Молодой офицер считает, что его выбор был свободным, но автор романа думает иначе. Он утверждает, что участь Дрого была решена в тот самый момент, когда он, получив приказ, отправился на свое первое дежурство — на третий редут Крепости. Почему это так — рассказано в шестой главе. В нее включено лирическое отступление, где автор разъясняет содержание романа. Это отступление перекликается с одним из ранних рассказов Буццати — «Семь гонцов» — и дает тему для многих его последующих новелл, в частности для «Курьерского поезда». Автор сравнивает жизнь с дорогой, по которой идет человек, сперва уверенно и спокойно, а потом все ускоряя шаг, торопясь достичь какой-то ему самому неведомой цели. «Тебе за ту реку, скажут люди. Осталось десять километров, и, считай, ты уже на месте. Но дорога почему-то все никак не кончается… все хорошее осталось позади, далеко позади, а ты прошел мимо, не зная этого. Да, возвращаться уже слишком поздно, за спиной нарастает топот множества людей, идущих следом, подстегиваемых теми же иллюзиями, тем же миражем, пока еще невидимым на белой пустынной дороге». Джованни только кажется, что он выбрал крепость Бастиани. На самом деле Крепость выбрала его, став тем, что сам он склонен называть настоящей жизнью. Вот почему крепость Бастиани волшебным образом преобразилась в тот самый момент, когда Дрого решил отказаться от возвращения в город.
Пока Джованни молод и преисполнен надежд, для него поют «знаменитые серебряные трубы крепости Бастиани». Так как он — офицер, а Крепость стоит на границе с неким северным государством, то героические события, которых он нетерпеливо ждет и которые должны наполнить содержанием и смыслом его настоящую жизнь, по необходимости мыслятся им как военные действия, как отражение неизбежного, по убеждению всего гарнизона, нашествия северян. Однако летят годы, и ничего не происходит, Крепость ветшает, а гарнизон ее сокращается. Серебряные трубы поют все реже и глуше. Тем не менее Дрого не устает ждать. Ничего другого ему, впрочем, и не остается. Настоящая жизнь свелась к надежде, что когда-нибудь еще произойдет что-то поистине значительное и важное. В конце концов вражеская армия действительно подходит к крепости Бастиани. Готовится штурм. Событие, которого так долго ждал Джованни Дрого, наступает, но теперь он уже не в состоянии принять в нем участие. Он стар и смертельно болен. В самый решающий момент его с позором прогоняют из Крепости, чтобы освободить место офицеру, который может оказаться полезен. То, что представлялось Джованни Дрого настоящей жизнью, завершилось ничем, обернувшись трагическим абсурдом. «Ему почудилось, что бег времени словно по волшебству приостановился. Сначала был водоворот, затягивавший его в последнее время все глубже, а потом вдруг все исчезло, плоский мир застыл в неподвижности и стрелки часов побежали неизвестно в каком направлении. Дорога для него кончилась».
Однако в отличие от Кафки для Дино Буццати человеческая жизнь не абсурдна, или, вернее, человек может противопоставить себя абсурдному бегу времени. Буццати оставляет человеку надежду, которая, как бы мизерна она ни была, стоит больше вечного райского блаженства (см. рассказ «Падение святого»). Оказавшись на жалком, грязном постоялом дворе, одинокий, всеми покинутый, Джованни Дрого вдруг понимает, что главное событие его жизни еще впереди, что «ему представился небывалый случай вступить в последнюю битву, которая сможет оправдать всю его жизнь».
Главное событие в жизни человека — смерть. Все дело в том, чтобы человек осознал это и отнесся к смерти как к большому, но не абсурдному или катастрофическому, а вполне естественному событию жизни. Дрого понял, что совсем неважно, где человек встретится со смертью — на поле боя, на больничной койке или на постоялом дворе, важно, чтобы он сохранил при этом свое человеческое достоинство и свободу, чтобы он встретил смерть мужественно и спокойно, без унижающего человека трусливого страха перед Татарской пустыней. Именно такое понимание помогает Дрого, освободившемуся от героических иллюзий крепости Бастиани, вновь обрести самого себя: «И сразу же былые страхи рассеялись, призраки сникли, смерть утратила свой ужасный облик, превратившись в нечто простое и согласное с природой».
Автор «Татарской пустыни» смотрит на жизнь печально. Он не находит в ней ничего такого, что могло бы вызвать восторг и веру в лежащие за пределами человеческой личности трансцендентные смыслы и ценности, будь то Бог, достижения современной науки и техники или государство. Однако это вовсе не превращает Дино Буццати в «декадентского Смертяшкина», кокетливо эстетизирующего Смерть именно потому, что он видит в ней не великую жизненную реальность, а всего лишь один из атрибутов той игры, в которую ему хотелось бы превратить поэзию, искусство и само человеческое существование. «Татарская пустыня» порождена не пессимизмом, а гуманизмом, верой в самостояние человека, как сказал бы Пушкин, а также в возможность гармонии между человеком и окружающей его природой. Герой романа умирает улыбаясь, бросив последний взгляд на клочок звездного неба, видимый в окне грязного, пропахшего помоями постоялого двора.
