Мыслимо ли, чтоб завалило по самый князёк?
По карнизу протиснулся Ваня к углу; здесь прибита к стене жердь — антенна телевизионная. Пошатал её — нет, не качалась она, снег держал её вверху. Что за чудеса в решете! Выбрался на крышу и по князьку почти ползком стал проталкиваться к трубе, вжимая голову в плечи, чтоб снег не попадал за ворот. Шапку потерял — едва нашёл в снежном месиве. Но сзади оставалась круглая нора — снег был очень рыхлым и сыроват, не осыпался.
Возле трубы растолкал себе пространство, встал во весь рост — думалось, едва выпрямится, голова непременно выломится на волю, и откроется небо, а на нём солнце или по крайней мере звёзды или облака. Но… даже когда руки поднял над головой, они не достигли свободного пространства и остались в снежном плену.
В удивлении и растерянности даже сел на трубу. Глупые стишки пришли в голову: «А и Б сидели на трубе, А упало, Б пропало… Кто писал не знаю, а я, дурак, читаю…».
А между тем совсем рядом летали ласточки… этак словно бы ветром наносило их щебет. Прощебечут, словно бы пролетая мимо, — и опять не слышно. И снова прощебечут.
«Если бы лестницу, — соображал Ваня. — Поставить её здесь, на крыше, торчком, и по ней вверх…»
Он спустился тем же путём. В сенях долго вытрясал снег из валенок, из рукавов, из-за ворота; оснеженной шапкой хлопал себя по бокам, по плечам; смахнул с мокрого лица налипший снег.
— Ну, что? — спросила мать, появляясь со двора с охапкой дров и с фонарём. — Закупорило нас?
Она произнесла «закубрило».
— Сейчас, сейчас… — отозвался он. — Потерпи маленько.
О том, что снегу наверху навалило выше трубы, не сказал: зачем пугать! Вот проделает ход наверх, разберётся, что же, собственно, случилось, тогда можно и матери объяснить ситуацию. Но сначала надо хоть немного расчистить пространство вокруг дома, а то ведь и лестницу на крышу не поднимешь! Да и вообще чем больше простору, тем легче дышать и бодрее на душе.
Деревянной лопаты в хозяйстве Сорокоумовых не было, Ваня орудовал железной, а ею удобно взрезать снежный пласт, но распихивать по сторонам совсем несподручно. Впрочем, любая лопата не годилась в этом деле. Гораздо спорее просто расталкивать снег плечами, спиной, боками — он и тут был слегка сыроват, не осыпался, только вкусно хрустел.
— Что за напасть такая! — слышно причитала Маруся, пробиваясь вдоль крыльца ко двору. — Завалило… Вот так расскажешь кому потом — не поверят. Подумать только — занесло снегом по самую крышу! Виданное ли дело!
«Если бы только по крышу!» — чуть не сказал ей сын.
Откуда-то вдруг приплыли мерные, тягучие удары в колокол. Они прокатывались в снежной толще свободно, подобно порывам ветра в чистом поле.
— Господи, что это? — сказала Маруся себе самой и перекрестилась.
Удары колокола с рокотливой скорбной дрожью как бы уходили в глубь земли или, напротив, поднимались к небу и звучали дольше и торжественней. Колокольный звон постепенно ослабевал и, наконец, затих вовсе.
Маруся ушла в дом, и Ваня с улицы через боковое окно увидел, как она зажгла там перед иконами лампаду. С тех пор, как с ним случилось несчастье — упал с мосточка вместе с мотоциклом и чуть не убился насмерть — она стала богомольна, вот и иконы появились в переднем углу, и лампада эта.
3.Ему удалось поставить вертикально возле трубы лестницу. Там, вверху, она, вроде бы, уже высунулась из снега, но стал подниматься — нет, не высвободился из плена! Это что же, хоть на километр вверх — всё будет снег и снег?
«Мы так не договаривались!» — возмутился Ваня.
Но вот ступил на последнюю перекладинку лестницы — голова выломилась из снега на волю, и тотчас резкий ветер хлестнул по глазам. Загораживаясь руками и жмурясь, Ваня крутил головой; вокруг не было видно ничего, кроме белой равнины и летящих над нею белых вихрей, снежных потоков, струй. То есть простиралось во все стороны ровное поле, по которому мела буйная метелица, и не было поблизости ни деревенских крыш с трубами, ни верхушек деревьев, ни даже телевизионных антенн… Не было и низинки, в которой течёт неугомонный Вырок; исчез и Селиверстов холм, заросший кустами, и его сровняло; не видно и леса ни с одной, ни с другой стороны — ничего, только снежные языки и змеи, в бешеном стремлении летящие рваные облака, похожие, между прочим, на дым всеобщего пожарища. За облаками изредка появлялся будто бы остывший и потому голубоватый диск солнца.
