Это не ветер. Это они! Зачем им мои ноты? И как теперь я докажу Тесс, что все-таки написал симфонию? Я в бешенстве принялся прыгать по комнате, но тут же порезал ступню и стал орать, уже не знаю, от чего — от боли или от негодования. Тут наверху раздался звон еще одного разбитого стекла. Я бросился туда, пачкая кровью ковролин на лестнице. Окно в детской тоже зияло дырой. Я опустился на кровать и обхватил руками голову. Что происходит?!
Неужели они решили покончить со мной? Это не по правилам. Так нельзя.
Я вытер пятна на полу, собрал осколки стекла и снова залез в душ. Вода смешивалась с кровью, сочившейся из порезов. Так нельзя. Это не по правилам, парни.
Когда я вышел из душа, то увидел на запотевшем стекле коряво выведенную надпись: «Мы все про тебя знаем». А ниже ноты — первые такты моей симфонии.
Маленькие паршивцы! Это уже не лезло ни в какие ворота.
Кое-как дождавшись рассвета, я поехал к маме. Постучал в дверь. Мне никто не ответил. «Наверное, она еще спит», — подумал я и, подойдя к окну, заглянул внутрь. Мама оказалась в кухне. Она помахала мне рукой и показала на дверь, а когда я, прихрамывая, вошел, спросила:
— Забыл, что у нас всегда открыто? Что это ты вдруг? Посреди недели?
— Да вот захотелось обнять самую прекрасную женщину на свете.
— Ты такой обаятельный врун. Хочешь кофе? Или, может, поджарить парочку яиц?
Она засуетилась у плиты, а я присел за кухонный стол. На его поверхности виднелись многочисленные следы от некогда стоявших на нем кастрюль и сковородок, она была изрезана ножами, а кое-где проступали оттиснутые ручкой буквы — фрагменты написанных здесь же писем. Утренний свет пробудил во мне воспоминания о нашем первом совместном завтраке.
Извини, что не сразу открыла, — сказала мама. — Я говорила по телефону с Чарли, он уехал в Филадельфию, обрубает концы. У тебя все нормально?
Был большой соблазн рассказать ей все, начиная с той ночи, как мы украли ее сына, потом поведать о маленьком немецком мальчике, которого точно так же украли сто с лишним лет назад, и закончить похищенной партитурой, но я не стал этого делать. Тесс могла бы понять меня, но материнское сердце вся эта история разорвала бы на клочки. Но мне жизненно необходимо было хоть с кем-нибудь поделиться своими мыслями и признаться в тех грехах, которые я собирался совершить.
— В последнее время чувствую себя неважно. Как будто вижу дурной сон и не могу проснуться.
— Обычно такое бывает от нечистой совести.
— Или от нечистой силы.
— Когда ты был совсем маленьким, помнишь, я каждый вечер перед сном пела тебе колыбельные? Иногда ты пытался мне подпевать, но у тебя полностью отсутствовал музыкальный слух — тебе словно медведь на ухо наступил, ты не мог повторить ни одной мелодии. А потом тебя будто подменили в ту ночь, когда ты убежал из дома.
— Да-да, меня украли лесные человечки.
— Что за чушь! Какие еще лесные человечки? Все проблемы у тебя внутри, Генри. В твоей голове, — она погладила меня по руке. — Материнское сердце не обманешь, мать всегда узнает свое дитя.
— Я был хорошим сыном, мам?
— Генри, — она дотронулась ладонью до моей щеки, одним движением возвращая меня в детство, и даже украденная партитура показалась мне в этот миг ничего не значащей чепухой. — Ты такой, какой ты есть. Мы сами мучаем себя, и чудовища, если они и есть, они внутри нас, а вовсе не в лесу, — она улыбнулась, — ну какие там еще «лесные человечки»? Придумаешь тоже… Выкинь из головы эти глупости.
Я поднялся, собираясь уйти, но перед этим наклонился и поцеловал ее. Она была добра ко мне все эти годы, так, словно я был ее сыном.
— Я все прекрасно знаю. И всегда знала, — сказала она.
Я не стал уточнять, что она имеет в виду. Просто ушел.
