— Схлопочешь промеж глаз. Ежели еще вякнешь про черта, сознание на пять минут выключу.
— Что ж, отключай рубильник, — Александр засмеялся. — Посмотрю, как ты это сделаешь. Только не сердись, если я тебя выключу на десять.
— Ну, хватит, хватит пылить без толку! — послышался бодро-властный голос Кирюшкина. — Не для того я привел Сашку, чтобы мы пыль из ковров выбивали. Садись к столу!
И он подвел Александра к столу, где сидели уже знакомые по забегаловке парни — молчаливый гигант «боксер», длинноволосый остроносенький «монах» и незнакомый, совершенно без шеи, круглый человек в поношенном тельнике, капитанской фуражке, его словно ошпаренное обрюзгшее лицо было иссечено лиловыми жилками, как это бывает у пьющих людей; возле его ног в прохладе пола дремала черноухая дворняжка, она то и дело, не открывая глаз, наугад кляцала зубами, отгоняя назойливых мух. Парни с аппетитом ели красную смородину, холмом наваленную на стол из огромного газетного кулька, моряк же опасливо отщипывал по ягодке от кисточки, бросал в рот и, пожевав, всякий раз с отвращением крякал.
— Эй, капитан, а ты, похоже, лягушек или тараканов глотаешь, — мимоходом сказал Кирюшкин, садясь рядом с Александром и выбирая в рдеющем холме кисточку с переспелыми ягодами. — Выпить небось хочешь? Башка как колокол, а во рту стадо ослов ночевало? Надо было прийти к Ираиде.
Грубое лицо капитана приняло жалкое выражение.
— Аркаша, одолжи, дай на полторашку, не то башка лопнет, — забормотал он, и бесцветные глаза его заслезились. — Нам на Северном флоте каждый день — норму, а тут — на мели я…
— Сопьешься ты, Леня, закладываешь без меры, — заметил Кирюшкин неодобрительно и достал несколько купюр из заднего кармана. — Возьми на память. Наследство получишь, бутылку «Жигулевского» поставишь.
Моряк, оживляясь, взял деньги, рванулся с места всем телом, похожим на бочку, выплюнул недожеванную смородину в распахнутые двери сарая и, ритмично потрясая бумажками перед ухом, скомандовал:
— А ну, Шкалик, покажи народу, как барыня танцует! — И заиграл толстыми губами: — А дю дюшки, адю-дю… Ай, барыня, барыня, сударыня-барыня!..
Шкалик послушно вскочил на задние лапы и, весело глядя на помидорообразное лицо хозяина, шлепающего губами, заходил вокруг стола, повесив лапы перед грудью, махая хвостом по полу.
— Молодчага! — похвалил моряк и сделал жест, изображающий аплодисменты. — А теперь покажи, как пьяный валяется.
Шкалик с удивительной покорностью закончил танец, повалился на бок, полежал немного, повернулся, лег на спину, помотал лапами и замер.
— Молодец! — опять похвалил моряк, тщательно пряча деньги. — Кусок колбасы заслужил сполна. Вставай, держи курс к Ираиде.
— Ты, Митя, только сам себя не изобрази под забором, — посоветовал Кирюшкин добродушно.
Моряк лихо сдвинул капитанку на затылок, поднес руку к козырьку.
— Я — как штык. Северная закалка. Вверх килем лежат под забором салаги.
Он свистнул Шкалику и вразвалку, как раскачивающийся шар, двинулся по белому от зноя двору, вдогонку за ним побежал, высунув язык, Шкалик.
За столом продолжали есть смородину, пот стекал с лиц, в сарае не было прохлады, и от жары, от размеренности никому не хотелось говорить, только на втором этаже ворковали, постанывали голуби, изредка постукивали коготки по потолку, иногда слышалось шарканье крыльев, видимо, слетающих с гнезд голубок. В духоте сладко пахло жареной коноплей, теплым, почти горячим пером — знакомые запахи обжитой голубятни. Но были, в общем-то, не знакомы эти молодые парни, чем-то похожие и чем то непохожие на него, Александра, с которыми произошло нежданное объединение в забегаловке, как будто их одинаково связывала, быть может, страсть к голубям, прерванная войной и вот вновь возникшая? Это было не совсем так. Александр уже не испытывал того прежнего чувства от этих голубиных звуков и запахов, оставалось лишь неповторимо далекое отражение детского увлечения, к чему он вряд ли мог вернуться сейчас. Но что-то все-таки сохранялось в нем, звенело успокоительно-милым колокольчиком воспоминаний.
— Да, голубятня замечательная, — сказал Александр, поглядывая на потолок, где постукивали бегущие коготки, потрескивали крылья, происходила любовная голубиная возня после призывного воркования. — И у вас все в порядке, все нормально, ни разу голубей не лямзили?
