Нет свободных столиков.
И что мне теперь делать? Как уйти? Как попасть домой?
Столиков нет. Нет. Нет.
Но всегда должен быть столик.
Нет столиков. Их просто нет. Нет.
И тут я слышу шум. Прислушиваюсь. Это моя кровь, бегущая по тонким ушным капиллярам. Начинается. Снова это со мной происходит.
Я дышу чаще, но воздуха не хватает. Плечи болят, потому что суставы выпали из сумок и руки повисли, соединенные с телом лишь кожей. Голова вращается, и я молюсь, чтобы хоть один столик освободился. Если я сейчас не сяду, то не смогу заказать торт и шоколад, а если не закажу торт, не смогу посчитать маковые зернышки и не буду знать, сколько кусочков мне нужно съесть; а если не съесть торт, не доесть его до последнего кусочка, как тогда узнать, когда пора идти домой? Я повисла в пространстве, я не могу вернуться домой вот так просто. Я оторвалась от земли, сквозь меня дует ветер, и мало ли что теперь со мной может случиться? В животе начинаются спазмы. Может, у меня холера? Скоро все внутренности вытекут.
И тогда я вижу его – парня из супермаркета. Он сидит за вторым столиком справа от дальней стены. И смотрит на меня. Рядом с ним свободное место. Он машет мне рукой, как ребенок.
На левой руке я ношу часы. Старые мужские часы. Они должны были достаться моему брату. У всех нас бывают времена, когда мы не справляемся. Когда я чувствую, что теряю контроль, то смотрю на часы. Мне нравится, что на них римские цифры. Нравится, как они выглядят – словно древнеримские развалины, где символы «I» – это колонны. В наше время римские цифры редко используются, разве что для обозначения года, когда был снят фильм, чтобы мы не догадались, какой он старый. Или для обозначения серийного номера яхт, или «Роки I», «Роки II».
В римских цифрах мне больше всего нравятся две вещи. Во-первых, значение имеют не только символы, но их расположение. V и I, стоящие рядом, обозначают 6. Но если I поставить перед V, получится 4. XL – это 40, CM – 900. Мне нравится, что у римлян не было нулей. До такого они не додумались. В отличие от индусов.
Иногда мне хочется забраться под циферблат часов брата. Побродить среди цифр. Прикоснуться к ним. Взвесить на ладони. Интересно, сколько я смогу там простоять?
И сколько можно простоять в кафе, глядя на часы и не возбуждая подозрений?
Вот в чем загадка римских цифр – почему на часах, настенных и наручных, пишут IIII вместо IV? Ведь римляне наверняка умели писать римскими цифрами! Даже на циферблате Биг-Бена вместо IV–IIII. Самое логичное объяснение, что IIII уравновешивает VIII с противоположной стороны циферблата. Однако почему тогда I и IX не уравновешены и никого это не беспокоит? Нет, скорее всего, дело в другом. Несмотря на то что мы изобрели строгие правила счета, стремимся контролировать использование чисел и подчинить их себе, римляне думали совсем иначе. Вероятно, они считали, что и IIII сгодится, потому что всем и так понятно, что это четверка, и зачем забивать себе голову ерундой? Были у них дела и поважнее – например, как достать билеты на хорошие места в Колизей и проследить, чтобы тога не упала. Но, возможно, во всей этой катавасии с IIII и IV и кроется истинная причина падения Римской империи. Многим империям удалось пережить вражеские набеги. Но разгильдяйство сгубит кого угодно.
Каково бы ни было время, которое можно провести, стоя на пороге кафе и глядя на часы, оно прошло.
Я должна сделать выбор.
Можно подождать, пока из-за паники я не смогу дышать, а можно подойти и сесть. Если я сделаю второе, Шерил подойдет, заговорит о погоде, принесет мне шоколад и торт, и я смогу посчитать зернышки, съесть торт и отправиться домой. Но если я сяду, мне придется заговорить с ним. И это будет уже второй по счету разговор с совершенно незнакомым человеком. Беспрецедентный случай.
Я иду. 12 шагов до столика.
Выдвигаю стул.
Сажусь.
У него хорошие зубы, прямо как у детей молочные. По крайней мере, те 6, которые я вижу. Кремово-белые с округлыми, а не острыми и не торчащими краями. На нем опять джинсы, а ведь сегодня пятница. Супер. Значит, у него не только нет друзей, но он еще и безработный. Как бы то ни было, джинсы ему идут. На нем черная вафельная рубашка с короткими рукавами и 6 пуговицами спереди. Пуговицы маленькие и блестящие – пластик под перламутр. Светлые волосы растрепаны. Он предложил мне сесть за его столик. Надо вести себя вежливо.
– Вы меня преследуете? – спрашиваю я.
Он как раз отхлебнул кофе и поперхнулся.
– Ммм… нет. А вы?
– Зачем это мне вас преследовать?
– Не знаю… чтобы украсть мои фрукты?
– Всего лишь один банан. С тех пор я многому научилась.
