Я решила немедленно рассказать ему обо всем. Но встать оказалось непросто – пока я сидела в лотосе, ноги затекли. Дождавшись, пока кровообращение восстановится, я кое-как поднялась и пошла во вторую комнатку. Там было темно.
– Сашенька, – позвала я. – Эй! Саша! Ты где?
Никто не отозвался. Я вошла внутрь и зажгла свет. В комнате никого не было. На деревянном ящике, который служил нам вместо стола, лежал исписанный лист бумаги. Я взяла его в руки и, щурясь от резкого электрического света, прочла:
«Адель!
Я не обращал внимания на то, что ты скрываешь свой возраст, хотя в последнее время стал догадываться, что тебе больше семнадцати – уж больно ты умная. Мало ли, думал я, может быть, ты просто хорошо сохранилась, а на самом деле тебе уже лет двадцать пять или даже под тридцатник, и ты комплексуешь по этому поводу, как большинство девчонок. Я был готов и к тому, что тебе окажется чуть больше тридцатника. Наверно, я бы смирился и с сороковником. Но тысяча двести лет! Лучше я скажу тебе прямо и честно – больше я никогда не смогу заниматься с тобой сексом. Извини. А я извиню тебе эту слепую собаку. Может, я и слепой по сравнению с тобой. Но уж какие есть.
С завтрашнего утра я выхожу на работу. Возможно, я пожалею об этом решении. Или даже не успею о нем пожалеть. Но если все пройдет, как я задумал, сначала я разъясню некоторые вопросы, назревшие в нашем отделе. А потом я начну разъяснять вопросы, назревшие во всех остальных местах. Дивную силу, полученную от тебя в дар, я направлю на служение своей стране. Спасибо тебе за нее – от меня и от всей нашей организации, к которой у тебя предвзятое и несправедливое отношение. И еще спасибо за все то удивительное, что ты помогла мне понять – хотя, наверно, не до конца и ненадолго. Я всегда буду любить тебя как родственную душу. Прощай навсегда. И спасибо, что до самого конца ты называла меня Серым.
Саша Черный».
Голова моя темный фонарь с перебитыми стеклами… Помню ту секунду. Растерянности не было. Я всегда понимала: мне его не удержать, и этот миг придет. Но я не думала, что будет так больно.
Мой лунный мальчик… Ну поиграй, поиграй, подумала я с покорной нежностью. Когда-нибудь ты все равно возьмешься за ум. Жаль только, что ты не узнаешь от меня самой главной тайны. Хотя… Может быть, мне тоже оставить тебе записку? Она будет длиннее, чем твоя, и, прочитав ее до конца, ты поймешь, что именно я не успела тебе сказать перед самым твоим уходом. Разве что этим я смогу отплатить тебе за свободу, которую ты мне нечаянно подарил.
Решено, думала я. Я напишу книгу, и она обязательно когда-нибудь до тебя дойдет. Ты узнаешь из нее, как освободиться из ледяного мрака, в котором скрежещут зубами олигархи и прокуроры, либералы и консерваторы, пидарасы и натуралы, интернет-колумнисты, оборотни в погонах и портфельные инвесторы. И, может быть, не только ты, но и другие благородные существа, у которых есть сердце и хвост, сумеют извлечь из этой книги пользу… А пока – спасибо тебе за главное, что ты мне открыл. Спасибо тебе за любовь…
Я больше не могла сдерживаться – по моим щекам хлынули слезы, и я долго-долго плакала, сидя на ящике и глядя на белый квадратик бумаги с ровными строчками его слов. Я до последнего дня называла его серым, боясь сделать ему больно. Но он был сильным. Он не нуждался в жалости.
Вот так. Встретились в душной Москве два одиночества. Одно рассказало, что ему две тысячи лет, другое призналось, что у него когти на причинном месте. Сплелись ненадолго хвостами, поговорили о высшей сути, повыли на луну и разошлись, как в море корабли…
Je ne regrette rien[32]. Но я знаю, что никогда больше не буду так счастлива, как в Гонконге шестидесятых на краю Битцевского леса, со счастливой пустотой в сердце и его черным хвостом в руке.
*
Когда эта книга была уже почти дописана, я встретила Михалыча во время велосипедной прогулки. Устав крутить педали, я села отдохнуть на одной из массивных бревенчатых скамеек, стоящих на пустыре возле Битцевского леса. Мое внимание привлекли прыгающие с велосипедного трамплина ребята, и я надолго загляделась на них. Почему-то у их велосипедов были очень низкие седла. Наверно, думала я, специальные велосипеды для прыжков. Хотя во всем остальном это были обычные маунтин-байки. Когда я отвернулась от прыгунов, Михалыч уже стоял рядом.
