«Чего это она? — удивилась Аля. — Нужен он мне, идол такой немой!» Она любила ребят веселых, с интересным разговором. Может быть, потому и поддалась тогда своему несостоявшемуся жениху, который знал подход, умел голову закрутить.
— Я улицу пойду погляжу, — поняв, что нужно уйти, сказала она Дуське.
— Далеко не уходи, а то с милицией разыскивать придется, — отозвалась Дуська, сразу успокоившись.
Аля сбежала по лестнице и долго ходила по скверику возле завода. Ходила, пока совсем не стемнело и не осталось ребятишек, только кое-где сидели на лавочках парочки. Уйти далеко Аля не решалась. И когда ей уж очень захотелось спать, она рискнула тихонько стукнуть в дверь. Открыла ей Дуська не сразу. Аля увидела, что ее матрасик постелен теперь в кухне, между столиком и газовой плитой. Жоркина кепка висела в коридоре на вешалке.
— Слушай-ка, — шепотом сказала Дуська. — Ты меня при нем тетей Дусей не зови. Какая я тебе тетя? Всего лет на десять постарше… Я сказала, мы подруги. Поняла?
4
Был конец ноября, а снегу уже насыпало много. На заводской территории все пиломатериалы занесло. Груды отходов — как снежные горки для ребят. У входа в отделочный стоят друг на дружке прикутанные брезентами, рогожами готовые отполированные гардеробы, письменные столы. Нижние прямо в снегу.
«Руки отшибить надо!» — подумала Екатерина Тимофеевна, хотя и знала, что со складскими помещениями плохо, а заказчики не спешат брать: импортная мебель перебивает.
Вошла в полировку, где было очень тепло, даже жарковато: на большой плите грелось несколько клеянок с густым казеином. И хотя крутился вентилятор, в цехе жил густой спиртовой запах. Но для Екатерины Тимофеевны это было привычно.
— Что ж ты бутылку-то не заткнешь! Ведь выдыхается политура, — остановилась она возле крайней работницы. — Если думаешь, Клава, ребенка в санаторий летом посылать, с заявлением не тяни, теперь подавай.
Тут же заметила, что у другой, у пожилой работницы руки в бинтах, только коричневые пальцы свободные.
— Что это ты, Лиза?
— Да вот лак…
Оказалось, лак выдали едкий. Екатерина Тимофеевна удивилась: почему же не слили и обратно в лабораторию не отправили? Сменный мастер стал оправдываться: хотел слить, а они, чертовы куклы, не дают. Говорят, что очень спорый этот лак. Раз-другой им покроешь — шик и блеск!
— А руки травить?
— Что руки! — усмехнулись полировщицы. — Кожа слезет, новая нарастет, а к празднику деньги нужны.
Екатерина Тимофеевна сама собрала с верстаков банки с темным густым лаком. Сказала мастеру:
— Вот я на тебя охрану труда напущу. У вас в голове-то что есть или нет?
И пошла к верстаку, где работала Дуська Кузина.
— Здравствуй, Дусенька!
— Привет, Катюня!
Через Дуськино плечо Екатерина Тимофеевна заглянула, как работает ее ученица. Аля, пригнувшись и чудно закусив губу, усердно терла ватным тампоном по кроватной филенке. «Правильно действует, — отметила про себя Екатерина Тимофеевна, — на края налегает, а середка, она сама заполируется». И спросила громко:
— Как ученица твоя, Дусенька? Давно она у тебя?
— Да месяца три, наверное…
— А не больше? Помнится, летом их набирали. Когда ж на разряд выводить ее думаешь?
Дуська быстрым, по-птичьи зорким взглядом оглянулась сперва на Екатерину Тимофеевну, потом на Алю. Быстрые пальцы еще ловчее завертели деревянный карнизик от шкафа.
— Далеко ей еще до разряда. Загрунтовать кое-как загрунтует, а изделие ей самой кончить слабовато. Пробовала давать: она масла наворотит, да и размазывает год целый… Чего она заработает, одну-то ее работать поставить?
Екатерина Тимофеевна заметила, как щеки у Али вспыхнули, она почему-то зажмурилась и низко наклонилась над верстаком. Екатерина Тимофеевна оценила обстановку.
— Одно из двух, Евдокия Николаевна: или она дурочка круглая, или ты плохо учишь, — спокойно сказала она. — За полгода медведя выучить можно.
— Так возьми да научи, — сухо отозвалась Дуська. — Думаешь, она мне нужна больно? Копейка ее, что ли, на меня идет? Слава богу, сама больше других зарабатываю.
— И хорошо. Никто тебя ни в чем не подозревает, — еще спокойнее пояснила Екатерина Тимофеевна и сделала знак Дуське, что шума не надо. Тем более что другие бросили работать, стали прислушиваться.
