— Я занимаюсь в группе одного человека. Его зовут Самсон, — вдруг сказала за чаем молоденькая любовница моего приятеля.
— Отведи меня туда.
— Я могу отвести, но Самсон, он такой. Он может выгнать. Он все может, он людей насквозь видит. Он не человек, он бог, у него вокруг головы свечение. К нему самые главные тибетские люди посоветоваться приезжают.
— А ты как к нему попала?
— Я сама из деревни под Тулой, медучилище кончила, в Москву приехала, вижу объявление «Танцы народов Индии». А я интересуюсь всем таким, ну и пошла танцевать, а там была девочка, его ученица.
Однокомнатная хрущевка находилась на краю земли. Хозяин был худощавым существом без возраста с лежащими на плечах седыми пушистыми волосами и длинной бородой. Он был босой, в расшитой восточным узором хламиде. Нимба я не обнаружила, но обнаружила огромные черные глаза, кажущиеся совершенно мертвыми и обращенными вместе со своим обладателем в параллельное пространство. Иногда они вспыхивали, как фары, и было видно, какой величины агрессивность он подавляет в себе.
— Вымой пол, — сказал он без предисловий моей проводнице и отвел меня в кухню, решенную, как и вся обитель, в эстетике буддистского монастыря.
— Зачем пришла? — спросил Самсон, глядя сквозь меня мертвыми глазами.
— Меня прислал к вам В., — соврала я.
— Не ври, В. уехал за границу.
— Откуда вы знаете?
— Я все знаю. Зачем пришла?
— Хочу быть вашей ученицей.
— Не сможешь.
— Смогу. Я была ученицей В., — гордо ответила я и с готовностью отличницы начала рассказ о духовно-половых опытах.
— Говнюк! — заорал Самсон, глаза его запылали. — Я его за это и выгнал. Он мне тут половину девок обрюхатил. Говорил: как выебу — сразу станешь Буддой!
Мы зашли в комнату; оставшись недовольным качеством мытья пола, Самсон взял половую тряпку и несколько раз крепко дал ею по лицу моей проводнице.
— Простите, учитель, — подняла она на него искренне виноватые глаза и вспорхнула за новой водой. Сообразив, что сцену нельзя обсуждать, а можно только осмыслять, я продолжила тему:
— Почему вы не хотите взять меня в ученицы?
— У тебя западный склад головы. Такие, как ты, не могут верить в учителя, не могут верить в бога. Им не дано. Они не умеют выводить базисные вещи из зоны критики, они бы и рады учиться, но им не у кого.
— Это плохо? — испугалась я.
— Не плохо и не хорошо. Это как цвет кожи. Это немножко тяжелей, потому что все решения приходится принимать самостоятельно.
— А почему вы меня сразу не выставили за дверь?
— У тебя очень приятная энергетика, — сказал он с тем выражением лица, с которым говорят о гастрономическом изыске. — Из тебя получится что-то интересное.
Я начала захаживать, полная загадка — зачем Самсон тратил на меня время. Он заваривал отвратительного вкуса чай из тибетских трав, и мы разговаривали. Самсон действительно знал все. Он просто считывал любую информацию с какой-то бегущей только мимо него строки. Он ставил диагнозы и предсказывал судьбу, не видя человека, только послушав рассказ о нем. Он мог обсуждать книги, которые никогда не читал, фильмы, которые никогда не видел, страны, в которых не был, только подключившись к энергетике говорящего о них. Он утверждал, что это доступно любому, потратившему на обучение время и силы, и только эпоха ленивых и нелюбопытных халявщиков объявила это чем-то сверхъестественным. Однако, отдав свою голову параллельной жизни, он очень плохо ориентировался в этой. Огромной проблемой была для него поездка на метро или поход в магазин.
Бытовухой прилежно занимались ученики, воспитываемые в жестоком повиновении и разнообразном истязании. Совок, помноженный на вседозволенность ламаистского наставничества, оставлял от группы ощущение садомазохистского ПТУ. Ученики исчезали, но на место их приходили новые, это всегда были юные провинциалы, задохнувшиеся в своих городах, растерявшиеся в Москве и остро нуждающиеся в причастности к чему-то такому, оправдывающему унизительность их неустроенных будней. Большинство из них сделалось потом прилежными буржуа, меньшинство погибло от пьянства и наркотиков.
— Тебе не кажется, что ты вешаешь им лапшу на уши? — как-то, расхрабрившись, спросила я Самсона.
— Я даю им то, за чем они приходят. Они уходят от меня более счастливыми, чем приходят. Они заблудились и сами никогда не выйдут на тропу. Я выгоняю их туда палкой, а не конфеткой потому, что они не верят в конфетку, жизнь приучила их искать истину на конце палки, а не конфетки.
