(Отъебитесь от меня, суки! Все, чего я хочу, - чтобы наутро мне заплатили!)
И бесполезно ей объяснять, что это не порнофильм, а прямой репортаж - она отвечает:
(Вы, чертовы лесбиянки, соврете - недорого возьмете, это всем известно!)
Я горько жалуюсь Манастабаль, моей проводнице, говоря:
(Это самое настоящее линчевание - охота на человека! Но попробуй только им об этом сказать!)
Итак, некоторые говорят, что это вранье, и предлагают свои услуги на окрестных улицах и бульварах, поглядывая на себя в зеркала освещенных витрин. Конечно, нельзя сказать, что ростом они все поголовно с атлантов, да и в наше время повального увлечения джоггингом они явно не являются его поклонницами - разве что носят кроссовки в карманах. Стоит им лишь ненамного удалиться от начальной точки маршрута, как они сразу исчезают за углом на первом перекрестке.
Когда раздаются звуки сирен, их охватывает тревога, они бледнеют, ноги у них подкашиваются. Неуклюжие Атланты бросаются врассыпную, словно Меркурии в крылатых сандалиях. Что они вообразили? Есть ли законы, позволяющие защитить дичь и запрещающие охотиться на нее иначе как пешком? Охотники сидят в машинах, и им неведомы ни запреты, ни угрызения совести. Вначале они развлекаются, высматривая жертв в бинокли - и одновременно сплачиваются, объединяясь в группы. Затем, с помощью оптических прицелов своих ружей, они выбирают расстояние, с которого будут стрелять. Но при этом вовсе не торопятся -ведь спортивный интерес, в первую очередь, заключается в самом преследовании и в приготовлениях к нему. И только глубокой ночью, когда дичь рассеивается, охотники мало-помалу выбирают себе позиции и приближаются к намеченным жертвам. И когда окрестные жители засыпают, а уличное движение останавливается, это уже совсем другой Сан-Франциско. Разом становится заметен горный рельеф, очертания холмов, их складки и шероховатости видны со всей отчетливостью, массивы садовых деревьев выступают из тьмы. Все, что город скрывает под своей дневной суетой, ясно видится в часы ночной охоты.
Обежав все дорожки парка Золотых Ворот, Манастабаль, моя проводница, и я беспорядочно мечемся во все стороны, но никого не находим. Если какая-то из жертв, потерявшая свои туфли на каблуках, с израненными ступнями, в разорванной одежде, бросается откуда-то нам наперерез, взывая о помощи, мы теряем уйму времени, отводя ее в безопасное место, потому что она уже не в силах отправиться туда самостоятельно. Мы возимся с одной-единственной, тогда как сотни все еще остаются в этой адской игре. Некоторые, уже не испытывающие никаких сомнений касательно своей участи, бросаются под колеса машин, чтобы покончить со всем побыстрее, не изматывая себя понапрасну. И заставить их подняться уже невозможно. Охотники, жаждущие продолжения, при необходимости не колеблются - выйдя из машин, они ударами кнута или выстрелом по ногам вынуждают жертву снова бежать. От стенаний жертв у меня подкашиваются ноги, и Манастабаль, моей проводнице, приходится оттаскивать меня в сторону, чтобы я не оказалась на линии огня. Она усаживает меня на поросший травой холмик и позволяет мне нареветься вдоволь. Я спрашиваю:
(Манастабаль, моя проводница, что с ними будет? Их всех убьют?)
Она говорит:
(Может статься, они не умрут. Поэтому хорошо бы тебе собраться с силами, потому что им нужна будет помощь.)
Ее слова действуют на меня, как разряд тока: я мгновенно вскакиваю на ноги и говорю:
(Тогда не будем терять времени!)
И только тогда я вижу растущую толпу, к которой присоединяются все новые выходящие из домов жильцы, чтобы оказать помощь раненым. В мгновение ока их развозят на мотоциклах, в легковых автомобилях, в грузовиках. У сопровождающих при себе ружья и даже автоматы. Уже раздаются новые выстрелы, когда мы еще раз обегаем аллеи парка Золотых Ворот, светя карманными фонариками во всех направлениях.
Манастабаль, моя проводница, говорит:
(Недостаточно покинуть преисподнюю, Виттиг, чтобы сразу оказаться в раю. Ибо существует чистилище, иными словами, срединное место, которое принадлежит и аду, и раю одновременно. И сколь прекрасно, что такое место существует, как бы тесно оно ни было, столь же и велика конкуренция, чтобы попасть сюда - и голод царит в нем. Ведь те, кто живет здесь -не ангелы, а освобожденные, за свою свободу платящие голодом. Суди сама, отражается ли это на их настроении и случается ли им истреблять друг друга от ожесточения и беспомощности. И однако, мужество их велико, и велика стойкость, когда у них нет другого выхода, чем жить как преступницы.)
