Девушка, явно сочувствуя всему, что мог предложить любой из них, была не на шутку озабочена.
– Но как вы потом этот фильм… ну, в смысле, как вы его потом где-нибудь покажете… я хочу сказать, это же противозаконно – подобный фильм, разве не так?
– Да, деточка, – бодро сказал Сид, – но ты упускаешь соль. Пойми, вся идея в том, чтобы потратить три миллиона долларов на фильм, а потом так нигде его и не показать. Ты не находишь, что это в своем роде остроумно?
– Ах, боже мой…
Девушка была уже в полной растерянности, но тут к ней пришло временное избавление в виде покачивающегося из стороны в сторону кумира всех американских дам Рекса Макгайра, который явно напился в дрезину. Рекс одновременно рыдал и смеялся. Хотя представлялось совершенно невероятным, чтобы на нем в такой час был грим, его лицо покрывал столь странный загар, что две струйки слез, казалось, упорно пробивали дорогу вниз по его щекам. В любом случае рыдание – в плане актерского мастерства – выполнялось по высшему классу.
– Привет, ребята, – сказал Рекс похоронным тоном. Споткнувшись, он схватился рукой за ограду террасы. – Знаете, что этот ублюдок Харрисон, этот Хрен Моржовый только что сказал? Ну, прикиньте, что он только что сказал.
– Что ты нажрался как сволочь? – предположил Сид.
Пенни Пилигрим нервно задергалась, думая о том, как отважно говорить такое самому Рексу Макгайру, но последний никак на это не отреагировал.
– Знаете, – спросил он, – про ту ерундовину, которую мы делали? Предполагалось, что она будет трехсторонним совместным производством – то есть, что у меня, у него и у режиссера будут равные права на все. Демократично, правда? Все на доверии, да? Что называется «по рукам», ага? По рукам и ногам. Короче, Хрен Моржовый раздобыл одну вшивую пизденку, которую он хочет использовать в этом фильме, – проверяет ее, она вшивая, а он все равно хочет ее использовать. Мы спорим до упаду, я ее не хочу, Аллен ее не хочет, а он все равно хочет. Наконец мы ему говорим: «Извини, Лес, но тут два против одного. Против тебя то есть». А он только лыбится и головой мотает. «Нет, парни, – говорит он, – тут не два против одного… тут один против нуля». Так что теперь мы собираемся снимать эту вшивую пизденку, и она нам точно весь фильм разъебенит! Как вам такие грязные трюки с хренами моржовыми, а?!
Сид с серьезным видом покачал головой.
– Гувер-стрит сплошь вымощена костями парней, которые думали, что их двое против Хрена Моржового.
– А как зовут ту девушку, – захотела узнать Пенни, – ту девушку, которая все-таки получила роль?
– Как ее зовут? – Рекс взвыл, как раненый Лев Троцкий. – Никак ее не зовут! Ее зовут Вшивая Пизденка – вот как ее зовут! Это ее настоящее имя! Невероятно, не так ли? Я хочу сказать, как это будет смотреться в огнях рампы? – Макгайр повернулся лицом к террасе и театрально взмахнул рукой, очерчивая границы воображаемого экрана. – «Ночная песнь», – торжественно произнес он, – в главных ролях Рекс Макгайр и Вшивая Пизденка!
– Пожалуй, она пойдет первой, – заметил Сид.
– Точно! – в истеричном восторге завопил Рекс. – Это точно!
– Ее имя даже можно было бы сделать названием, – предложил Сид.
– Идеально! – заверещал Рекс, а потом принялся орать во всю глотку: – «Вшивая Пизденка»! «Вшивая Пизденка»! Вот название для нашего фильма!
Люди поблизости озирались, пораженные не столько самим излиянием чувств, сколько одной лишь его громкостью и неистовой интенсивностью. Казалось, этот вопль оповещает о насилии какого-то рода, а затем Рекс и впрямь от души размахнулся и швырнул пустой стакан в ту сторону, где остался Лес Харрисон. Однако он плохо прицелился, и стакан со звоном разбился о деревянный канделябр.
– ВШИВАЯ ПИЗДЕНКА! – проревел Рекс.
– Меня кто-нибудь звал? – визгливо поинтересовалась Крошка Мари, семеня из ниоткуда и сияя ужасающе сладкой улыбкой.
Рекс, который мог ожидать крепкого пинка по яйцам или хотя бы упрека, не был готов к этому – или даже именно к этому решительно не был готов. Он упал на колени, хватая Крошку за ноги.
– Ах, Крошка, Крошка, – всхлипывал Макгайр, – ну почему все в мире должно управляться такими вонючими говнюками? – И он мужественной грудой загорелых мышц распростерся у ее ног. Борис наблюдал за всем эпизодом с выражением озадаченного интереса на лице. Он склонен был думать обо всем на свете с точки зрения панорамирований, углов, крупных планов…
– Врубаюсь, – сказал Б., соединив большие и указательные пальцы руки, получив таким образом прямоугольное подобие видоискателя, сфокусированного на любопытном образе всемирно знаменитой кинозвезды, скомканной грудой валяющейся у ног уродливой калеки.
– Забудь, – вздохнул Сид, – никакого разрешения на демонстрацию он не подпишет.
– О господи, как вы думаете, с ним все хорошо? – испуганно спросила Пенни.
– С ним полный порядок, – заверил ее Сид. – По крайней мере, ничего такого, чего бы не вылечил хороший пинок по репе. – И он поднял ногу, якобы и впрямь собираясь пнуть по физиономии развалившегося на террасе Рекса.
– Ах, боже мой, – вскричала Пенни, заливаясь слезами, – не надо! Пожалуйста, не надо! – Девушка, разумеется, не понимала того, что железный человек Сид ничего такого делать даже не собирался, а он не обидел бы и мухи – в особенности мухи.
Борису пришлось утешать девушку, привлекая ее к себе, улыбаясь и шепча:
– Все в порядке, все замечательно – просто решается маленькое фрейдистское уравнение.
И, ясное дело, Сид Рекса не пнул, лишь притворился, а Крошка упала на знаменитого актера сверху, баюкая его мужественную загорелую голову у себя на руках и с закрытыми глазами бормоча:
– Ах, мой мальчик, мой мальчик, мой драгоценный ебаный-переебаный мальчик.
Тут прибыл Бат Оркин, агент Рекса, сплошь преданность и эффективность. Впрочем, ему хватило смекалки, чтобы казаться слегка смущенным в присутствии Бориса и Сида.
– Я о нем позабочусь, я о нем позабочусь, – продолжал повторять Бат, от всей души надеясь, что здесь не оказалось никаких долбаных фотографов. Поднимая Рекса и уволакивая его с террасы, он не переставал хитровато подмигивать Б. и Сиду.
Пенни все еще была расстроена – хотя, возможно, не так уж и расстроена. Просто она уловила шанс выразить чуточку эмоциональной чувствительности, а также, понятное дело, была совсем не против того, чтобы ее жеманные всхлипы утешал и успокаивал сам Царь Б. Чтобы режиссеру было удобнее это делать, мисс Пилигрим села к нему на колени.
– Вот пидор ебнутый, – пробормотал Сид. – Он такой же сумасшедший, как ты, Б. – не считая того, что он и вправду работает. Извини, но я должен выпить. – С этими словами он встал и поплелся к бару.
– Я отвезу тебя домой, – нежно сказал Борис девушке. – Где ты живешь?
– В клубе киностудии, – ответила Пенни. Так же классно, как Рекс, она плакать не умела, зато это было странным образом куда более привлекательно.
На самом деле марихуану она не курила, но боялась это признать, а потому, после того как они прибыли в дом Бориса и устроились на террасе, выходящей на темно-синие мигающие огни Голливуда (каждый огонек, понятное дело, сулил обещание), и Б., не особенно заботясь о том, каким способом получать кайф, закурил косяк, сделал пару затяжек и передал его девушке, Пенни хватило духа взять его и сказать: «Вот классно». Тем не менее она едва сдержала удивление, когда попыталась отдать косяк назад (как, насколько ей было известно, следовало сделать), а Борис только улыбнулся и не взял его. Внезапно Пенни поняла, что влипла по самые уши – ведь теперь он будет думать о ней как о какой-нибудь наркоманке или хиппушке, а вовсе не как о серьезной актрисе.
– Но я подумала, что вы… – начала девушка, беспомощно держа на весу дымящийся косяк, – то есть, я хочу сказать, я на самом деле… в смысле, я вообще-то никогда… – Она запнулась, отведя руку с косяком подальше от себя, словно это было что-то ненавистное, способное разрушить их будущее.
– Не волнуйся, – сказал Борис, забирая у Пенни косяк, – это неважно. – Сделав несколько глубоких затяжек, он положил косяк на пепельницу. – Знаешь… чем ты меня действительно привлекла, – негромко начал он, словно бы думая вслух, – что я нашел в тебе по-настоящему… прекрасным, быть может, даже уникально прекрасным – по крайней мере, на сегодня… и я говорю об этом со всем подобающим смирением и уважением, ибо знаю, что ты должна иметь и другие прекрасные качества… кроме того, я понимаю, что это вполне может быть некая слабость с моей стороны – вернее, не то чтобы слабость… просто это не та вещь, о которой мне нравится говорить, не та вещь, о которой тебе, как мне кажется, хотелось бы услышать… и все же именно эта вещь делает тебя по-настоящему… исключительной – то есть, во всяком случае, для меня… короче, это твоя жопа.
