Ладно, в общем, я сидел на раковине рядом с той, у которой брился Стрэдлейтер, и, с понтом, воду включал и выключал. Красный охотничий кепарь я не снял — козырьком назад и всяко-разно. Зашибись у меня шапчонка.
— Эй, — говорит Стрэдлейтер. — Хочешь мне большой добряк сделать?
— Чего? — отвечаю. Не очень пылко. Он вечно просит сделать ему какой-нибудь большой добряк. Возьмите любого симпатягу, да любого, кто себя таким фертом считает, — и они вечно просят сделать им большой добряк. Только потому, что сами по себе так сохнут, они думают, что и ты по ним сохнешь, и сдохнуть как хочешь им сделать добряк. Вроде как умора даже в каком-то смысле.
— Ты вечером идешь куда-нибудь? — говорит.
— Можно. А можно и нет. Фиг знает. А чего?
— Мне к понедельнику надо сто страниц по истории прочитать, — говорит он. — Как насчет накатать за меня сочинение по английскому? А если я эту хрень к понедельнику не сделаю, я в говне по шею, потому и спрашиваю. Как насчет?
Вот так насмешка судьбы. Куда деваться.
— Меня, значит, отсюда вышибают, нафиг, а ты меня просишь, нафиг, сочинение написать, — говорю я.
— Ага, я знаю. Только такая фигня — я в говне по шею, если не сдам. Будь корешем. Будь корефаном. Лады?
Сразу я ему не ответил. Время потянуть — это полезно для всяких гадов, вроде Стрэдлейтера.
— Про чего? — спрашиваю.
— Чего угодно. Чего угодно наглядное описать надо. Комнату. Или дом. Или где жил, или еще чего-нибудь — ну, в общем. Только чтоб наглядное было, как хрен знает что. — Говоря это, он нехило зевал. А мне будто за шкуру сало заливают от такого. Ну, то есть, просят тебя, нафиг, им добряк сделать, а сами зевают. — Только не сильно гладко пиши, вот и все, — говорит. — Этот падла Харцелл считает же тебя шишкой по английскому и знает, что мы в одной комнате живем. В смысле, не все запятые там втыкай на место — ну ты понял.
От такого мне тоже будто салом за шкуру. Я к тому, что ты уматно сочинения пишешь, а тебе про запятые втирают. Стрэдлейтер всегда так делает. Чтоб думали, будто он сочинения пишет паршиво только потому, что запятые не туда сует. В этом смысле он слегонца похож на Экли. Я однажды сидел рядом с Экли на баскетболе. У нас зашибись парень в команде был, Хауи Койл, закладывал в корзину с середины площадки, ни щита даже не касался, ничего. И Экли всю, нафиг, игру талдычил, что у Койла — идеальное для баскетбола телосложение. Господи, как же я эту бодягу ненавижу.
Немного погодя меня достало сидеть на раковине, поэтому я на пару шагов отвалил и стал чечетку бить — просто от нефиг делать. Развлекался и все. Вообще-то я ни чечетку танцевать не умею, ничего, но в тубзе пол каменный, на нем чечетку неслабо бить. Я давай себе изображать этих, из кино. Из мюзиклов. Кино я ненавижу пуще яда, а вот изображать мне зашибись. А этот Стрэдлейтер на меня в зеркало смотрел, пока брился. Мне же только публику подавай. Такой вот я показушник.
— Я сын губернатора, нафиг, — говорю. Во я старался. По всему тубзу чечетку бил. — Он не хочет, чтоб я стал чечеточником. Он хочет, чтоб я в Оксфорд поступил. Но чечетка у меня, нафиг, в крови. — Этот Стрэдлейтер ну давай ржать. С чувством юмора у него порядок вообще-то. — Сегодня у «Причуд Зигфелда»[10] премьера. — У меня уже дыхалка сбилась. Вообще ни шиша не осталось. — Солист уже не может. Нажрался, как последняя сволочь. Так кого же возьмут на его место? Меня, вот кого. Малютку, нафиг, Губернаторова сынка.
— Ты где это нарыл? — спрашивает Стрэдлейтер. Это он про мой кепарь. До того и не видел его вообще.
У меня все равно дыхалка сдохла, поэтому я перестал валять дурака. Снял кепарь и оглядел его раз, наверно, в девяностый.
— Утром в Нью-Йорке. За один зеленый. Нравится?
Стрэдлейтер кивнул.
— Четкая, — говорит. Но это он мне польстил, потому что сразу же и говорит: — Слышь. Так ты напишешь мне сочинение? Мне надо знать.
— Если будет время, напишу. Если не будет, не напишу, — говорю. Потом я подошел и снова сел на раковину рядом. — А с кем свиданка? — спрашиваю. — С Фиццжералд?
— Ох, нет! Я ж тебе говорил, у меня с этой свиньей все.
— Да ну? Так отдай ее мне, старина. Без балды. Она моего типа.
— Бери… Она для тебя слишком старая.