6
Идеологический кризис середины 50-х годов, вынудивший наиболее передовую часть итальянской интеллигенции пересмотреть свое отношение к идеалам Сопротивления и отказаться от эстетики неореализма, творчество Буццати не затронул. И это понятно: умеренный консерватор, он, как уже говорилось, никогда не связывал с крушением тоталитарного режима Муссолини политических или социальных надежд и не питал иллюзий, утрату которых ему пришлось бы оплакивать. Так называемое неокапиталистическое общество потребления усилило его меланхолический скептицизм, но, дав ему новые сюжеты, не повлияло сколько-нибудь существенно ни на его миропонимание, ни на его литературный стиль. Именно в конце 50-х годов к Буццати приходит широкое признание. В 1958 году он издает сборник «Шестьдесят рассказов» и получает за него одну из самых престижных в Италии литературных премий — «Стрега». В 1960 году выходит повесть «Увеличенный портрет», которую критика тут же объявляет первой итальянской научно-фантастической повестью — очевидно, прежде всего потому, что это было просто хорошее, по-настоящему художественное произведение с весьма характерным для Буццати фантастическим сюжетом, но обставленное некоторыми аксессуарами модных в ту пору историй о роботах. За «Увеличенным портретом» последовал большой психологический роман «Любовь» (1963), имевший шумный и несколько скандальный успех, и сборник рассказов «Коломбр» (1966). В это же самое время Дино Буццати издает несколько книг стихов, пробует свои силы в драме, рисует декорации и комиксы и даже сочиняет либретто опер и оперетт, как правило, инсценируя собственные фабулы. Он живет напряженной творческой жизнью, сторонясь, однако, артистической богемы и сохраняя верность старомодной светскости стареющего джентльмена.
Однако литературные и художественные успехи Буццати не повлияли на его связь с газетой. Основным и главным его занятием всегда оставалась журналистика. Он по-прежнему публиковал в «Коррьере делла сера» острые, иногда несколько ироничные репортажи (в одном из них, «Крыши Кафки», написанном в 1964 году в Праге, он добродушно посмеялся над теми из своих критиков, которые усматривали кафкианство даже в посылаемых им телеграммах) и с конца 50-х годов вел раздел художественной критики. «Журналистика, — говорил Буццати, — является для меня не вторым ремеслом, а одним из аспектов моей профессии. Оптимум журнализма совпадает с оптимумом литературы. И я не понимаю, почему занятие журналистикой, если речь идет о хорошей журналистике, может повредить писателю. Более того, я думаю, что некоторые эпизоды повседневной хроники прямо и непосредственно содействуют достижению художественного эффекта».
Подобно Достоевскому Дино Буццати страстно любил газету за то, что она вводила его в стремительный поток сиюминутной жизни, но также и потому, что сквозь призму газетной полосы он мог разглядеть фантастику жизни или, вернее, ту глубинную суть реальной действительности, для правдивого, «реалистического» воспроизведения которой лучше всего подходили намеренно остраненные, фантастические ситуации литературных парабол. Нетрудно заметить, что на уровне фабулы рассказ «Друзья» перекликается не столько с романтическими новеллами о привидениях или мертвецах, сколько с фантастическим рассказом «Бобок», включенным в знаменитый русский журнал, обычно именуемый «Дневник писателя».
Однако в середине XX века абсурдность и фантастичность жизни не только в неокапиталистической Италии, но и в других частях света выявилась гораздо очевиднее, чем это было в пореформенной России, когда создавались «Кроткая» и «Сон смешного человека». Скажем, «Путешествие в Ад нашего века» выглядит как самый обычный репортаж из Милана, инфернальную жутковатость которому придает лишь намеренно нагнетаемая гиперболизация отдельных сторон обыденной жизни финансовой и деловой столицы современной Италии. Некоторые рассказы Буццати со временем стали выглядеть как непритязательные зарисовки современного быта. С ситуацией, изображенной в «Забастовке телефонов», теперь постоянно сталкивается каждый москвич, а сюжет «Проблемы стоянок» тоже, к сожалению, все более утрачивает для нас свою невероятность. «Я изображаю то, что вижу, — уверял Буццати, — и рассказываю о чувствах, которые испытал». Во многих его новеллах персонаж, от лица которого ведется повествование, носит имя Дино Буццати и наделен привычками и даже человеческими слабостями автора «Татарской пустыни». Так, подобно многим не верующим в Бога, Буццати был крайне суеверен. Он искренне верил в магию, астрологию, парапсихологию и т. д. Не исключено, что рассказ «Влияние звезд» во многом автобиографичен. «Он, — говорил о Буццати известный итальянский писатель Гуидо Пьовене, — наделен врожденной способностью превращать в сказку даже события собственной жизни».
