– И что? Вы собираетесь до Сибири пить чай?
– А неплохая идея? Надеюсь, вы не против?
– Нет, просто напрашиваюсь в сочаевники.
– А-а! Пожалуйста, пожалуйста. Сейчас я вам кипятку принесу.
– Оставьте это на столе, пусть немножко остынет, – попросил Жан, когда попутчик вернулся. Он надеялся за это время заснуть, но лысый начал копошиться в рюкзаке. Жан краем глаза видел, как он достал один за другим несколько огромных, пожелтевших по краям огурцов. Затем охотничьим ножом начал срезать с огурцов кожуру и жопки, а уж после принялся кожурой и жопками натирать всего себя: грудь, плечи, живот.
– Уаа, уаа… – громко наслаждался лысый, потный и тощий.
– Что вы делаете? – не выдержал Жан.
– Косметическая ванна, – улыбнулся попутчик. – Вы, французы, изобрели до черта одеколонов, а про народные средства забыли.
– Зачем вам косметическая ванна? – удивился Жан.
– Форму поддерживать. А вы не желаете? – Внимательный попутчик протянул Жану самый большой огурец.
– Спасибо, не надо. – Жан свесил с полки ноги. – У вас есть что-нибудь почитать?
– Есть книжка про Толстого, как он на старости лет подался от своей жены Софушки в монастырь. А главное, почему?! Все там объясняется. И про Анну Каренину тоже.
– Боже, куда я еду, – схватился за голову Жан, – в страну Карениных и Рогожиных, что прут на рожон!
– «Анна Каренина» – мой любимый роман, – заулыбался во всю ширину вагона беззубым ртом инженер, – там орудие самоубийства – колеса. А ваше, я так понимаю, любимое произведение – это «Муму».
– Почему «Муму»? – еще раз удивился Жан.
– Малообщительный вы что-то.
Значит, кипяток нужен для того, чтобы язык был всегда ошпарен и чесался, и работал, не переставая, как поршень в двигателе внутреннего сгорания, подумал Жан, а спать будем в России. Как медведи зимой. Надеялся, потому что еще ничего толком о России не знал.
Глава 4
Праздник, который всегда под тобой
Во время бури Петр обещал устроить себе праздник, если все окончится благополучно.
Вначале он зашел в местный драматический театрик. Только, к удивлению Петра, там играли дети вместо взрослых. Потому что взрослые предпочитали играть в революцию и гражданскую войну. Играли классика, основателя албанской литературы. Его деда. Играли очень хорошо.
В антракте он отклонил предложение написать что-либо в книге отзывов.
Что можно написать на родном языке о родном языке? Он мне близок, он – сердце матери.
На стенах обшарпанного, никому не нужного здания висели фотографии старой Албании. Было трогательно. Трогало.
После театра полагалось идти в кафе – по наитию.
Петр пошел по разрушенному проспекту Национальных героев. Почти все витрины были выбиты. Магазины разграблены. Лишь неоновые вывески продолжали сверкать с прежней субтильностью, словно нос алкоголика над треснувшим стаканом.
Ох уж эта любовь моего народа ко всему иностранному, подумал Петр. Он видел, как у подвальчика «Резка стекла» двое мужчин разгружают фургон с большими ящиками. Фургон перегородил полдороги и породил огромную пробку. Этим тут же воспользовались разносчики воды. Некоторые торговали вином. Выдергивали пробку – из-под полы.
«Еще до того как мой дед стал национальным писателем, – подумал Петр, сворачивая на соседнюю улицу, – он пас овец в горах. Но даже его бараны в узком ущелье не бодались друг с другом лбами». Автомобильные бамперы машин напоминали Петру лихо закрученные рога.
Железобетонные коробки домов Энвер Ходжи предполагал использовать как дзоты. Городские укрепления с бойницами. А теперь почти все они превращены в магазины с импортными товарами – заходи кто хочешь. И подсвечены неоновыми вывесками – выбирай что хочешь, прямо с близлежащих гор, через оптический прицел. Особенно хорошо город виден с махины Дайте, у подножия которой, в котловине, и раскинулась паутина улиц. Собственно, Тирана, подумал Петр, это протянутая ладонь горы Дайте, Дайте албанцам столицу. Или еще: Тирана – праздник, который всегда под тобой, гора Дайте.
У каменного моста Петр свернул на козьи тропинки. Женщины во дворах после недельного перерыва, вставая на цыпочки, развешивали белье, словно пытались согнать в стада разбредшиеся по небу облака.