Тут вдруг — ни с того ни с сего, по-честному, ну только разве что на меня опять стих напал повалять дурака, — мне захотелось спрыгнуть с раковины и замесить этого Стрэдлейтера полунельсоном. Это борцовский захват такой, вдруг вы не знаете, хватаешь человека за шею и душишь до смерти, если охота. Так я и сделал. Я на него кинулся, как пантера.
— Кончай, Холден, язви тебя! — орет Стрэдлейтер. Ему дурака валять не хотелось. Он брился и всяко-разно. — Ты чего хочешь — чтоб я башку себе отчикал?
Но я его не отпустил. Зашибись у меня полунельсон получился.
— Освободись из тисков моего захвата, — говорю.
— Гос-споди боже мой. — Он отложил бритву и дернул вдруг руками вверх — как бы сломал мне хватку. Крепкий он парень. А я слабак. — Ладно, кончай эту бодягу, — говорит. И снова давай бриться. Он всегда бреется дважды, чтоб роскошно выглядеть. Этой своей захезанной бритвой.
— Так с кем у тебя свиданка, если не с Фицджералд? — спрашиваю. Я опять сел на раковину возле него. — С этой лапусей Филлис Смит?
— Нет. Должно было с ней, но мы все просрали. У меня теперь соседка девчонки Бада Toy… Эй. Чуть не забыл. Она тебя знает.
— Кто? — спрашиваю.
— С кем у меня свиданка.
— Во как? — говорю. — Как ее звать? — Я неслабо так заинтересовался.
— Счас вспомню… Э-э. Джин Гэллахер.
Ух, я чуть замертво на пол не шмякнулся, когда он это сказал.
— Джейн Гэллахер, — говорю. Я даже с раковины поднялся, когда он ее назвал. Чуть, нафиг, не сдох на месте. — Ну еще б я ее, нафиг, не знал. Да она, считай, под боком у меня жила позапрошлым летом. У нее еще такой здоровенный, нафиг, доберман-пинчер. Так мы с ней и познакомились. Ее собака все время приходила к нам во…
— Холден, ты мне свет загородил, язви тебя, — говорит Стрэдлейтер. — Вот тебе надо тут стоять?
Ух как меня разгоношило. Куда деваться.
— Где она? — спрашиваю. — Надо пойти с ней поздороваться или как-то. Где она? Во Флигеле?
— Ну.
— А как она про меня вспомнила? Она теперь в Б.М. ходит? Она говорила, что туда, наверно, пойдет. Но и в Шипли, говорила, тоже. Я думал, она в Шипли пошла. Как она про меня вспомнила? — Меня вполне себе разгоношило. По-честному.
— Да не знаю, язви тебя. Подвинься, а? Ты на моем полотенце, — говорит Стрэдлейтер. Я сидел на его дурацком полотенце.
— Джейн Гэллахер, — говорю. Никак не мог опомниться. — Святый милостивый боже.
А этот Стрэдлейтер давай себе «виталисом» волосы мазать. Моим «виталисом».
— Она танцует, — говорю. — Балет и всяко-разно. Раньше репетировала часа по два каждый день, прямо в самую жару всяко — разно. Боялась, что у нее от этого ноги паршивые будут — толстые и всяко-разно. А я с ней в шашки все время играл.
— Во что ты с ней все время играл?
— В шашки.
— Шашки, язви тебя!
— Ну. Она своими дамками ходить никак не хотела. Как делала — проходит в дамки, а потом этой дамкой не двигает. Оставляет в задней линии. И так вот всех по задней линии и выстраивала. И никогда ими не ходила. Ей просто нравилось, как они все смотрятся в задней линии.
Стрэдлейтер ничего не сказал. Такая хрень почти никого не интересует.
— Ее штруня в тот же клуб ходила, что и мы, — говорю. — Я там клюшки подносил время от времени, грошей заработать. И пару раз ее штруне подносил. Она где-то сто семьдесят набирала на девять лунок.
Стрэдлейтер меня почти не слушал. Все прилизывал свои роскошные локоны.
— Надо хоть пойти с ней поздороваться, — говорю.
— Ну сходи.
— И схожу, погоди вот.
Он снова начал пробор себе делать. Чтобы причесаться, у него где-то час уходит.
— Ее штрики развелись. Мамаша потом опять вышла за какого-то кирюху, — говорю я. — Задохлик такой, ноги волосатые. Я его помню. Все время шорты носил. Джейн говорила, он какой — то, нафиг, драматург или как-то, но я только видел, как он киряет все время да по радио ни одной, нафиг, детективной передачи не пропускает. И еще он по дому голый бегал. А там Джейн и всяко-разно.
— Да ну? — говорит Стрэдлейтер. Вот это его вставило. Про кирюху, который голый по дому бегает, а там Джейн. Стрэдлейтер — он очень озабоченный гад.
— Паршивое у нее было детство. Без балды.
А вот это его уже не заинтересовало. Ему б только помацать кого.
— Джейн Гэллахер. Бож-же. — Я не мог выкинуть ее из головы. По-честному не мог. — Надо сходить поздороваться с ней, по крайней мере.