Я решил принять вызов и встретиться с подменышами, чтобы понять, чего они хотят от меня. Для этого нужно было прочесать лес. В лесничестве мне выдали кучу графических карт, я разделил всю местность на квадраты и, несмотря на страх и отвращение к дикой природе, принялся исследовать местность, пытаясь разыскать их лагерь. Лес казался вымершим. В те времена, когда я там жил, живности было куда больше. И зредка раздавался стук дятла, ящерицы грелись на камнях, жужжали мухи, один раз я даже вспугнул оленя. Раньше они бродили здесь стадами. Наверное, причиной тому утрата навыков и талантов следопыта, но никаких признаков нового лагеря подменышей я не обнаружил. Зато мусора в лесу нашел предостаточно: промокший номер «Плейбоя»; игральная карта с пятью сердечками; старый белый свитер; пустые пачки из-под сигарет; черепаховое ожерелье рядом с грудой камней; сломанные часы; книга с печатью городской библиотеки.
Если не считать грязи на обложке и плесени на некоторых страницах, книга была цела. В ней рассказывалось о религиозном фанатике по имени Тарватер. Я ненавидел романы с детства, потому что меня нисколько не привлекали придуманные писателями миры, так не похожие на настоящую жизнь. Но вполне вероятно, какому-нибудь четырнадцатилетнему шалопаю эта книжка будет необходима, и потому я решил вернуть ее в библиотеку. Была самая середина лета, и в библиотеке никого не было, кроме хорошенькой барышни за столом регистрации.
— Я нашел эту книжку в лесу, на ней ваш штамп.
Библиотекарша посмотрела на меня так, будто я принес какое-то потерянное сокровище, нашла страницу со штампом, сказала: «Минуточку», и стала рыться в картотеке.
— Спасибо, но она у нас не зарегистрирована.
— Вы не поняли, — попытался объяснить я еще раз. — Я нашел ее в лесу. Она там валялась. И я подумал, что ее нужно вернуть. И заодно поискать у вас кое-что интересующее меня.
— Я могу вам чем-нибудь помочь? — мило улыбнулась она, напомнив мне работницу другой библиотеки, и во мне шевельнулось позабытое чувство вины.
Я наклонился к ней и загадочно улыбнулся в ответ.
— А есть у вас что-нибудь про хобгоблинов?
— Хобгоблинов? — удивленно вскинула она брови.
— Феи, эльфы, тролли, подменыши и прочая нечисть.
Девушка посмотрела на меня так, словно я внезапно заговорил на каком-то иностранном языке.
— Не стоит так сильно опираться на стол, — вдруг холодно сказала ©на. — Пройдите в каталог и поищите.
Вместо того чтобы быстренько выбрать несколько книг на интересующую меня тему, я застрял в этом каталоге на несколько часов. Я попал в кроличью нору [58], которая ветвилась, извивалась и в конце концов завела меня в лабиринт. Я начал поиски со слова «феи» и нашел сорок два названия, содержавшие это слово. Меня заинтересовала примерно дюжина из них. Потом я стал искать по слову «гоблин», но неожиданно оказался среди книг по психологии и аутизму. У меня голова пошла кругом. Я решил прерваться и вышел на свежий воздух. Купил в ближайшем магазине бутерброд, бутылку минералки и уселся на скамейке рядом с детской площадкой. Еда и жара разморили меня, и я неожиданно уснул. Через три часа я проснулся с обгоревшей левой рукой и багровой половиной липа. Возвращаясь в библиотеку, я держал голову как можно прямее, чтобы девушка библиотекарь ничего не заметила, не то испугается еще больше: обгоревший на солнце гоблин. Такое нечасто увидишь.
Ночью мне приснился странный сон. Мы с Тесс сидели на краю городского бассейна, а рядом на шезлонгах лежали разные наши знакомые — Джимми Каммингс, Оскар Лав, дядя Чарли, Брайан Унгерланд… Мимо ходили библиотекарши в бикини.
— Ну что, милый, — поддела меня Тесс, — на тебя опять охотятся монстры?
— Тесс, это не смешно.
— Прости, дорогой. Что же делать, если их видишь ты один.
— Они так же реальны, как мы с тобой. И они хотят похитить у нас Эдварда.
— Не Эдварда. Тебя.
Она встала, поправила сзади купальник и прыгнула в бассейн. Я последовал за ней и тут же чуть не выскочил на берег: вода была просто ледяной, мое сердце запрыгало в груди, как лягушка. Тесс подплыла ко мне, ее мокрые волосы плотно прилипли к голове. Когда она оказалась так близко, что я мог бы ее обнять, что-то произошло с ее лицом. Оно превратилось в морду чудовища. Я вскрикнул от страха, и Тесс приняла свой обычный вид.
