У меня ничего нет. Нет родины, нет дома. Для меня слова Хвана — что дыхание ветра с бескрайних диких равнин.
Речь Хвана неслась стремительными скачками и становилась все более запутанной.
— Мы, японские корейцы, должны всю жизнь в Японии делать деньги. Помочь тебе никто не поможет. Одиночки должны объединить силы, сплотиться. Вот условие, которое превратит нашу организацию в неприступную крепость, — утверждал Хван. — Ты, к примеру, таксистом работаешь. Что такое таксист? Живет как осьминог, с голоду сам себя поедает. Не собираешься же ты всю жизнь таксистом вкалывать! Я давно говорю — с работой помочь можно. Ты вот кредитным бизнесом пренебрегаешь, а это отличное дело. Еще никто не отказывался от денег, сколоченных на процентах. Деньги прежде всего. Без денег все в этой жизни — что лепешка на картинке. Потому что в Японии капитализм. Ты сейчас скажешь: мол, заниматься надо чистыми делами, не марая рук, — а вот это как раз и есть мелкобуржуазный оппортунизм. Корейцам не хватает жертвенности…
Каждый раз, когда я слышу от Хвана слово «жертвенность», у меня мурашки бегут по телу. Не потому, что я противник его теории «зарабатывать по-капиталистически, использовать заработанное в интересах социализма». Это очень даже замечательно. Но когда-то давно, на шестом съезде Компартии Японии, вспыхнула борьба по вопросу о смене курса, и тогда идея жертвенности, которую отстаивал Хван, была отвергнута. Теперь он порой как бы навязывал собеседнику мысль о ее очищении, и всякий раз при этом я испытывал замешательство.
В те времена мы были искренни. Многообразные противоречия жизни концентрировались для нас в одной точке: революция. Почему спустя годы нас стали одолевать сомнения? Нас, бродяг, в юные годы скитавшихся в поисках абсолютных ценностей? В определенном смысле мы и сейчас продолжаем эти поиски. Вот только ни одной проблемы так и не решили. Не застряли ли мы во времени? Не обманывали ли самих себя надуманными формулировками? Куда сгинул наш соратник Кан Ми Ун? Где живет, чем занимается? А Ким Чхэ Ён, а Кан Чхоль Бу?..
— Спросишь, что будет со мной? Да что бы ни было, не в том дело. Что я! Я просто пробный камешек. При тех людских отношениях, что в капиталистическом обществе, буду, наверное, вымазан грязью и разорван в клочья. В этой стране революция и сознание — что-то вроде Ахиллеса и черепахи, которые состязаются в скорости. И Ахиллесу никогда на догнать черепаху.
Он принялся всячески утверждать, что любыми жертвами нужно добиться единства родины. Орал, что если нынешнее положение затянется, то мы просто станем игрушкой в руках Америки, Японии и Пак Чжон Хи[4] и их политических уловок. Рано или поздно схватка неизбежна, а потому решение надо принимать немедленно.
— Кто знает, что выкинет загнанный в угол?! — кричал Хван. — Содрогаешься, представляя, чем это кончится! Похищение Ким Дэ Чжуна, дело Мун Се Гвана[5] — это еще пролог! Пак Чжон Хи не станет спасать пятьдесят миллионов корейцев. Более того, вспыхни война — этот маленький Гитлер пустит в ход всё, хоть атомную бомбу, хоть водородную!..
Его медно-красное лицо все больше и больше наливалось кровью, а сам он при этом возил палочками по дну миски и отправлял в огромный рот остатки рыбы с овощами, перемалывая все это своими крепкими зубами. Забавно было смотреть на яростно жестикулирующего, разглагольствующего обжору Хвана.
В закусочной было полно посетителей. Наискосок от нас расположились двое студентов университета N, известного царящим там среди молодежи духом насилия. Нарочито мешковатая студенческая форма, высокие стоячие воротнички, над которыми красовались прически-«черепа» в стиле «Риджент Стайл»[6], — все это выдавало низкопробное стремление к явной демонстративности; в остро поблескивающих, словно из глубины пещеры, глазках отсутствовал даже намек на интеллект. В той половине помещения, что была обставлена по-японски,[7] пышным цветником разместилась женская компания, перед ней беспорядочно толпились бутылочки сакэ, а дамы попыхивали сигаретами, создавая легкомысленно-приподнятую атмосферу.
За столиком рядом с Хваном беседовали пожилой мужчина и господин средних лет, до нас доносились обрывки разговора о том, как милы женщины на Тайване и в Южной Корее, как смелы и как искусны в постели. Обычный треп о туристической поездке. Мужчины то и дело переходили на шепот, словно речь шла о каких-то секретных делах, а потом разражались циничным хохотом. Это явно действовало Хвану на нервы.
— Между прочим, — заговорил пожилой, обращаясь к приятелю, и в голосе его зазвучали теплые нотки воспоминаний. — Я во время войны служил в части, расквартированной в Кёнсан Нандао…
Хван навострил уши.
Мужчина рассказывал, что служил там в 184-м полку, они целыми днями чистили винтовки системы Мурата, купались рядом в реке, жили себе, позевывая, да резались в карты.
— Дело было как-то летом, под вечер. Мы за оградой у себя держали пяток-другой свиней, кур и козу. Сельская идиллия, да и только. Пришел кореец, что при нас служил, кули мы их называли, принес скоту кормежку. Зад у него, ну разве что для виду, прикрывали какие-то драные штаны, сам весь голышом, и тело что надо — загорелое, гибкое, как хлыст. Солдаты наши слонялись без дела, курили себе, подпирая изгородь, да насмешничали, а тут один возьми и предложи: а что, если этого кули с козой случить?..
У истомившихся от скуки солдат эта идея нашла полную поддержку.
— …Сразу же выложили три пачки «Хикари» и стали корейца уговаривать. Кули поначалу колебался, но перед тремя пачками «Хикари» не устоял. Сам-то он всегда солдатские окурки подбирал, а нет так траву в клочок газеты заворачивал да курил…
И вот в театре под открытым небом началось редкостное представление — скотоложство.
— …Кули эту упирающуюся козу силком придавил, вставил ей сзади и давай, значит, туда-сюда…
Слушавший с явным интересом господин пригнулся всем телом к рассказчику:
— И что дальше?
— Это было потрясающе. Коза зажмурилась, передние ноги у нее подкосились, блажит во всю глотку…
— То-то сладко порезвилась! — Глаза у господина маслянисто блестели.
— Да уж, — цинично расхохотался пожилой.
Слушавший все это со стороны Хван с потерянным лицом вклинился в разговор:
— И что было потом?
— Потом? — оторопев, переспросил неожиданно вторгшегося собеседника пожилой. — А, насчет козы-то? Да ничего. На том и кончилось.
— Ведь не кончилось, наверное? Еще и продолжение было?
В словах Хвана был явный подтекст, и пожилой с подозрением переспросил:
— Продолжение, говоришь? Какое-такое продолжение?
— К примеру, потом вместе насиловали женщин и девочек в деревне и повырезали всех, потом проверяли свои японские мечи на детских шейках, и еще много чего…
Пожилой удивился:
— Ты что хочешь сказать? Мы такого не делали.
— Но говорят, тогда в Китае и в Корее это было очень даже распространено.
— Ты не так понял, наш отряд не сделал ни единого выстрела.
— Ну да, не сделал ни единого выстрела, а принудить несчастного кули к скотоложству — это, по-вашему, и не преступление? Я сам кореец и не могу простить, что мой соотечественник пережил такое! По мне, это мерзкий поступок, ничуть не лучше, чем групповое насилование или резня, — но вы-то, видно, так не считаете?
Назвав себя корейцем, Хван неожиданно для пожилого поставил его в унизительное положение. Тот умолк, явно досадуя на себя за промашку. Растерявшись от неприкрытой враждебности, с какой Хван обвинял собеседника, господин средних лет примиряюще сказал:
— Понятно, что с вашей точки зрения все это не особо приятно. Но стоит ли принимать всерьез пьяные разговоры, а? Сейчас Япония мирная страна, и вы, и мы — все дружно живем вместе.
— Мы не живем дружно вместе. Японцы постоянно относятся к нам, как к чему-то грязному, они презирают и ненавидят корейцев!
— Но ко мне это совершенно не относится, — господин средних лет, словно желая подтвердить свою чистоту и порядочность, приосанился. Это выглядело несколько комично. Студенты, уже давно наблюдавшие перепалку Хвана с соседями, шипели, как разъяренные кобры:
— Ишь, разбежался! А не отвалить ли тебе по-быстрому на свою вонючую родину, да без всяких претензий? Чтоб в чужой стране еще и права качать!..
Высокомерным жестом мальчишка поднес к тонким коварным губам рюмку, пригнул голову и, метнув взгляд в нашу сторону, самодовольно развалился на стуле. Его напарник поддакнул:
— Слышал, что тебе мой приятель сказал? Вот и вали. А если дерьмовые претензии есть, так мы с тобой всегда поговорить готовы.
От их вызывающего тона Хван завелся моментально:
— Забавно! Так что, может, попробуем, а?