Он сильно изменился за время, пока мы не виделись. Теперь у него была модная стрижка, и одет он был не в ретро-бандитский наряд, а в стильный черный костюм из коллекции «rebel shareholder»[33] фирмы «Дизель». Под пиджаком была черная футболка с надписью «I Fucked Andy Warhol»[34]. Из-под футболки выглядывала золотая цепочка – не так чтобы толстая или тонкая, а как раз такая, как надо. Круглые часы в простом стальном корпусе, на ногах черный «Nike Air», как у Мика Джаггера. Какой все-таки огромный путь прошли органы с тех времен, когда я ездила на дачу к Ежову за последним Набоковым…
– Здорово, Михалыч, – сказала я.
– Здравствуй, Адель.
– Ты как меня нашел?
– По прибору.
– Да нет у тебя никакого прибора. Не гони. Мне Саша рассказывал.
Он сел на скамейку рядом.
– Есть прибор, Адель, есть, девочка. Просто он секретный. И товарищ генерал-полковник говорил с тобой как положено по инструкции. А вот я, когда тебе его показал, эту инструкцию нарушил. И товарищ генерал-полковник меня потом поправил, ясно? Сейчас я, кстати, снова инструкцию нарушаю. А вот товарищ генерал-полковник всегда действует строго по ней.
Я уже не понимала, кто из них врет.
– А уборщица с конно-спортивного комплекса правда у вас работает?
– У нас много разных методов, – сказал он уклончиво. – Иначе нельзя. Страна-то вон какая большая.
– Это да.
Минуту или две мы молчали. Михалыч с интересом наблюдал за прыгунами с трамплина.
– А как Павел Иванович? – спросила я неожиданно для себя. – Все консультирует?
Михалыч кивнул.
– Он тут приходил к нам давеча. Книгу одну рекомендовал, как ее… – Он вынул из кармана пиджака бумажку и показал мне. На ней было написано шариковой ручкой: «Martin Wolf. Why Globalization Works»[35]. – Говорил, на самом деле все не так уж и плохо.
– Да? – сказала я. – Ну вот и славно, а то я уже волноваться начинала. Слушай, давно хотела спросить. Все эти деятели, Вулфенсон из Мирового банка, Волфовитц из Департамента обороны – они что, тоже?
– Волки, как и люди, разные бывают, – сказал Михалыч. – Только теперь они нам не в уровень. Совсем другие возможности у отдела. Нагваль Ринпоче в мире один.
– Кто?
– Это мы так товарища генерал-полковника называем.
– Как он, кстати? – не выдержала я.
– Хорошо.
– Чем занят?
– Дел невпроворот. А после работы сидит в архиве. Изучает опыт.
– Чей опыт?
– Товарища Шарикова.
– А, этого. Который зав подотделом очистки…
– Не знаешь, так лучше не говори, – сказал Михалыч строго. – Много про него вранья ходит, клеветы, сплетен. А правды никто не знает. Когда товарищ генерал-полковник первый раз в новой форме на работу вышел, старейшие сотрудники всплакнули даже. Они такого с пятьдесят девятого года не видели. С тех пор как товарищ Шариков погиб. Это потом все посыпалось. А держалось на нем.
– А как он погиб?
– Да в космос захотел первым полететь. И полетел, как только кабину такую сделали, чтоб собака влезть могла. Разве ж такого удержишь… Риск огромный – на первых полетах каждый второй запуск бился. А он все равно решил. Вот и…
– Идиот, – сказала я. – Тщеславное ничтожество.
– Тщеславие тут вообще ни при чем. Товарищ Шариков зачем в космос полетел? Он хотел пустоте наступить раньше, чем она ему наступит. Но не успел. Трех угловых секунд не хватило…
– Александр знает про Шарикова? – спросила я.
– Теперь да. Я ж говорю, сутками в архиве сидит.
– И что он сказал?
– Товарищ генерал-полковник сказал так: даже у титанов есть свои границы.
– Понятно. А ко мне какие вопросы у титанов?
– Да, в общем, никаких. Велено тебе кое-что передать на словах.
– Передавай.
– Ты вроде как предъяву кидаешь, что ты сверхоборотень…
– Ну и что?
– А то. Страна у нас такая, что все понимать должны, под кем ходят. И люди, и оборотни.
– А чем я мешаю?
– Ты не мешаешь. Но сверхоборотень может быть только один. Иначе какой он сверхоборотень?
– Такое убогое понимание слова «сверхоборотень», – сказала я, – отдает тюремным ницшеанством. Я…
– Слушай, – поднял ладонь Михалыч, – меня же не тереть послали. А объявить.
– Понимаю, – вздохнула я. – И что мне теперь делать? Валить отсюда?
– Почему валить? Просто отфильтровывать. Помнить, кто здесь сверхоборотень. И никогда на этом базаре не спотыкаться. Чтобы путаницы в головах не было… Ясно?
