Полиции пока не удалось установить личность грабителя, по всей вероятности не являющегося местным жителем, однако признано, что за взломом стоит попытка ограбления. Не может быть и речи, заявил представитель властей, о предъявлении каких-либо обвинений мистеру Уиншоу, который, по сообщениям, пребывает в состоянии глубокого шока.
Следствие продолжается. О развитии событий читатели нашей газеты будут узнавать по мере поступления информации.
* * *
Воскресным утром после торжества Мортимер обнаружил, что его родственные чувства в раздрае. Семейная преданность — или те ее остатки, что еще таились у него в душе, — требовала, чтобы он остался с братом и помог ему превозмочь тяжкое испытание; но с другой стороны, Ребекке не терпелось покинуть Уиншоу-Тауэрс и как можно скорее вернуться в их мэйферскую квартиру. В конечном итоге принять решение оказалось несложно. Жене он отказывать не мог ни в чем; в особняке оставалась целая армия прочих родственников, которым спокойно можно вверить заботу о восстановлении душевного равновесия Лоренса. К одиннадцати часам все чемоданы Мортимера и Ребекки были снесены в холл и дожидались, когда их доставят к серебристому «бентли». Сам Мортимер готовился попрощаться с Табитой — та еще не вышла из комнаты, узнав о скандальных событиях минувшей ночи.
В дальнем конце холла Мортимер заметил Гимора и поманил его.
— А доктор Куинс — приезжал ли сегодня утром справиться о состоянии мисс Табиты? — спросил он.
— Да, сэр. Прибыл довольно рано — часов около девяти.
— Понятно. Я полагаю… я надеюсь, никто из прислуги не думает, что она может быть как-то связана с… тем, что произошло.
— Мне неизвестно, о чем может думать остальной персонал, сэр.
— Ну разумеется, нет. Что ж, если вы будете любезны проследить, чтобы наш багаж погрузили в машину, Гимор, я, наверное, сам схожу и перекинусь с нею парой слов.
— Прекрасно, сэр. Вот только… мне кажется, что в данный момент она принимает другого посетителя.
— Другого посетителя?
— Примерно десять минут назад, сэр, приехал какой-то джентльмен и спросил, нельзя ли ему повидаться с мисс Табитой. Встречать выходил Берроуз и, боюсь, уже проводил гостя к ней в комнату.
— Понятно. Тогда я лучше узнаю, в чем дело.
Мортимер живо преодолел несколько лестничных пролетов к покоям сестры и остановился у двери. Никаких голосов изнутри не доносилось, — по крайней мере, пока он не постучал. После значительной паузы раздался надтреснутый, невыразительный голос Табиты:
— Войдите.
— Я просто заглянул попрощаться, — объяснил Мортимер, удостоверившись, что она одна.
— Тогда до свидания, — ответила Табита. Она вязала нечто большое, фиолетовое и бесформенное, а на столе рядом стоял подпертый чем-то раскрытый номер журнала «Спитфайр» [5].
— Мы должны чаще видеться друг с другом, — нервно продолжал Мортимер. — Вероятно, ты приедешь навестить нас в Лондоне?
— Сомневаюсь. Сегодня утром здесь побывал доктор, а я понимаю, что это означает. Они попытаются обвинить меня в том, что произошло ночью, и снова упрятать. — Она рассмеялась и пожала костлявыми плечами. — Ну и что с того? Я уже упустила свой шанс.
— Упустила свой?.. — начал было Мортимер, но осекся. Он подошел к окну и постарался говорить как можно небрежнее: — Ну разумеется, существуют некоторые… обстоятельства, требующие объяснения. Например, окно библиотеки. Гимор клянется, что запер его, как обычно, однако этому человеку, взломщику, кем бы он в действительности ни оказался, кажется, вовсе не пришлось ничего взламывать. Но я не думаю, что тебе известно что-либо об…
Он умолк
— Ну посмотри только, что ты натворил своей болтовней, — покачала головой Табита. — У меня сползла петля.
Мортимер понял, что напрасно тратит время.
— Что ж, мне пора.
— Приятного путешествия, — отозвалась Табита, не поднимая глаз.
В дверях Мортимер помедлил.
— Кстати, — сказал он, — а что за посетитель у тебя был?
Табита непонимающе уставилась на него:
— Посетитель?
— Гимор сказал, что к тебе несколько минут назад кто-то заходил.
— Нет, он ошибся. И довольно сильно.
— Понятно. — Мортимер глубоко вздохнул и уже совсем было вышел за дверь, но что-то его остановило. Нахмурившись, он обернулся: — Мне это лишь кажется или у тебя здесь какой-то странный запах?
— Это жасмин, — ответила Табита, просияв впервые за все утро. — Правда, прелестно?