Кто-кто, а Екатерина Тимофеевна, сама отработавшая в цехе чуть ли не пенсионный срок, знала, есть ли выгода мастеру иметь ученицу. Если уж действительно неспособная какая-нибудь попадется, то с такой только горя хватишь и время зря проведешь. А если маломальски сообразительная девчонка, то она плохо-бедно в месяц на пятнадцать-двадцать рублей наработает для мастера. И за обучение та получит еще десять рублей. Вот некоторые и тянут, не торопятся на разряд выводить. Все секреты отделки на конец приберегают, держат учениц на самых простых операциях.
Ссориться с Евдокией Кузиной, тем более при всем честном народе, Екатерине Тимофеевне не хотелось. Все-таки когда-то подругами были.
— Ну вот, девочка, — сказала она, обращаясь к Але, но так, чтобы Дуська поняла. — Недели через две аттестуем тебя. Чему не доучилась, будь добра, сама в практике доходи. На сдельщину станешь, прыти у тебя сразу прибавится. Предприятие тоже не бездонный карман, чтобы вас по году учить. Соображать надо, доченька!
Сказала это так, что Дуське и в голову не пришло, будто Аля ходила в завком жаловаться. Наоборот, будто сама Аля виновата, что до сих пор нельзя ее поставить работать самостоятельно. Но она-то поняла короткий, ободряющий взгляд, который за Дуськиной спиной кинула ей Екатерина Тимофеевна.
Та вышла из цеха внешне спокойная. А у самой кипело: «Нашла себе Евдокия батрачку!» Решила твердо: надо девчонке помочь, из Дуськиных рук вырвать. Неплохая как будто бы девчонка. Все мы молоденькие-то были…
Записала себе в памятку. И через две недели снова пришла в отделочный. Увидела Алю. Той поставили верстачок у самого входа, и она, сопя от усердия, отделывала телевизорный столик. Умазалась вся, вспотела — так старалась.
— Шуруешь, доченька? — спросила Екатерина Тимофеевна, приглядываясь, как буреет под Алиными руками матово-серая фанера, принимает чуть заметный блеск.
Аля провела коричневой рукой по лбу и под носом. Стеснительно поглядела на Екатерину Тимофеевну.
— Вот столик один отделала, а сдать никак не могу… ОТК не принимает, говорит — не готово… Я сушу, сушу, а все ласы остаются. Наверное, я не знаю, как…
Екатерина Тимофеевна бросила осуждающий взгляд туда, где работала Дуська. Но та не повернула головы. Екатерина Тимофеевна сняла пальто, засучила рукава.
— Смотри сюда!
Прошлась несколько раз сухим тампоном по блестящей крышке столика, заглянула как-то из-под низа, подсушила тампон об горячую ладонь, еще раз прошлась каким-то скользящим, летучим движением.
— Сейчас, дочка, будет порядок. Вон контролер пошел, зови его. Сдадим твой столик. А после я тебе все объясню. Дела-то тут на копейку.
И тут Екатерина Тимофеевна поймала из противоположного угла, из-за дверцы массивного желтого гардероба, холодный, злой Дуськин взгляд: «Что, мол, рада? Досадила человеку?»
Домой Аля шла вместе с Екатериной Тимофеевной. Шла розовая от радости и от мороза.
— До чего ж у вас здорово получается! Если бы я так могла, я бы…
— Ладно, ладно, все впереди. А вот на перчаточки резиновые раскошелься. Барышне неудобно с коричневыми лапами ходить. Ребята тебя засмеют. — И спросила: — А по деревне-то скучаешь?
— Скучаю, — сказала Аля вдруг по-детски печально и поглядела на Екатерину Тимофеевну круглыми светлыми глазами. — А когда мне, Екатерина Тимофеевна, отпуск будет?
Пока шли до заводских домов, Екатерина Тимофеевна выведала, что Аля не в общежитии живет, а на частной квартире койку снимает. И будто сказали ей в коммунальном отделе, что раньше весны на общежитие нельзя рассчитывать.
— Ну, это мы еще поглядим! — пообещала Екатерина Тимофеевна. — Надо, так найдут место. Что, у тебя деньги бешеные? Небось десятку отдаешь? — И, услышав, что двенадцать, покачала головой: — Что ж ты молчала? Гордые вы очень, молодежь: боитесь свою нужду показать…
…Очень удивилась Екатерина Тимофеевна, когда тем же вечером пришла к ней домой Дуська Кузина. Повесила на вешалку шубку из искусственного каракуля.
— Ты уж извини, Катя, я насчет путевки. В цехе-то неудобно было подойти, я уж к тебе сюда, по старой дружбе… В отпуск хочу зимой пойти, устала что-то.
— А в деревню-то уж не поедешь летом?
Дуська присела, сложив под грудью маленькие, аккуратные руки.
— В деревню ехать, Катя, сама знаешь, карман денег надо. Родни — табун, каждому привези. Этим летом съездила, только неприятностей нажила: одной сестре для девчонки ситцу на платье набрала, так она в обиду: «Ты вон Дашкиной небось штапельного привезла, а моя чем хуже?» Да пропадите вы, думаю, пропадом! Еще сама не жила как следует… Пока везешь им, хороша, а не привези…