Петр знал: этими дворами он выйдет на Виа Империя – двухкилометровый проспект, построенный итальянцами после строительства Великого Албанского Герцогства.
Может быть, это самая позорная страница албанской истории, когда со ста семидесяти трех военных кораблей на Адриатическое побережье высадилось сорок тысяч солдат и офицеров армии Дуче, и почти никто не оказал сопротивления. Дальнобойная артиллерия королевской армии зловеще безмолвствовала, и только капрал Муйо Ульчинаку встретил «макаронников» пулеметными очередями. Да весенний ветер плевал песком с кровоточащих разбитых гор-губ в лицо агрессорам.
Последнее время Петр постоянно сравнивал себя с капралом Ульчинаку. Он единственный дал отпор итальяшкам, а я дам отпор Большой Женщине.
Виа Империя – не из этого ли проспекта-костыля растут ноги грандиозно-сумасбродной идеи Албании от моря до моря? – вместе с комплексом зданий: стадионом, отелем «Дайте» и национальным театром, в котором Петр уже сегодня побывал, – все это вместе повторяло контуры ликторского топорика – символа фашистской Италии.
Говорят, будто этим топориком Муссолини хотел отрубить протянутую ладонь Дайте. Теперь Виа Империя переименован в проспект Национальных героев, но имперский стиль – времен последнего итальянского императора Виктора-Эммануила – никуда не исчез. Да и заканчивается проспект кирпичной постройкой с античными колоннами – киностудия, сталинский ампир.
Наверное, подумал Петр, сейчас в кино тоже снимаются дети или, может быть, птицы. Хорошо, что рядом с Виа Империя был построен квартал 1 Мая. Куб, который затупил фашистский топорик, разрушил четкий план города с высоты орлиного полета.
Албания в переводе с шиптарского значит страна горных орлов. Имперские орлы на флагах. Имперские орлы над городом. И откуда у маленькой Албании эта гигантомания? Петр попытался охватить взглядом отель «Тирана», которому, похоже, плевать, кто там путается у него под ногами. А рядом молдавские строители возводили еще несколько махин-небоскребов. Только после распада СССР Албания уступила почетное место самой бедной страны Европы – Молдавии.
В свое время Петру удалось попутешествовать по миру, и он отдавал себе отчет, что албанские небоскребы по сравнению с высотным Манхэттеном – это лилипуты на трехколесном детском велосипеде. Но и Америка, не считая мегаполисов, патриархально одноэтажна, как приземистые, сложенные из необожженной глины домики старой Тираны.
В малых странах, как и малых городах, просто некому сидеть в небоскребах. В провинции далеко не многие могут себе позволить оплачивать аренду в высотках. Малый бизнес уж точно. Впрочем, как и в США. Там в небоскребах сидят адвокаты, банкиры, биржевики, аудиторы и прочие финансовые посредники, – в общем, все те, чей бизнес связан с продажей нематериальных товаров, услуг, что, в свою очередь, обладает добавленной стоимостью по сравнению с физическими товарами.
– Значит, – пришел к умозаключению Петр, – небоскребы, как жилища Большой Женщины, каким-то образом связаны с виртуальными финансовыми пирамидами, обрушившими экономику как маленькой Албании, так и всего большого мира. Да они просто братья-близнецы, небоскребы и финансовые пирамиды.
Высотные здания по принятой квалификации начинаются от двадцати этажей. Вот она – большая двадцатка в действии. Да, видимо, кроме меня, некому дать отпор нашествию великанов. Петр улыбнулся втайне от Тираны: вот если бы был жив капрал Муйо. И почему они думают, что национальные герои – сплошь великаны? Совсем наоборот, национальные герои – как правило, маленькие людишки. Вот, например, Порошкански тоже пока со счетов нельзя списывать, хотя, конечно, слабоват, слабоват. И жидковат!
С «брода» (так тиранцы называют проспект Героев, любимое место для вечернего моциона) Петр свернул к площади Скандерберга. И все по тропкам, по тропкам. Может, архитекторы, воздвигая небоскребы, пытаются подражать горам, не мог успокоиться Петр, но только они забывают, что на горах растет корм. А по этим полупустующим гигантам из стекла и бетона походишь только с козочками-проститутками, которые любят и только так рубят «зеленую капусту».
На площади Скандерберга Петр поразился масштабам разрушения национального банка. Это же памятник архитектуры! Он, мечеть хаджи Эхтем-бея и древняя башня с часами составляли ансамбль площади. Мечеть, конечно, не тронули, как в свое время не тронули памятник самому Скандербергу, полностью разрушив монументы Ленина и Энвера Ходжи.