3
Юрий был в то время моим первым и единственным героем. Родители вырезали все его фотографии из журналов и газет, а я развешивал их на кнопках по стене у себя в спальне. Обои на этой стене давно переклеили, но еще много лет после того, как фотографии сняли, на обоях, словно беспорядочная фантастическая карта звездного неба, виднелись точки булавочных уколов. Я знал, что не так давно он приезжал в Лондон; смотрел по телевизору, как он едет по улицам, запруженным ликующими толпами. Я слышал о его появлении на выставке в Эрлз-Корт, и от того, что он пожимал руки сотням счастливых детей, во мне разгоралась жаркая зависть. Однако мне и в голову не пришло попросить родителей свозить меня туда. Поездка в Лондон для моего семейства была предприятием не менее дерзким и неслыханным, чем полет на Луну.
На мой девятый день рождения отец тем не менее предложил если не полет на Луну, то, по крайней мере, запуск в стратосферу — поездку на весь день в Вестон-супер-Мэр. Мне сулили посещение недавно открывшейся детской железной дороги и аквариума, а позволит погода, то и купание в открытом бассейне. Стояла середина сентября, точнее — 17 сентября 1961 года. Деда и бабушку в поездку пригласили тоже — я имею в виду маминых родителей, с отцовскими мы не общались. Вообще-то, сколько себя помню, мы не получили от них ни единой весточки, хотя я знал, что они живы. Возможно, отец и поддерживал с ними тайную связь, но сомневаюсь. Всегда нелегко было определить, что он чувствует, и даже сейчас я не могу сказать, скучал он по ним или не очень. С дедом и бабушкой, во всяком случае, он ладил вполне пристойно и за много лет успешно выстроил оборонительную стену против дедовского добродушного, но упорного подтрунивания. Мне кажется, в тот день их пригласила мама, — вероятно, даже не посоветовавшись с отцом. Как бы то ни было, ссорой в воздухе и не пахло. Родители вообще никогда не ссорились. Отец просто пробурчал нечто в том смысле, что лучше бы им сесть сзади.
Но на заднем сиденье, конечно, расположились женщины, усадив между собой меня. Дед устроился на пассажирском сиденье спереди, раскрыв на коленях дорожный атлас, а его смутная шаловливая улыбка явно намекала, что отцу придется нелегко. Они уже поспорили, на какой машине ехать. «Фольксваген» деда с бабкой был старым и ненадежным, но дед никогда не упускал случая облить помоями британские модели, к разработке которых мой отец, служивший в местной механической компании, имел какое-то отношение, а потому и покупал — из лояльности к работодателям и своей стране.
— Сплюнем через левое плечо, — сказал дед, стоило отцу потянуться к ключу зажигания. А когда машина завелась, добавил: — Нет конца чудесам.
На день рождения мне подарили дорожные шахматы, поэтому мы с бабушкой сыграли несколько партий — скоротать время. Ни она, ни я не понимали ни одного правила, но нам не хотелось в этом признаваться, поэтому неумение мы возмещали импровизацией, выглядевшей как помесь шашек и настольного футбола. Мама, как обычно ушедшая в себя, задумчиво смотрела в окно или же прислушивалась к разговору на переднем сиденье.
— В чем дело? — спрашивал дед. — Ты горючее экономишь, что ли?
Отец не реагировал.
— Здесь можно разгоняться до пятидесяти миль в час, знаешь ли, — продолжал дед. — Ограничение — пятьдесят миль.
— А чего туда в такую рань приезжать? Нам некуда спешить.
— Поимей в виду — эта колымага начнет дребезжать уже на сорока пяти. А нам хочется доехать живыми и невредимыми. Эй, осторожнее — кажется, тот велосипед идет на обгон.
— Смотри, Майкл, коровы! — сказала мама, чтобы как-то отвлечь меня.
— Где?
— В поле.
— Мальчик уже видел коров, — вмешался дед. — Оставь его в покое. Кто-нибудь слышит лязг?
Лязга никто не слышал.
— А я уверен, что лязгает. Похоже, фитинг или что-то разболталось. — Он повернулся к отцу: — А ты какую часть этой машины проектировал, Тед? Пепельницы?
— Рулевую колонку, — ответил отец.
— Смотри, Майкл, овцы!
Мы оставили машину у самой набережной. Клочья облаков, пятнавшие небо, навели меня на мысли о сахарной вате, а та неизбежно направила поток сознания к киоску возле пирса, где дед и бабка купили мне огромный розовый ком клейкой амброзии и леденец на палочке, который я приберег на потом. Обычно отец как-то высказывался о пагубных последствиях подобных милостей для меня — как стоматологических, так и психологических, — но в этот раз, поскольку был мой день рождения, посмотрел сквозь пальцы. Я сидел на низком парапете, выходившем на море, и поглощал сахарную вату, наслаждаясь восхитительным напряжением между ее немыслимой сладостью и слегка колючим строением, пока не уничтожил примерно три четверти комка и меня не затошнило. На набережной все было спокойно. Убаюканный собственным счастьем, я не обращал внимания на прохожих, но смутно припоминаю прогуливавшиеся рука об руку респектабельные парочки и несколько человек постарше, что двигались более целеустремленно, одетые как в церковь.