Я перебиваю ее:
(Манастабаль, моя проводница, не говори больше ничего. Это я должна петь им хвалу и говорить, что красота их тел и жестов не уступает их силе - у них есть все, чтобы стать ангелами в раю, если они туда попадут. Ах, Манастабаль, моя проводница, ты знаешь, что ангелы разные, а они - одни из самых примечательных. Есть те, кто бреет головы, и на их челе явственно читается угроза. Другие одеваются в черную кожу, а в рукавах прячут ножи. Есть те, кто носит одежду в заклепках и наточенные бритвы за голенищем. Есть и мафиози в темных костюмах, с револьверами в портупеях.)
Но тут я замолкаю, потому что Манастабаль, моя проводница, не разделяет моего энтузиазма и даже не возражает. Наконец она говорит:
(Ты говоришь о жестах, об одежде, о наружности. Ты воспеваешь сомнительную красоту преступниц и гордилась бы, если бы они приняли тебя в свою компанию - пусть. Но не стоит забывать, ради их внешности, их раскованности и славы, о том, что сделало их необходимыми: жестокость окружающего мира, который толкает их на преступления. Они тщательно вооружаются, они вооружают своих возлюбленных, своих друзей. Им хотелось бы встретить в темном уголке парка продавца из соседнего табачного киоска, идущего домой с дневной выручкой, чтобы ограбить его. Ах, Виттиг, все это похоже на маленькую войну. Что можно здесь выиграть, когда каждый раз нужно заново завоевывать весь мир?)
Я отвечаю:
(Ежедневный кусок хлеба, Манастабаль, моя проводница).
И я спрашиваю себя, есть ли у Манастабаль, моей проводницы, какой-либо грандиозный план завоевания мира. Но поскольку она говорит мне о преисподней и о проводниках, которые посланы туда, чтобы спасать осужденных, я не могу удержаться, чтобы не выразить нетерпения оттого, что это делается так медленно, и не заметить, что поезд доберется до цели лет через сто.
Я смотрю вокруг - на краски, яркие, словно после дождя, и на сверкающий воздух. Я изнемогаю под бременем разнообразных цветочных ароматов. Волна счастья подкатывает к моей груди. Руки и ноги движутся легко и свободно. Когорта ангелов с золотистой и черной кожей перепрыгивает через ручьи, поросшие аронником, приземляясь на обе ноги одновременно. Манастабаль, моя проводница, лежит под кустом ромашек, не говоря ни слова. Когда легкий ветерок перестает шелестеть у меня в ушах, я как будто слышу вдалеке хор поющих райских голосов. Я и в самом деле их слышу, и порой они отделяются друг от друга, позволяя слушать каждый в отдельности. Это похоже на оперу -так я говорю Манастабаль, моей проводнице. Она отвечает:
(Ты не ошибаешься, Виттиг - это опера о шлюхах, которые, в конце концов, оказались коронованными, прославленными и возведенными в ангельский ранг - как в сказках со счастливым концом или в поэме, которую Данте назвал комедией, потому что там все закончилось хорошо.)
Если бы плохое настроение не было невозможным в этих местах, я бы решила, что Манастабаль, моя проводница, пребывает в нем. Однако она выглядит умиротворенной, ее мускулы расслаблены, лицо сияет. Я спрашиваю:
(Каков язык ангелов?)
И Манастабаль, моя проводница, говорит, что на тот же самый вопрос Жанна д’Арк отвечала своим судьям: «Гораздо красивее, чем ваш», и в другой раз, когда с ней об этом заговорили: «Их язык столь же прекрасен, как исходивший от них аромат». Я перебиваю ее:
(Ну да, аромат, который нельзя описать словами - все это знают! Но я уже давно подозреваю, Манастабаль, моя проводница, что ангелы Жанны д’Арк - того же сорта, что и наши, и что она сама была одним из них.)
Но, когда я спрашиваю, есть ли слова в опере про шлюх, она отвечает:
(В том, что ты слышишь, нет слов. Это музыка сфер и голоса ангелов. Напиши же сама эту оперу, Виттиг, - но я проверю в ней каждое слово!)
Бурлабабу движется по широкой равнине в центре Земли. Перед ним вздымаются клубы песка, гонимые ветром, и скрученные клубки колючей проволоки, вырванной из ограждений. Он движется со скоростью ветра, и, глядя на него, можно подумать, что это он толкает и гонит вперед своими пятью рогами, словно землеройная машина, горы песка. Не останавливаясь, он поедает всех без разбору зверей, внезапно сбитых с ног порывами ветра или запутавшихся в лавине колючей проволоки, сломанных веток и целых деревьев, с корнями вырванных из земли. Бурлабабу - лучший уборщик падали, он превосходит и стервятника, и ворона. Я уже довольно близко с ним знакома, потому что мне часто приходится бывать в этом месте и ждать здесь Манастабаль, мою проводницу. В первый раз, когда я его увидела, - несущегося со скоростью поезда и промчавшегося буквально на волосок от меня, - я успела заметить мгновенно промелькнувшие пять его рогов, сопящее рыло, грохочущие копыта. Мне казалось, что я вижу его во сне, пока он не прорычал:
