Ознакомительная версия.
Некоторое время Дэвид переваривал сказанное.
– А что, если быть точным, вы можете сказать о моем?
– Не знаю, дорогой мой. Вот в чем самая-то херня. Я не знаю.
Идущая за нами машина гуднула, и я обнаружил, что еду со скоростью меньше тридцати миль в час. Мне вдруг пришло в голову, что при наличии некоего умного устройства можно было бы с легкостью определять эмоциональное состояние водителя по тому, как он меняет скорость и насколько агрессивно орудует рулем. Я начал обдумывать идею чувствительных датчиков, которые отзывались бы на рассогласованность в действиях водителя и определяли ее причину по некой электронной таблице, составленной толковым психологом. А затем данные, взятые из этой таблицы, можно было бы выводить на установленное на крыше автомобиля табло. «Внимание! Водитель этой машины только что вдрызг разругался с женой». «Этот водитель только и думает, что о своей новой любовнице». «Этот водитель вне себя от ярости, поскольку не смог нынче утром найти свои очки». «У этого водителя ровное, спокойное настроение». Я убежден, что это внесло бы значительный, как любят выражаться отставные комиссары полиции, вклад в укрепление дорожной безопасности. Единственный, наверное, недостаток моей идеи состоит в том, что опытные водители, в каком бы настроении ни пребывали, все равно управляются с машиной лучше меня.
Мы нагнали фургон, и я потряс головой, отгоняя эти бессмысленные мечтания. Вот что в вождении хуже всего: мысли твои засасывает в подобие длинных туннелей, и ты словно погружаешься в спячку. Тебе не удается прорезать, если можно так выразиться, грудью прибой мыслей, он уносит тебя, и в конце концов ты отдаешься ему на милость.
Я искоса глянул на Дэви. Мальчик сидел, обмякнув, – рот приоткрыт, глаза стеклянные – в ступоре, который так хорошо удается подросткам.
– Возможно, мне помогло бы, – сказал я, – если бы ты побольше рассказал мне о самой природе твоих способностей. По-моему, у меня есть одна недурная идея, но ты смог бы заполнить кое-какие пробелы.
– Ладно.
Ко времени, когда вдоль дороги потянулись живые изгороди и за деревьями замелькали шпили Холла, я, по моим понятиям, был уже более-менее «на уровне», как выражается Макс Клиффорд. Я узнал и о Сирени, и обо всем прочем.
Прежде чем вернуть машину в гараж, я высадил Дэви на задах дома. Ему надлежало проскользнуть наверх – незамеченным, если удастся, – а я тем временем объясню домашним, что бедный ангелочек вконец вымотан после тяжелого дня, в течение которого он приделывал пчелкам оторванные крылышки, исцелял помятые лютики, лучезарно улыбался каплям дождя, – ну, в общем, вел себя, как и подобает Дэвиду. Саймон ждал меня у гаража. Я остановил машину и выбрался из нее, не выключив двигатель.
– Уже почти семь, – заметил он с намеком на жалобу в голосе. В записке я попросил его явиться сюда, на рандеву со мной, к половине шестого.
– Не суть важно, – сказал я. – Загони это ублюдочное сооружение в гараж. Для меня дни вождения миновали.
Любовь Саймона к автомобилям взяла верх над раздражением. Он уселся в «мерседес», въехал в гараж и выключил двигатель. Я стоял на дворе, поджидая его. Дождь прекратился, все вокруг сияло, роняя капли, свежее, как отмытые листья салата.
Саймон проторчал в сумраке гаража непозволительно долгое время.
– Что ты там делаешь? – крикнул я в темноту. – Колыбельную машине поешь?
Через две-три минуты он вылез из автомобиля, обошел вокруг него и закрыл двери гаража.
– Там на переднем сиденье кровь была, – сказал он. – Я ее вытер.
– А. Молодец. Ну-с, если уже семь, мне лучше пойти в мою комнату и переодеться.
Мы пошли к дому.
– Я получил вашу записку, дядя Тед. И никому ничего говорить не стал. Да я и так бы не говорил.
– Не сказал, – пробормотал я.
– О, извините. Вечно путаюсь.
– Господи, нашел за что извиняться.
Некоторые качества Саймона, похоже, пробуждали во мне интеллектуального погромщика. Любого громилу в той или иной степени распаляет бессловесное смирение его жертв, отчего он только сильнее ярится.
– Вы на меня сердитесь? – спросил Саймон.
– Нет, я безмерно зол на себя, – ответил я. – Зол на себя за то, что веду себя с тобой раздраженно, зол на тебя за то, что ты позволяешь мне вести себя с тобой раздраженно, зол на себя за то, что позволяю себе злиться, и пуще всего за то, что я тупица.
Фраза эта содержала слишком много «зол» и «раздраженно», чтобы Саймону удалось проникнуть в ее смысл, и потому он сменил тему:
– Как Дэви?
– Жить будет. Я велел ему сидеть в спальне. А что Клара?
– Все будет хорошо. Ее я тоже отправил в постель. – Он наклонился, чтобы вырвать травинку, вылезшую под растущим вдоль боковой стены дома кизильником. – Дэви, наверное, злится на меня?
– Он считает, что ты завидуешь его способностям. Думает, будто ты нарочно выбрал момент, чтобы выскочить из кустов и унизить его. Что ты злой.
Саймон изумленно вытаращился на меня:
– Бедняга.
– Ну, в общем, возможно, и так. А каковы твои воззрения? Что ты думаешь о Дэви?
Саймон некоторое время размышлял над этим вопросом.
– Он мой брат.
– Да-да. Но что ты о нем думаешь. Каково это, иметь такого брата?
– Да я, собственно, и не помню времени, когда его не было. Дэви бывает иногда сущим наказанием. Ну то есть, если говорить прямо, он немного чудной. И просто изводит меня дурацкими выпадами против охоты. Я хочу сказать, он разглагольствует насчет своей любви к природе, но ведь не может же он не понимать, что если бы не фазаны, то никаких рощ и лесов тут и не было бы. А были бы, на тысячи квадратных миль вокруг, ровные поля. Понимаете, в лесу же не только охотничья дичь обитает. Все эти дикие цветы, зверьки, насекомые – все зависят от охоты.
– Конечно, конечно, конечно… – Я был не в том настроении, чтобы выслушивать лекции о благодетельности охоты. – Но я тебя спрашивал о другой стороне Дэви.
– Смотрите, вон Макс, – сказал Саймон, оставив меня при впечатлении, что он с облегчением ухватился за возможность не отвечать на мои вопросы.
Макс, облаченный в темный костюм, стоял у дверей и с великодушным одобрением взирал на небо – как если б оно было младшим администратором, исхитрившимся провести сокращение штатов, не спровоцировав забастовку.
– Тед. Саймон. Отлично, – произнес он, когда мы приблизились. – Дождь перестал. Восхитительный вечер.
– Кажется, скоро опять пойдет, – сказал Саймон.
– Ты вроде бы очень чем-то доволен, Макс, – заметил я.
– А ты, старина, выглядишь хреново.
Так оно, полагаю, и было. Кожу мою и скальп исцарапала ежевика, дождь, пот и грязь оставили от одежды рожки да ножки.
– Ну, я пойду, – сказал Саймон. – Увидимся за обедом.
Макс взял меня под руку и повел в сторону лужайки.
– Если честно, Тедвард, у меня действительно превосходное настроение.
– Вот как? – неприветливо откликнулся я. Терпеть не могу, когда Макс называет меня именем, придуманным Майклом.
– И еще могу сообщить тебе, если ты и сам уже не догадался, что я попросил Дэви посмотреть, не сможет ли он помочь Кларе.
– А она болела?
– Ой, ну брось, Тедвард, ты прекрасно знаешь, о чем я. Так или иначе, Дэвид с ней повидался. Если хочешь знать, я всегда считал мальчишку нетерпимым маленьким мерзавцем. Очень неприятно было просить его об услуге. Он такой святоша. Нет в мире людей несноснее настроенных против бизнеса снобов. Придет время, и он, будь спокоен, примется отличнейшим образом тратить папины грязные деньги. Да что ж теперь… способностей его я отрицать не могу. Не знаю, что он сделал, но средство оказалось сильнодействующим. Клара вернулась совсем обессиленной.
– И как, помогло? – Я глядел на него во все глаза. Мне даже в голову ни разу не пришло, что лечение Дэвида, после того, как вмешался Саймон, могло оказаться эффективным. Помимо всего прочего, Клара, если я верно все разглядел, не столько проглотила снадобье, сколько, говоря языком грубо телесным, заблевала им свое платье.
– Я только что провел полчаса в ее комнате.
– Ты хочешь сказать, что у нее теперь и зубы выровнялись, и глаза смотрят в одну сторону?
– Да нет. Ясно же, что Дэви не может так просто взять и изменить ее внешность. Но внутренне, Тедвард! Я никогда не видел ее такой радостной, такой… уверенной в себе. Это абсолютное чудо. А мы-то посылали девочку к психиатрам, к монахиням, в летние лагеря, бог знает куда еще. Невероятно.
Пока он выпаливал все это, я соглашался и кивал, изображая энтузиазм.
– Она не сказала мне, как он это сделал, но даже если он скормил ей глаз тритона и ухо летучей мыши, мне все равно. По-видимому, и косоглазие скоро выправится, и зубы тоже. Она теперь так сильно… А, ладно, сам увидишь. Увидишь сам.
Ознакомительная версия.