— А зачем они тебе? Почему бы тебе не уехать в Бурятию, жить в дацане?
— Все, что мне необходимо для жизни, я имею здесь. Только глупцы считают, что, забравшись на гору, они существенно приближаются к звездам.
Подбираясь к главной цели, однажды я игриво провела ладонью по его волосам. Самсон наморщил лоб, включил бегущую строку, считал с нее, что это значит на мирском языке, и сказал:
— Я не В., люди для меня уже много лет окрашены не полом, а уровнем духовных притязаний.
— И тебе совсем неинтересно женское тело?
— Оно относится к вещам, которые мне безразличны.
— То есть у тебя погасли некоторые системы рефлексов?
— Мне достаточно нажать на кнопку, чтобы они включились. Я могу оказать услугу твоему любопытству, но тебя ждет разочарование. Ты рассчитываешь на полет по золотым воронкам, а я могу предложить только голую физиологию.
Когда это произошло на циновке, заменяющей Самсону постель, я чуть не умерла от страха. Обжив пространство болтовни за чаем, здесь я оказалась в контакте с роботом, методично и качественно выполняющим программу, оставив не взрыхленной мою эмоциональность. Глаза его казались еще мертвее, чем обычно, тело представляло собой оболочку, хозяин которой отлучился по делам.
Если в беседе мы находились в партнерском контакте, то в сексе со стороны Самсона контакт даже не предполагался. Эта часть его естества не нуждалась в диалоге. Я умоляла Бога, в которого не верила, чтобы это кончилось раньше моей смерти, потому что существо, в объятиях которого я находилась, казалось мне незнакомым и не откликающимся на просьбы.
— Ну вот видишь, ты летаешь совсем не в ту сторону, в которую собиралась, — наконец сжалился Самсон.
— Но почему, почему с В. все было по-другому? Ведь ты — профессионал, а он — дилетант.
— Наоборот, — усмехнулся Самсон.
— А если добавить дыхательные техники и наркотики?
Неужели ты до сих пор не поняла, что дыхание и таблетки — это театральные эффекты, если бы они могли это давать, то человечество развивало бы культуру в этих направлениях.
— А что же тогда?
— Твой тип психики, помноженный на его тип психики, помноженный на то, что вы подразумеваете под словом «любовь», — это был главный урок Самсона.
Последние годы мы практически не общаемся. Я звоню ему только в экстремальных ситуациях. Однажды, когда мы в очередной раз разводились с первым мужем...
— В доме зацветет цветок, вы уедете на юг и проживете вместе еще столько же, — сказал Самсон.
— Но у меня в доме нет цветов, которые могут зацвести, — завопила я.
— Зацветет, — сказал Самсон и положил трубку. Мы взяли билеты на Украину, для летнего выпаса детей, за два дня до отъезда кактус, который цветет раз в сто лет, выбросил четыре огромных лотосоподобных цветка. Мы действительно прожили вместе еще ровно столько.
Иногда Самсон немного ошибался, в июне девяносто первого, например, позвонил:
— В июле будь в Москве, получишь возможность утолить свой гражданский темперамент.
Досидев до конца июля, я уехала отдыхать, тут-то все и началось. Однажды в междубрачный период я позвонила Самсону. Мы болтали, как и все тогда, о политике. На прощание он сказал:
— Доделай все дела, подбери хвосты. Через два месяца ты выйдешь замуж за иностранца, который даст тебе возможность реализоваться во многих областях сразу. — Я ужаснулась, потому что иностранцы, находившиеся к этому моменту в моем гардеробе, мало походили на людей, способных дать кому-то возможность в чем-то реализоваться. Самсон ошибся только в подданстве моего мужа, петербуржца, родившегося в Риге, правда, его предки пару веков назад пришли из Шотландии, о чем свидетельствует фамилия и утверждение свекра, что они в родне со Стюартами. Муж же мой в генеалогические игры не играет и презирает мое деление людей на тех, кто ест ножом и вилкой, и тех, кто только вилкой.
Самсону я давно не звоню и телефона его никому не даю, для всех, действительно нуждающихся, жизнь материализует его сама.
В юности я обожала стихи Л. и мечтала стать его ученицей. Он не входил в число крикливых шестидесятников, строивших биографию на недовольстве режимом в рамках дозволенного, с западными дивидендами, потребностью все время быть на виду и прозвищем «разночинцы на «Жигулях». Интеллигентностью и изяществом были пронизаны не только стихи и переводы Л., но даже слухи о нем.