– Я тоже. Правда. Рад вас видеть. – Он берет меню. И снова кладет. Похоже, у него в мозгах протечка.
Сверяюсь со своим детектором сарказма: ничего. Неужели он и вправду рад меня видеть? Поразительно, но я начинаю краснеть. Не деликатно, как героини Джейн Остин – два розовых пятнышка цвета закатного солнца ровно в центре круглых девичьих щечек, а волной океанского прилива, жаркой и алой, которая начинается с пальцев ног, поднимается вверх по бедрам и щекочет губы, наконец со всей силы обрушиваясь на песок, то есть лицо. Яркий, пульсирующий алый.
– Это потому, что вы увидели, как я иду вам навстречу. У меня потрясающая походка. Весь секрет в том, чтобы… – Я наклоняюсь вперед, заговорщически поглядывая из стороны в сторону и приложив руку к лицу, чтобы укрыться от лишних ушей, – ставить одну ногу перед другой. Родители научили меня этому много лет назад, и вот почти каждый день я тренируюсь. Мое любимое занятие – пройтись по кафе.
Он открывает рот, чтобы ответить, но тут из-за моего плеча возникает Шерил:
– Что будешь, милочка?
Ну наконец-то.
– Горячий шоколад, 2 мини-суфле, кусок апельсинового торта.
– Сегодня апельсинового нет, зайка. Не желаешь попробовать кусочек лимонного?
Тьфу.
Тьфу!
Без паники, без паники, без паники.
Нет апельсинового торта – значит, нет зернышек. А без зернышек я не узнаю, сколько кусочков отломить. Как можно съесть что-то, не зная, на сколько кусочков это поделить?
Перевожу взгляд на мальчика с бананом:
– Сколько вам лет?
Тому хватает наглости не показать удивления. Люди обычно удивляются, когда незнакомцы спрашивают, сколько им лет, заказывая еду в кафе.
– Тридцать восемь.
Поворачиваюсь к Шерил:
– Да, я буду лимонный торт.
Та улыбается. Не мне.
– Еще чего-нибудь, Шейми? Что-то ты сегодня припозднился.
Шейми. Я прихожу сюда каждый день в течение последних двух лет и до сих пор для нее всего лишь милочка.
– Проспал. Вчера загулялся допоздна. Еще кофе, Шерил.
Шерил одаривает его своей самой праздничной улыбкой. Мне она так никогда не улыбалась, даже в мой день рождения, когда я ей 10 баксов на чай оставила. Вдруг начинаю ее ненавидеть. Это она виновата, что мне приходится сидеть за чужим столом и есть не то, что обычно. По ее вине меня окружают одни лыбящиеся идиоты. Шерил уходит за апельсиновым тортом. В роли апельсинового сегодня лимонный.
– Припозднился? У вас что, свидание?
Он смеется, хоть моя шутка и несмешная.
– По утрам я обычно бегаю в парке. Потом захожу сюда выпить кофе.
Что-то мне подсказывает, что сегодня Шерил понадобится больше 7 минут, чтобы принести мой торт. Или эти 7 минут протянутся дольше, чем обычно. Продолжаю допрос:
– Что за имя такое – Шейми?
– Шеймус Джозеф О’Рейлли. Никогда не угадаете, откуда родом мои предки.
19 букв. Как у меня.
– Из Индии?
– Хм… нет. Были бы они индусами, меня бы назвали Шеймусом Джозефом О’Синг хом или как-то в этом роде. – Теперь, когда мы сидим ближе, вижу, что глаза у него вовсе не карие. А каре-зеленые. – Ваша очередь.
– Моя очередь что?
– Ну знаете, как люди знакомятся, становятся друзьями? Я называю свое имя, потом вы свое. Потом пожимаем руки.
– Правда? Занятный ритуал. Вы антрополог?
Приносят мой апельсиновый торт. Он подозрительно напоминает лимонный, но я стараюсь не обращать на это внимания. Гораздо сложнее поделить его на 38 кусков. Передо мной стоит нелегкая задача. Жаль, что ему не 14.
Лимонный торт гораздо тоньше апельсинового. Я бы сказала, его высота составляет примерно одну треть высоты апельсинового. Разделить кусок апельсинового торта на 38 частей проще простого, но с лимонным дело обстоит сложнее.
Для начала делю торт по длине по центру, от острого конца к широкому. Затем поперек, но не соблюдая математической точности, так как та часть, что у кромки, гораздо шире. Получается примерно одна треть торта с широкого конца и две трети с острого. 2 кусочка с острого конца снова делю по длине, затем каждый образовавшийся кусочек – на 3 части. Таким образом, с острого конца получается 12 кусков. Теперь широкая часть. Здесь нужно сделать 26 порций, а это будет непросто.
Делю 2 кусочка с широкого края вдоль на 3 части. Вроде пока ничего. Затем каждый из них еще на 4 части поперек. 24. Осталось лишь отделить у кромки два уголка из песочного теста. Эврика! 38. Приступаю к порции номер 1.