Спасаясь от ветра, Ваня поспешно спустился вниз. Некоторое время постоял у трубы, дуя на озябшие руки и потирая лицо, озадаченный и растерянный; потом снова поднялся по лестнице, высунул из норы голову и огляделся ещё раз, хмурясь и заслоняясь рукой от злого ветра. Нет, ничего он опять не увидел, кроме движущегося снега да серых облаков вверху, да холодного и словно бы заиндевелого солнца. Панорама была жуткая.
Страшная догадка пронзила его, будто электрическим током; опрометью кинулся он вниз, съехал по крыше, весом своего тела пробил снежную толщу до самой земли, тотчас протолкался к тесовому крыльцу, на ощупь, как слепой, отыскал входную дверь, залепленный снегом с головы до ног вбежал в избу.
— Это ты, Вань? — спросила мать в испуге.
Он не ответил. Включил радио на стене, — оно по-прежнему молчало. Ясное дело: причина не в обрыве или замыкании проводов, а в том, что некому говорить по радио! Некому! Вся земля занесена снегом, от арктического Севера до антарктического Юга. Замерзли реки и озера, покрываются льдом моря, в непролазном снегу тонут города; нет электроэнергии, поскольку замкнуты провода электролиний; не работают и радиостанции; остановились на дорогах поезда, замирают в последних конвульсиях заводы и фабрики… Ветер, морозный, мертвящий все живое, гуляет по земному шару, перегоняя тучи снега с места на место, выравнивая, выглаживая поверхность.
Планета ли Земля сорвалась с солнечной орбиты и удаляется в глубины космоса, выгорела ли ядерная топка самого Солнца, и оно угасает — причины тому могут быть разные, но результат вот он: наступила вечная зима… вселенские снега легли.
Неужели так? Неужели так! Неужели так…
Маруся села рядом с ним. Он молчал, и это было тягостное молчание. Кажется, она понимала, что произошло…
Откуда-то как бы с поля послышались возбужденные восклицания «Ать! Ать!» и конский топот, и еще азартный крик. Нелепица эта почему-то приободрила их: все-таки люди рядом! Затихло было все, но опять послышалось «Ать! Ать!» и выстрел, и радостный собачий лай.
Мать посмотрела на сына вопросительно.
— Сосед мой поспешает в окрестные поля с охотою своей, вроде бы, пояснил он. — И страждут озими от бешеной забавы, и будит лай собак уснувшие дубравы…
— А я давеча вышла в сени и слышу: едет мимо нас — вот совсем рядом! — санный поезд, — стала рассказывать Маруся, почему-то понижая голос до шёпота. — И колокольцы звенят, и лошадки ногами по снегу ступают, и гармонья играет, да и не одна, а две или три, и народу много, свадебные песни поют… Смеху-то у них сколько! Веселье-то какое!.. Но все это словно ветром доносило: то слышно, то нет.
Мать с надеждой посмотрела на сына. При свете фонаря лицо его показалось ей лицом очень взрослого человека, словно не семнадцать лет ему, а уж под тридцать. Он был очень серьёзен.
— Ты что-нибудь понимаешь, Вань?
— Я отказываюсь понимать эту нелепицу, — отозвался он.
1.Наискосок от фасадной стены он стал пробивать ход к колодцу. Знал, что тропинка пройдет мимо толстого тополя, стоящего как раз на углу палисадника. Но вместо этого дерева попалось на пути ему тележное колесо. Не бросовое колесо, ходовое, словно бы только что с оси — втулка смазана свежим дегтем. Недоумевая — откуда взялось? — Ваня откатил его в сторону и продолжал торить ход: сначала прорезал лопатой неширокую щель впереди, потом распихивал снег по сторонам. Еще один тополь, молодой, не такой толстый, что в палисаднике, был левее, а если в правую сторону, то окажешься у столба электропередачи; тут и камень, на котором хорошо точить топор. Добрался как раз до этого камня, когда сзади кто-то сказал: «Тпру» и послышался стук и скрип. Ваня вернулся к тому месту, где только что нашел колесо, но его уже не оказалось, исчезло. Следов никаких не было, но снег тут немного осыпался.
— Что за фокусы? — пробормотал он, стоя на этом месте.
Оглянулся в сторону своего дома, опять посмотрел на снежную осыпь… Да что, смотри не смотри, понятней не становилось. Махнул рукой, стал торить дальше.
Тропинка поднималась на небольшое возвышение — тут колодец. Ваня старательно обмял его со всех сторон, заглянул в черноту сруба. Колодец этот — с журавлем: длинная жердь через прорезь в крыше вертикально уходила вверх, а наклонной жерди не видать, как не видно и столба с развилиной, в которой она укреплена — это все в снегу. Отцепил от железной скобы нижний крюк с ведром, стал тянуть вниз. Журавль в снежном плену сопротивлялся; повисая всем телом и рискуя провалиться в колодец, Ваня спустил ведро до того положения, когда оно плеснуло внизу. Ну, вот, все в порядке, можно идти по воду.
