– Я не хочу играть в шахматы, – Майкл вспомнил, что такое обида. – Тебе приходится делать за меня ходы. Как ты думаешь, что я при этом испытываю?
Мистер Ребек посмотрел на него с состраданием.
– Майкл, Майкл, как ты всё усложняешь.
– Это так, чёрт возьми, – сказал Майкл. – Но я легко не сдамся, – он ухмыльнулся мистеру Ребеку. – Если я не могу больше пить водку и томатный сок, то я не стану пить и напиток забвения. И никаких шахмат. Я всё равно не люблю шахматы.
– Я мог бы тебе почитать.
– Что почитать? – настороженно спросил Майкл. – Я и не знал, что у тебя есть книги.
– Время от времени Ворон крадёт для меня штучки по две на Четвертой авеню, – сказал мистер Ребек. – У меня есть кое-что из Суинберна.
Майкл попытался вспомнить, нравился ли ему Суинберн, и почувствовал, что только ступенька отделяет его от безграничного ужаса, когда имя это ничего ему не сказало.
– Суинберн, – сказал он вслух. Он знал, что мистер Ребек смотрит на него. «Боже мой, – подумал он. – Так, значит, всё проходит». В отчаянии он ухватился за первую же знакомую вещь, оказавшуюся рядом – это был номер его кабинета в колледже. «1316, – подумал он, стараясь вникнуть в этот номер. – 1316, 1316, 1316». Как только у него вышло 1316, он быстро сказал:
– Суинберн. Да. Я знаю Суинберна. Не он ли как-то написал очень длинное стихотворение о Цирцее?
Это был старый фокус, который он помнил по бесчисленным дискуссиям и случайному трёпу, в коем он когда-либо принимал участие. Если не знаешь – не подавай виду. Никто ни разу не предположил даже, что он не знает цитаты или книги, или какого-нибудь очерка. У правила также был королларий: если ты не уверен, значит, это Марлоу.
Майкл рационализировал этот трюк, как и что угодно другое. Он вполне бы это мог, как он сказал себе… А теперь-то откуда ему узнать?
– О Цирцее? – мистер Ребек поморщился. – Никогда этого не читал. Но это ничего не значит, – добавил он, застенчиво улыбаясь. – Я много чего не читал.
– Я не уверен, что это был Суинберн, – сказал Майкл. – Это мог быть и кто-то ещё.
– Стихи, о которых я подумал, называются «Сад Прозерпины». Ну, помнишь? – и он процитировал несколько строчек, спотыкаясь, но жадно упиваясь каждым словом:
«Мы любим жизнь, и много
Прошли земных дорог;
И всё ж мы славим Бога,
Кто б ни был этот Бог –
За то, что жизнь прервётся,
Что мёртвый не проснётся…» [ 1 ]
– Помню, – резко сказал Майкл, – и мне это не нравится.
– Извини, – сказал мистер Ребек. – Я думал, тебе понравится.
– Своевременно, – заметил Майкл. – Весьма своевременно. В любом случае, Суинберн написал это, пока был жив, – он поднял голову и увидел, как солнце медленно, словно усталый старик, тащится по небу. Это его заинтересовало, и он взглянул на солнце в упор. Пока он смотрел, Суинберн спокойно и навеки покинул его сознание, и не вызывал больше не любви, ни ненависти.
– Сыграем-ка в шахматы, – предложил он.
– Я думал, тебе не нравятся шахматы.
«Чёрт возьми», – подумал Майкл и произнес, преувеличенно чётко выговаривая слова:
– Мне нравятся шахматы. Я – большой любитель шахмат. Я помешан на шахматах. Давай-ка сыграем в шахматы.
Мистер Ребек рассмеялся и встал.
– Хорошо, – сказал он и направился к двери мавзолея.
– Вместо черной ладьи можно использовать камешек! – крикнул ему вслед Майкл.
Мистер Ребек с отсутствующим видом рылся в кармане. Он остановился и немного разочарованно улыбнулся Майклу.
– Вот уже девятнадцать лет, – сказал он, – каждый раз, когда я сюда возвращаюсь, я ищу ключ, чтобы отпереть дверь. Замок вообще-то сломан, но я всегда боюсь не попасть внутрь.
Он распахнул дверь и вошел в мавзолей. Майкл присел спиной к одной из белых колонн. Или, скорее, вообразил, что сидит. Практически, так оно и было. Он почувствовал, что последние три дня теряет контакт со всем вещественным. И это его пугало. Хотел ли он пройтись, улыбнуться или моргнуть, ему приходилось мучительно вспоминать, на что похожи ходьба, улыбка или моргание. А в целом он оставался спокойным, полностью потерял связь со своими телесными воспоминаниями. Сознание его, подобно дождевой капле, висело в воздухе. Это произошло два дня назад, и Майкл это помнил.
Память его по-прежнему не подводила, воображение оставалось ясным. Он чувствовал себя человеком и скучал. И сама эта скука приносила облегчение, ибо она была такой человеческой.
