– Бедная Лотти. Наверняка не раз пожалела, что решилась взять на себя заботу о маме. Скорее всего и не предполагала, что на это у нее уйдет вся жизнь.
– Это все началось так давно.
– Я помню, ты вначале думал, что мама malade imaginaire.[1]
– С мнительности началось. И наверное, она очень удивилась, когда оказалось, что она и в самом деле больна.
– Но Лотти впряглась гораздо раньше. Интересно, жалеет ли человек, что уступил чувству долга?
– Иногда мне кажется, что она именно об этом и сожалеет. Попала в ловушку. А уж потом вышло на сцену чувство долга как оправдание.
– Да, да. Некоторые люди просто опаздывают на поезд. Бедняжка ничего не получила от жизни.
– Ошибаешься. У нее есть своя особая роль. Роль, которую некоторые одинокие играют в семьях своих друзей. Семейные люди нуждаются в одиноких. Те для них своего рода душпастыри.
– Хочешь сказать, что на общество Лотти можно рассчитывать всегда? Ошибаешься, знаешь ли. Она ненавидит свою судьбу. Она вовсе не добрый пастырь.
– И не обязательно. Речь идет скорее о чем-то символическом. О том, что ее всегда можно найти в доме: приходишь, а она там тебе навстречу выходит.
– Как домашний кот?
– Именно так. А как мама?
– Все хуже. Но угасание может длиться годами. Помнишь тот ужасный приступ, который она перенесла когда-то и все же поправилась? Все равно, ремонт и так не успеем сделать.
– Полагаешь, в будущем году в это время будем уже жить в Вилле? – «Виллой» назывался дом матери в Челси.
– Не знаю. Ты не против, чтобы Лотти продолжала там жить? Мама ясно сказала, что оставляет дом нам всем. В нижнем этаже можно было бы устроить прекрасную квартиру для Лотти.
– Если мы туда переедем, она тут же выберется.
– О Господи! Ладно, не будем заранее расстраиваться. Скажу тебе, что Вилла – великолепный дом. Как замечательно будет иметь больше места после этой обувной коробки. И больше денег. По-твоему, я похожа на бессердечную материалистку?
– Не ты ли говорила, что в хозяйстве предпочитаешь экономию? И не ты ли говорила, что презираешь богатство?
– Старею, Пинки. Меняю взгляды.
Элисон Ледгард, мать Клер, вышла замуж за неудачливого адвоката, мечтавшего быть поэтом, но так ничего и не написавшего. Сама Элисон, дочь торговца льном из Ольстера, была невестой с изрядным приданым.
– Тебе надо почаще навещать Элисон.
– Да, знаю. Но мне так больно видеть, как она исчахла, а последние несколько дней она уже и говорить не может. При всем при том ее энергия не исчезла, она в ней, но только глубоко внутри, в глазах, они просто пылают, это ужасно. И будто слышишь, как она говорит: «Я погубила свою жизнь только из-за того, что родилась женщиной». Она должна была скакать впереди отряда по степи.
– Она видела Людвига?
– Нет. Мне кажется, ей уже все равно. Как только заболела, перестала волноваться о детях. А им молодость застит глаза.
– Ах, этот ужасающий эгоизм молодых, так ранящий стариков. Но Патрик ведет себя достойно.
– Да, Патрик умеет вести себя спокойно и достойно. Подозреваю, что это влияние Ральфа Одмора.
– А Чарльз говорит, что, наоборот, Ральф из денди превратился в хиппи.
– Неужели? Но Ральф и с длинными волосами будет выглядеть элегантно.
– И все же Грейс и Людвиг должны навестить бабушку. Грейс у нее сто лет не была.
– Я знаю. Я ей прочла нотацию, по крайней мере что-то в этом роде. Она ответила просто: «Маменька, успокойся». Мне не нравится, когда она называет меня «маменька», это она специально.
– Помню, как Грейс жаловалась, что эта ужасная энергия Элисон ее изматывает.
– Я ее понимаю. Да, несомненно, они должны пойти вдвоем. Свадьба в сентябре, как ты на это смотришь? Хотелось бы знать, будем ли мы к тому времени жить в Вилле. Мне претит, что Людвиг снимает комнату у этой кошмарной амазонки, хлещущей джин.
– Ты имеешь в виду эту, как ее, Митци Рикардо?
– Остин говорит, что ей следовало заняться боксом. Драться в тяжелом весе. Я не удивлюсь, если он как-нибудь получит от нее прямым слева. И по заслугам.
– А мне ее жалко.
– А мне вот все меньше хочется жалеть людей, Пинки, это бесполезное занятие. Так и потянется – бедняжка Шарлотта, бедняжка Митци, бедненький Пенни, несчастненький Остин, горемычная Дорина…
– Кстати, Клер, я забыл тебе рассказать новость. Остин ушел со службы.
– Выгнали?
– Ну да.
– Il пе manquait que çа.[2] Это должно было случиться. Как когда-то в армии – не успел поступить, как тут же отравился каким-то газом. А чем он занимался?
– Сидел в конторе.
– Остин, конечно, не гений, но ему нужно помочь, и как можно скорее. Ты можешь для него подыскать место. И это надо сделать срочно, прежде чем Гарс вернется. Ведь такое унижение.
– Неужели Гарс может осудить отца?
– Еще как. Не выношу, когда дети осуждают родителей. Слава Богу, наши не такие.
– Откуда ты знаешь?
– Ну по крайней мере они не высказываются. А Гарс с детства был несносным.
– Остину не так-то легко помочь, он ведь такой самолюбивый.
– Пригласим его к нам.
– Не придет.
– Он в этом смысле не лучше Лотти. Что же Дорина сделает, когда узнает о том, что его уволили?
– Думаю, Остин ей не скажет. И мы, дорогая, лучше промолчим.
– Ты по-прежнему считаешь, что мы должны держаться подальше от происходящего в Вальморане? Признаюсь, что умираю от любопытства. Остину, конечно, поделом, за то, что породнился с этой псевдоартистической католической семейкой. Какое-то чужеземное племя. Представляешь, что там творится?
– Нет. Я считаю, что мы представить не можем и лучше держаться подальше. Мэвис не хочет, чтобы мы вмешивались. Да и Остин вряд ли примет наши советы.
– Да, я помню, как он на тебя накинулся, когда ты хотел ему что-то посоветовать. Ты побелел как стена.
– Потому что он вдруг превратился в дикого зверя.
– В нашем Остине есть что-то от Джекила и Хайда. Я думаю, Дорина его боится. И знаешь, мне кажется, что Остин, еще в самом начале, вообразил, что у нее есть средства. Такого типа женщины обычно имеют деньги, вот только ей не посчастливилось. Конечно, брак с ней – это ступень вверх по сравнению с Бетти, но она так же бедна. Остину снова не повезло. Я не слишком цинична?
– Любой мужчина с радостью женился бы на Дорине. Она очаровательна.
– Я ревную. Несомненно, она очаровательна. Небесное очарование. Но что за странный брак! Остин всех отгоняет от Дорины и при этом сам к ней не приближается.
– Вот именно. И ты тоже не приближайся. Пусть сами в своих делах разбираются.
– Не выношу Вальморана. Тебе известно, что там пусто?
– Пусто?
– Мэвис прогнала всех этих невыносимых девиц и занялась ремонтом.
– Неужели наконец закрыла свой приют? Как она вообще могла все это терпеть?
– Кто ее знает. Там какие-то перемены. Остались она и Дорина, сидят в этом огромном доме, как две святые на средневековом витраже. У Мэвис все должно быть как на картинке, ты же знаешь. И у нее такое странное отношение к Дорине, наполовину как к добыче, наполовину как к святыне. А все вместе похоже на чушь несусветную.
– А я не вижу тут противоречия.
– Может быть, Остин женился на Дорине потому, что Мэтью не удалось жениться на Мэвис?
– Любовь Мэтью к Мэвис – это плод твоей фантазии, моя дорогая, так же как роман Мэтью и Бетти.
– Кстати, Эстер Одмор звонила сегодня утром. Все еще сидит с Молли в Миллхаузе. Бедняжка Пенни с ними. Хотят перенести нашу встречу. Подозреваю, что они получили более интересное приглашение. Эстер сказала, что Чарльз встретил Мэтью на конференции в Токио.
– Известия о Мэтью – такая редкость. Как он?
– Чарльз говорит, выглядит неплохо, только располнел и утратил задор.
– Да у него и не было никогда задора.
– Нечто в духе героев Генри Джеймса. Но сильно постарел. Зато Остин как бы молодеет, несмотря на свои неудачи.
– Джеффри Арбатнот утверждает, что Мэтью заработал кучу денег на сделках в Гонконге.
– Наш старина Мэтью. Социализм и мистика у него идут рядом с капитализмом.
– Он еще не на пенсии, ведь так? Наверное, осядет там, на Востоке. Мне жаль, что мы потеряли Мэтью.
– И мне тоже, Пинки. Когда Мэтью рядом, всегда что-то происходит. И рядом с Остином тоже.
– Рядом с Остином?
– Да, в каком-то смысле. Ты считаешь, Мэтью никогда не вернется сюда?
– Думаю, нет. Он обрел там такую власть. Здесь станет просто пожилым дипломатом, пишущим мемуары. А там, на Востоке, он сможет и дальше окутывать свою жизнь тайной. Мэтью нуждается в тайнах.
– И в слугах. Мэтью обожает комфорт. Он в чем-то гедонист.
– Чуть-чуть.
– Ты завидуешь, Пинки. Может быть, даже ревнуешь. Помнишь, как Грейс в детстве обожала Мэтью?
– Ты сказала Эстер о Людвиге и Грейс?
– Нет. Тогда я еще не знала. М-да, м-да. Знаешь, мне немножечко жаль Себастьяна. Он был бы чудесным зятем.
* * *
Митци Рикардо отложила журнал и подняла трубку.
