено. Да-да, подальше от молодых людей. С некоторых событий, случившихся в последние полгода, вдруг слетела шелуха неясности. Например, один из его учеников в Южном Лондоне… Морис наморщил нос — такую гримасу делают люди, когда на них нисходит озарение. Что же это за чувство, которое побуждает джентльмена опуститься до человека из низшего сословия… разве оно не достойно презрения?
Он не представлял, что ждет его впереди. Состояние, в которое он погружался, приведет его либо к бессилию, либо к смерти. Клайв приход этого состояния отодвинул. Мысль о Клайве, как обычно, повлияла на него. У них была договоренность: их любовь хоть и распространяется на тело, но отнюдь ему не потворствует, вдохновителем этой договоренности — молчаливым вдохновителем — был Клайв. Он был близок к тому, чтобы сказать об этом — в самый первый день, в Пендже, когда отверг поцелуй Мориса, или там же в последний день, когда они лежали среди густого папоротника. Тогда и возникло правило, за которым последовал их золотой век, они могли бы придерживаться этого правила до самой смерти. Правда, Морису, при внешнем согласии, тут всегда виделось что-то навязанное. Ибо в этом правиле — не потворствовать телу — выражались интересы Клайва, а не его, и вот теперь, оставшись один, Морис почувствовал, как почва уходит из-под ног, как когда-то в школе. Увы, Клайву его не излечить. Даже и задумай он как-то повлиять на Мориса, ничего не выйдет — если отношения, какие были у них, рушатся, тот и другой меняются категорически и навсегда.