Мистер Ребек вышел из мавзолея, неся шахматную доску, подбитую рваной зелёной клеёнкой. Он сел рядом с Майклом и начал разыскивать фигуры. Три выпали из кармана его рубахи, ещё пять – из правого кармана штанов, и так далее, пока набор не стал полным, за исключением чёрной ладьи.
Здесь не имелось и двух фигурок из одного комплекта. Большинство их было сделано из различных светлых древесных пород, несколько – из красной пластмассы, и две – чёрный слон и белая ладья – вырезаны из превосходного и мрачного красного дерева. Основания их были утяжелены и оклеены войлоком, и в то время как остальные фигурки качались, дрожали и опрокидывались, попав на доску, эти две стояли лицом к лицу на своих местах, и когда ветер или удар колена мистера Ребека рассыпал остальные фигурки, конь и ладья лишь серьёзно кивали друг дружке.
Майклу нравилось рассматривать фигурки. Они заставляли его смеяться без этого, похожего на шорох резины звука, который его смех приобрёл за последние три дня.
– Пёстрая компания, – сказал он мистеру Ребеку. – Верно?
– Ворон таскал их фигурку за фигуркой, – сказал мистер Ребек. – И это заняло у него много времени, поскольку я его заставлял красть в универсальных магазинах. Он хотел стащить у старичков в парке, но меня такой вариант не устраивал. Чёрная ладья тоже была прекрасна, но я её потерял, и не знаю, где она. Возможно, все ещё где-то здесь, – он протянул Майклу кулаки. – Что выбираешь: чёрные или белые?
– Белые, – сказал Майкл, указав на правый кулак мистера Ребека. Мистер Ребек разжал пальцы, и с ладони скатилась чёрная пешка. Он начал расставлять фигурки, негромко при этом напевая.
– А где Ворон спёр шахматную доску? – спросил вдруг Майкл.
– Не знаю. Он приковылял с ней однажды утром, и когда я его спросил, откуда она, он просто сказал, что он был хорошим мальчиком, – мистер Ребек завершил расстановку фигур. – Иногда это меня беспокоит. Я стараюсь об этом не думать.
Он начал игру, двинув королевскую пешку на две клетки вперёд.
– Я ужасный ортодокс, – сказал он.
За восемь партий, которые они сыграли, он это уже дважды говорил, но Майкл этого не помнил.
– Сходи и за меня так же, – попросил Майкл. – Я не шибко гордый.
Мистер Ребек наклонился вперед и продублировал свой ход с Майкловой стороны. Он посмотрел на свои фигурки с некоторого расстояния, и наконец выставил своего коня в двух шагах перед королевским слоном Майкла. Майкл сделал такой же ход конём со стороны ферзя. И пошла игра.
Они играли молча. Мистер Ребек покачивался взад-вперед над доской, переставляя фигуры за обоих. По мере развития игры его дыхание становилось все резче. Майкл позволил себе роскошь полностью сосредоточиться на одном предмете, отбросив всё остальное. На девятом ходу возникла стремительная лавина съедания пешек, а затем на пятнадцатом один из коней и оба слона Майкла грозно обступили пешку мистера Ребека и оставили её нетронутой. Двумя ходами позднее Майкл мстительно съел одного из коней мистера Ребека. После этого партия двигалась медленно и вяло.
Внезапно тело мистера Ребека резко выпрямилось. Сначала Майкл подумал о марионетке, которую потянули за ниточки. Затем он отбросил неодушевлённый образ и представил себе небольшого дикого зверька. Мистер Ребек даже вроде бы торопливо принюхивался.
– Что такое? – спросил Майкл.
– Где-то тут – женщина, – напряжённо сказал мистер Ребек.
Снова шаги Сандры простучали по основанию Майклова черепа.
– Где?
– Вон за теми деревьями, около огромного мавзолея. Она нас ещё не увидела, мы располагаем временем.
Он начал собирать фигурки и торопливо засовывать их в карманы.
– Эй, – сказал Майкл. – Погоди минутку.
Мистер Ребек оставил попытки затолкать короля в уже переполненный карман рубахи.
– Что такое?
– Да просто подожди – и все. Почему ты так боишься общества? Я думаю, это было бы мило.
– Майкл, – взмолился мистер Ребек. – Ради Бога…
– Да ладно. Какого дьявола мы должны прятаться, когда кто-то приходит? Ты так каждый раз поступаешь?
– Почти каждый. Идём, Майкл.
– И что у тебя за жизнь?
– Такова моя жизнь, – огрызнулся мистер Ребек, вроде как подчеркивая своё раздражение. – И я ею распоряжаюсь. Если хоть кто-нибудь что-то заподозрит и доложит сторожу, меня отсюда выбросят. А я не могу отсюда уйти, Майкл. Вообще не могу.
Быстро и хрипло дыша, он взглянул на Майкла поверх шахматной доски. Майкл собирался что-то сказать, или думал, будто собирается, но вот мистер Ребек коротко вздохнул и прошептал:
