Как и в первый раз, Мавра Глебовна вышла навстречу приезжему, опрятная, круглолицая, широкобедрая, с малиновым румянцем. Возраст? Если ей было под сорок, то она выглядела старше своих лет, для сорока пяти казалась слишком молодой. Мавра Глебовна была родом из округи, а здесь проживала лет семь или восемь, дом достался мужу от пожилой незамужней сестры. Хотели сначала продать, да кто ж его купит?
«Вот этот дом?» – спросил приезжий удивленно. Она усмехнулась. Этот купили бы: этот сами построили. А тот разобрали. «Да что ж мы стоим-то…» Вошли в дом.
За выбеленной печью находилась горница с образами в красном углу, в кружевных полотенцах, с подлампадниками на цепочках. Далее еще одна комната за занавеской, подвязанной шнуром. Там был виден стоящий боком зеркальный шкаф-шифоньер, в овале отражались никелированная спинка кровати, белизна подушек и кружевной подзор. Муж Мавры Глебовны работал в районном центре. Гость сидел за столом в первой комнате, пил прохладное молоко, поддакивал.
Она сказала:
«Вы заходите, если что, я всегда дома. Может, продуктов каких надо, хозяин привозит. Да я и сама схожу, тут у нас сельпо недалеко. – Магазин находился в Ольховке, верстах в десяти, расстояние по здешним понятиям небольшое. – Хлеб-то у вас есть?»
Гость поблагодарил и хотел подняться.
«Сидите, куда спешить… А вы кто же будете?»
В деревне расспросы – знак вежливости. Оказалось, впрочем, что Мавра Глебовна все знает от Листратихи. Это была, по-видимому, та старуха, с которой жил ребенок, давеча навестивший приезжего. Мавра Глебовна развязала платок. У нее были темно-русые ореховые волосы.
Договорились, что она будет покупать продукты, приезжий поспешил вручить ей деньги. «Да вы не беспокойтесь, сочтемся…»
«Ай– я-яй, -сказала она, войдя к нему на другой день, – как же это вы живете?» Она разыскала ведро, швабру, приезжий бегал за водой на колодец, Мавра Глебовна мыла пол, подоткнув юбку, растворила окна, сожгла мусор в печке, вынесла вон старую одежду и полусгнившие валенки. Когда он снова вошел в избу, она сидела на табуретке боком к столу, расставив босые ноги с широкими ступнями крестьянки, и завязывала косички на затылке.
Прошло еще несколько дней; однажды, проходя по деревне, он увидел перед новым домом грузовик.
Парень в ватной телогрейке выгружал какую-то кладь. Сам хозяин в майке и в галифе из синего коверкота стоял на украшенном столбиками крыльце; увидав новое лицо, он сошел не спеша по ступеням. «Здорово, – сказал, протянув ладонь, и представился: – Василий. Слышал о тебе. Заходи».
Генерал– изобретатель крылатых штанов не мог предвидеть, что они обессмертят его имя в загадочной полувосточной стране, где он никогда не был. История галифе есть часть истории этой страны; галифе цвета грозового неба сделались униформой вождей революции, как и ее врагов. Со временем крылья стали шире, туда можно было засовывать руки до самых локтей. Просторный покрой отвечал духу страны. И до сих пор синие галифе, вправляемые зимой в бурки, летом в сапоги, донашивает начальство районного масштаба. Хозяин дома был высок, дороден, могуществен, с бритым кожаным черепом и загорелым затылком; вослед за ним, оттерев подошвы о железную скобу -жест почти ритуальный, знак почтения к дому и его обитателям, – поднялся и вступил в сени пишущий эти строки.
На столе, на белой накрахмаленной скатерти, были расставлены тарелки, узкие граненые рюмки, ситный хлеб нарезан широкими ломтями. Хозяйка внесла дымящуюся кастрюлю с половником и разлила по тарелкам густые золотистые щи. Явилась белая от инея бутылка. «Егорий, – позвал хозяин. – Егор!…» Парень вошел в избу, стягивая на ходу телогрейку.
Из кухни доносился стук рукомойника. Василий Степанович ждал с откупоренной бутылкой. Мавра Глебовна с передником в руках, который она отвязала, собираясь сесть за стол, смотрела, наклонясь, в окошко.
«Кого там леший несет?» – проворчал хозяин.
Медленно отворилась дверь, в кухне у порога переминался друг Аркаша. Он пробормотал что-то вроде того, что не знал, что тут гости.
«Ладно, – сказал Василий Степанович. – Садись».
Мавра Глебовна принесла табуретку из кухни, поставила рюмку, глубокую тарелку, налила щей. Хозяин провозгласил:
«Что ж, будем, как говорится, знакомы!»
Они бодро чокнулись. Парень по имени Егор молча выпил свою рюмку, Аркаша ждал, когда чокнутся с ним, не дождался и тоже выпил.
«А ты чего ж?» – заметил Василий Степанович. Жена пригубила рюмку. Молча, обжигаясь, принялись за щи. Хозяин обсасывал огромную кость. Хозяйка подала миску, Василий Степанович бросил кость, она тотчас вынесла миску.
«Так, значит, – проговорил он, разливая водку. Не обращаясь прямо к приезжему, он на сей раз употребил дипломатическое множественное число. – Решили, значит, у нас пожить. А чего ж, у нас хорошо, воздух чистый… Надолго?»
Приезжий из Москвы ответил, что еще сам не знает, надеется остаться до осени.
«Отпуск, что ль?»
«В этом роде».
«Это хорошо. У нас хоть не больно весело, зато жизнь настоящую узнаете. Как народ живет. Аркашка подтвердит. Ты что скажешь? Вот он, народ-то».
Аркаша усердно загребал щи, а парень, с которым приехал Василий Степанович, буркнул:
«Какой там народ, народу-то не осталось».
«Есть еще народ, куда он денется. Аркашка! О тебе говорят, ты чего молчишь?»
Аркаша кивнул и взялся за рюмку.
«Ты постой, куда лошадей гонишь? Надо тост произнести».
Все смотрели на гостя. Путешественник поднял рюмку и предложил выпить за здоровье хозяев – Василия Степановича и Мавры Глебовны. Хозяин одобрительно кивнул, хозяйка принялась было собирать со стола тарелки.
«Али кто добавки хочет?»
«Давно щец не ел, давай еще полчерпачка… Чего ж это, Егорушка, ты нас за народ не считаешь?»
«Вы, Василий Степаныч, не в счет».
«М– да… выпьем для ясности».
Мавра Глебовна унесла тарелки и появилась с большой чугунной сковородой.
«Хо– хо, -сказал Василий Степанович, потирая руки, – в гостях хорошо, а дома лучше! Братва, налетай».
Все накладывали себе сами, хозяин показал бровями на опустевшую бутылку, Мавра Глебовна принесла вторую.
«Я тебе так скажу…– заговорил Василий Степанович, перейдя снова на „ты“, что одновременно означало некоторую степень близости и согласие взять гостя под начальственную опеку. – Ты чего не пьешь-то? Давай, будем здоровы…»
Приезжий поспешно схватился за рюмку.
«Я тебе так скажу, это между нами… Что они тут знают? Ничего. А я знаю. Я в кругах вращаюсь. Сколько средств вкладывают в это самое сельское хозяйство, сколько денег ухлопано, уму непостижимо. Вот теперь новое постановление должно выйти. Это я говорю не для разглашения… О крутом подъеме в нечерноземной полосе».
Василий Степанович поднял голову от тарелки, смерил взглядом приезжего и несколько неожиданно закончил:
«А толку, между прочим…»
Он махнул рукой, последовало новое предложение выпить для ясности. После чего, хлопнув себя по ляжкам, сказал:
«Ладно! Надо собираться».
«Куды ж теперь, – заметила Мавра Глебовна, – на ночь глядя? Только приехали, и назад».
«Надо. Послезавтра в райкоме отчитываемся».
«Вот завтра и поедете. Как вы сюда-то доехали: мост, говорят, провалился».
«А зачем нам мост? Мы через Ольховку».
Путешественник спросил, далеко ли находится райцентр.
«Далеко не далеко, а ехать надо. Егор! Собирайся. Вот я и говорю, – продолжал Василий Степанович, – средства есть, техника есть, все есть. А работать некому. Народ такой пошел, все в город норовят. Сами видите, – он указал на Аркадия: – только вот такие и остались. Развивать сельское хозяйство. Легко сказать; развей его. Вот я сам работаю в сельском хозяйстве. Я район как свои пять пальцев знаю. Было шестьдесят колхозов. Разукрупнили. Сделали пятнадцать. А что толку? Его хоть разукрупняй, хоть не разукрупняй. Эва, полюбуйся на него, – сказал Василий Степанович, кивая на Аркашу, который сидел, свесив голову с мокрыми, слипшимися волосами. – Колхозничек… Эй, землячок! Аркашка! Проспишь все царство».
В ответ Аркадий проговорил что-то.
«Громче! Не слышу».
«А я чего, я ничего», – сказал Аркадий.
«Вот то– то и оно, что ничего!» -заметил наставительно Василий Степанович.
«Домой ступай, посидел – и хватит», – приговаривала Мавра Глебовна, пытаясь вытащить Аркашу из-за стола. Гость вызвался помочь, вдвоем закинули себе на плечи руки Аркадия и повели домой.
«Чего привязались-то? – Он лежал на лоснящемся от мазута тряпье. – Тить твою…»
Вышли из вонючей хибары на волю. Мавра Глебовна вздохнула.
«Благодать-то какая! Век бы жила здесь».
Он спросил, что же ей мешает здесь оставаться.
«Да Василий Степаныч хочет в город насовсем переселяться. Новую квартиру дают».
«А как же хозяйство?»
«Распродать. А я не могу. Как это я свою корову продам? Да и кому продавать-то?»
