Лифт разделенного на квартиры узкого шестиэтажного дома из белого кирпича поднял меня на верхний этаж, и открывший мне дверь квартиры 6 «б» круглолицый молодой человек без промедления заявил:
— Вы писатель.
— Вы тоже?
— Что-то вроде, — сказал он с улыбкой, и, когда мы вошли, представил меня жене, добавив: —А вот и третий писатель.
Она была высокой, стройной и, в отличие от мужа, не сохранила ни юной непринужденности, ни игривости; во всяком случае, так показалось мне. Длинное узкое лицо обрамляли красивые гладкие черные волосы, падавшие на плечи и даже ниже. Казалось, прическа намеренно что-то скрывала, но это что-то не было физическим изъяном: мягкое, кремового оттенка лицо было прекрасно. То, что муж любит ее без памяти и дышит ею, проявлялось в открытой нежности его взглядов и жестов, даже в тех случаях, когда ему не совсем нравились ее высказывания. Было понятно, что они оба признают ее превосходство и она полностью растворяет в себе его личность. Ее звали Джейми Логан, его — Билли Давидофф, и, водя меня по квартире, он с явным, особенным удовольствием называл меня «мистер Цукерман».
Большая, хорошая трехкомнатная квартира была обставлена дорогой современной мебелью европейского стиля, декорирована восточными ковриками и дивным персидским ковром в гостиной. Часть спальни, из окна которой виден был росший на заднем дворике высокий платан, представляла собой кабинет. Другой «кабинет» помещался в гостиной, где за окнами была церковь, расположенная на другой стороне улицы. Повсюду стопки книг, а на стенах, в просветах между стеллажами — выполненные Билли фотографии итальянской городской скульптуры. Кто платит за скромный шалаш этой парочки «тридцати с небольшим»? По моему предположению, деньги были его, а познакомились они где-нибудь в Амхерсте, или Уильямсе, или Брауне. Застенчивый, богатый, добродушный еврейский мальчик и пробивная девица из бедных, ирландка, может быть, наполовину итальянка, с первого курса упорно идущая к цели, настойчивая и, возможно, готовая поработать локтями…
Но я ошибся. Деньги шли из Техаса — и к ней. Ее отец был хьюстонским нефтепромышленником и — насколько такое возможно — чистокровным американцем. Еврейская семья Билли жила в Филадельфии, держала там магазинчик чемоданов и зонтов. Парочка познакомилась в Колумбийском университете, где оба проходили постдипломный курс писательского мастерства. Выпустить книгу пока не сумели ни он, ни она. Но пять лет назад ей посчастливилось напечатать рассказ в «Нью-Йоркере», после чего издатели и литературные агенты немедленно принялись выяснять, не пишет ли она роман. Но сейчас не было ощущения, что ее творческие потенции мощнее, чем у мужа.
Когда с осмотром квартиры было покончено, мы разместились в тишине гостиной, отделенной от уличного шума двойными стеклами окон. Маленькая лютеранская церковь через дорогу, прелестная, с узкими окнами, стрельчатыми арками и фасадом из необработанного камня, хоть и была построена, вероятно, в начале девятисотых, казалась специально созданной для того, чтобы прихожане перенеслись из Верхнего Вест-Сайда на пять-шесть веков назад, в глухую деревушку на севере Европы. К самому окну подступало огромное дерево гинкго, чьи зеленые листья только еще начинали терять летнюю сочность. Когда я вошел в квартиру, в глубине тихо звучали «Четыре последние песни» Рихарда Штрауса, и теперь, когда Билли захотел выключить плеер, я невольно задумался о том, выбрали они эту вещь еще до моего прихода, или мое появление заставило одного из супругов поставить горестно-элегическую, полную глубокого чувства музыку, написанную очень старым человеком в самом конце его жизни.
— Женский голос — его любимый инструмент, — заметил я.
— Или два соединенных голоса, — откликнулся Билли. — Его любимая комбинация — женский вокальный дуэт. В финале «Кавалера розы», в финале «Арабеллы», в «Елене Египетской».
— Вы знаток Штрауса, — обернулся я к нему.
— Женский голос и мой любимый инструмент.
Это явно был комплимент жене, но я сделал вид, что не понял.
— Так вы и музыку пишете? — спросил я.
— О, нет-нет, — отмахнулся Билли. — Вполне достаточно хлопот с прозой.
— Мой дом стоит в лесу, — я теперь обращался к обоим. — Но там, пожалуй, не тише, чем здесь.
— Мы ведь уедем только на год, — сказал Билли.
— А можно спросить зачем?
— Это затея Джейми, — ответил он, вдруг оказавшись отнюдь не таким ручным, как мне представлялось.
Стремясь избежать бестактности лобового вопроса, я просто молча обернулся к ней. Физическое ощущение ее присутствия было необычайно сильным, и, возможно, сознавая это, она стремилась к худобе, чтобы как-то его умерить. А может, вовсе о том не думала: у женщины, сидящей на диете, не бывает такой груди. Она была в джинсах и низко вырезанной, шелковой с кружевами, блузке, несколько смахивающей на нарядное бюстье и действительно оказавшейся, как я понял, когда всмотрелся, нарядным бюстье. Поверх него был надет очень длинный кардиган, отделанный широким кантом рифленой вязки и легко перехваченный таким же рифленым и мягким поясом. Вещь, по качеству и изяществу полярно противоположная перешитому из больничного халата платью Эми Беллет; связанный из толстых мягких жгутов, кардиган был светлее и нежнее цвета загара и стоил, наверное, около тысячи баксов. Закутанная в него, Джейми казалась истомленной, соблазнительно томной, похожей на женщину в кимоно. Но говорила быстро и уверенно, как говорят, если нет возможности уклониться, вконец запутавшиеся люди.
— А вы зачем переезжаете в Нью-Йорк? — сказала она под давлением моего взгляда.
— Живущая здесь приятельница очень больна, — ответил я.
Все еще было непонятно, почему я сижу в этой квартире и чего добиваюсь. Изменить свою жизнь? Но как? Заменив вид на мамонтовые деревья и изгородь из необработанного камня видом на стилизованную под Средневековье церковь викторианской эпохи? Наблюдать из окна не оленей, ворон и диких индеек, населяющих мои леса, а машины?
— У нее опухоль мозга, — пояснил я, просто чтобы продолжить беседу. Беседовать с Джейми.
— Вот как… А мы уезжаем, потому что я не хочу погибать во имя Аллаха, — ответила она.
— Но разве есть реальная опасность? Здесь, на Семьдесят первой Западной?
— Этот город — сердце того, что они ненавидят. Бен Ладен просто свихнулся на идее зла. И это зло он зовет «Нью-Йорк».
— Мне трудно судить. Газет я не читаю. Давно, уже несколько лет. В «Нью-Йоркском обозрении» просмотрел только колонку объявлений. Можно сказать, не знаю, что происходит.
— Но ведь о выборах вы знаете, — вступил в разговор Билли.
— Практически ничего. В захолустье, где я живу, люди не обсуждают политику, во всяком случае с чужаками вроде меня. Телевизор я почти не включаю. Так что нет, можно сказать, не знаю ничего.
— И за войной не следили?
— Нет, не следил.
— За враньем Буша?
— Тоже нет.
— Трудно поверить, вспомнив ваши книги, — усомнился Билли.
— Я уже отслужил свое как отчаянный либерал и бунтующий гражданин. — По видимости я вроде бы обращался к нему, но по сути опять говорил для нее, и делал это по причине, вначале непонятной даже мне самому, повиновался стремлению, сопротивляться котому не хотелось, с которым меньше всего хотелось бороться. И как бы ни называлась сила, вышвырнувшая меня в возрасте семидесяти одного года назад в открытое пространство, как бы ни называлась эта сила, которая для начала погнала меня в Нью-Йорк к урологу, она стремительно набирала мощь в присутствии Джейми Логан, в этом ее свободном тысячедолларовом кардигане, наброшенном на низко вырезанное бюстье. — Я не хочу формулировать свое мнение. Не хочу высказываться «по вопросам». Не хочу даже знать, в чем они состоят. Я отказываюсь быть в курсе, а с тем, от чего отказываюсь, я расстаюсь. Поэтому и живу, где живу. Поэтому и вы хотите жить в том месте.
— Поэтому Джейми хочет там жить, — поправил Билли.
— Да. Я все время боюсь. Новое место может помочь. — Внезапно она замолчала. Не потому, что спохватилась и предпочла утаить свои страхи от человека, готового поменять надежное убежище на открытую всем опасностям нью-йоркскую квартиру, а потому, что направленный на нее взгляд Билли намекал, будто она сознательно искушает его поспорить в моем присутствии. Он, конечно, ее обожал, но и обожание имеет свои пределы. Брак есть брак, и в каких-то случаях ему было трудно сладить со своей очаровательной половиной.
— Другие тоже уезжают, опасаясь террористов? — спросил я ее.
— Другие любят об этом поговорить, — признал Билли.
— Но некоторые уехали, — торопливо вставила Джейми.
— Ваши знакомые? — спросил я.
— Нет, — с ударением произнес Билли. — Мы будем первыми.