Все перестали есть. Все посмотрели на него зорко и подозрительно, а в желтых дробинках глаз Логачева злой искоркой промелькнуло: это что за вопрос?
«Боксер», уловив взгляд Логачева, провел по своей колючей, как стерня, стриженой голове и напряженно приставил к контуженному уху клешню-руку, чтобы лучше расслышать.
Длинноволосый с виноватым лицом повернулся к Логачеву, точно молитвенно утешая его, пропел шепотом:
— Ради Бога…
Логачев передернул ноздрями, отчего редкие коричневые усы его стали колючими.
— Для чего ты, хрен с утюгом, речи такие завел? — спросил он хрипло. — Вон, гляди на дверь, жах твою жабу, все железом обито, засовы стальные, сверху ломик на стальной проволоке. Даже если дверь откроют, ломик — по черепушке — и венец с музыкой! Чего ты у нас болтаешь, жах твою жабу? Зачем ты его привел, Аркашка? В забегаловке понравился он мне, вроде свой, а тут глазами зыркает во все углы, как лягаш купленный! Кто он такой?
И Александр не сдержался.
— Слушай, щетинистый, об тебя наверняка спички зажигают! Что ты ко мне пиявкой присосался? На кой дьявол мне твоя голубятня? Ты что — чокнутый или дуростью по голове ударенный? Ни мата, ни водки не люблю! И не терплю многовековое хамство! Контуженых только прощаю! Сам после Курской дуги три месяца заикался. Драться мне с тобой неинтересно. Ну, неинтересно — и все! Парень ты, видать, в силе, но я встречал разных, уверяю тебя! Поэтому давай разойдемся. Спасибо, ребята, за угощение. Пока. Привет. Может быть, и увидимся, если судьба сведет.
И, стараясь смягчить мгновенную вспышку взаимного неприятия, договорил:
— Пожалуй, квиты. Будь здоров, Логачев, король голубятников. — И не спеша пошел к двери, зная по себе простую истину, распространенную людскую болезнь — нелюбовь, неприязнь, подозрительность к незнакомцу лечить не надо: в разведке притиралось то, что притиралось, коли была в этом надобность.
— Чего он сказал? — насторожился «боксер» и завертел стриженой головой. — Никак он на тебя попер, Гришуня?
— Ша, Твердохлебов, не дергайся, — сказал Кирюшкин.
Он сидел за столом и веточкой смородины тихонько водил по щеке, думая о чем-то.
— Стоп, Сашок, побудь. Напылить успеем, — добавил он примирительно и сейчас же моргнул длинноволосому: — Скажи, Эльдар, что-нибудь для души.
— «И сказал фараон…» — проговорил напевно Эльдар и коснулся ладонями щек, точно умываясь. — «Господи, дай мне остановиться…»
— Что это значит? — не понял Александр.
— «И сказал фараон»?.. Пятидесятый стих сорок третьей главы Корана, — завывающим речитативом ответил Эльдар и возвел светлые безгрешные глаза к потолку. — О, слава пророку, да пребудет благословенный мир над ним.
— Откуда ты такое знаешь? Ты татарин?
Эльдар ответил миролюбиво:
— Думаю, так. Отец татарин, мать русская. Наполовину мусульманин, наполовину православный. Изгнан из Московского университета и вышиблен из комсомола за религиозную пропаганду.
— За что?
— За проповеди по Корану и Библии.
— Черт знает что за чудеса! — сказал Александр. — Проповеди? Где ты их читал?
— Несколько раз собирались в аудитории. Затем последовал поцелуй Иуды. Но… не называйте заговором всего того, что народ сей называет заговором, и не бойтесь того, что он боится, и не страшитесь.
— А это?.. Проповедь твоя?
— Нет. Библия. Апостол Исайя, глава восьмая. И к этому из Корана: «Есть ведь над вами хранители…» — проговорил живым тенорком Эльдар и вновь ладонями коснулся щек. — «О люди, нуждаетесь вы в Господе». Часть шестнадцатого стиха тридцать пятой главы Корана.
— С ума сойти, — поразился Александр. — Не то в церквушку, не то в мечеть попал. А почему волосы такие длинные? Тоже по Корану?
— Длинные волосы носили «сейды», потомки пророка Мухаммеда.
— Память потрясающая! Честное слово, таких, как ты, не встречал. И Коран наизусть шпаришь? И Библию? Зачем?
— Ты был на войне и знаешь. Человек зол до умопомрачения, — сказал Эльдар, глядя на свои маленькие, почти женские по форме руки, но корявые и грязные от какой-то физической работы. — Хочу знать, кто и что есть начало всех начал? Сочти всех безумцев в России и в мире. Их счесть невозможно. Можно пересчитать разумных и праведных. Их всего несколько человек.
— А себя относишь к кому?
— К козлам, а не агнцам, — пробормотал Эльдар. — Нужда склоняет и к постыдным делам.
