Признание Жиля при сопоставлении с кое — какими слухами и некоторыми мельком увиденными сценами вполне могло бы все разъяснить исповеднику. Но Эсташ Бланше отказывался соотносить то, что он слышал на исповеди, с тем, что доносили до него мутные волны мирской жизни.
К тому же он чувствовал, что, признай он ужасную истину, неотступно витающую вокруг него, ему непременно придется что-то решать, так что он предпочитал как можно дольше — но сколько дней это еще продлится? — исполнять, зябко поеживаясь, привычные обязанности раздатчика милостыни и домового священника.
Все началось с маленьких певчих, которых надо было найти и отобрать для церковноприходской школы пения. Мало-помалу Жиль так пристрастился к подобного рода поискам, что продолжал их сверх церковных потребностей, сверх всяческой меры, доходя до того, что отказывал себе в охотничьих утехах, — а ведь некогда они занимали основное место в его жизни — дабы загонять лишь одну, избранную дичь, столь необычную и столь восхитительную. А так как он был неутомим, и служили ему столь же неутомимо, то вскоре вокруг него составилась группа загонщиков и выжлятников, рыскавших по лесам и полям. Из уст в уста передавались невероятные истории. Мрачные и жестокие сцены становились частью народных преданий.
Например, рассказывали, как на фоне грозового неба возникает черный силуэт всадника, мчащегося во весь опор по лугам и лесам. Он пересекает деревушку: обитатели спасаются и запираются в своих жилищах. Какая-то женщина стремительно бежит за мальчуганом, хватает его и уносит в дом. Всадник закутан в широкий плащ, полы его развеваются вокруг лошадиного крупа. Со звонким топотом он проносится по подъемному мосту замка. И вот он, расставив ноги, уже застыл на пороге оружейного зала. Раздается голос сеньора:
— И где же?
Всадник распахивает плащ. В него вцепился ребенок. Он падает на землю, неловко пытается подняться.
— Браво! — звучит голос.
Или вот еще: сеньор и его свита медленно едут через убогую деревню. Изумленные крестьяне таращатся на них. Крестьянам швыряют горсть монет, и они дерутся, подбирая их. Некоторые подходят поцеловать руку или ногу Жиля. Отряд едет мимо копошащейся в пыли стайки ребятишек.
Жиль плотоядно смотрит на детей, придерживает коня. Делает знак своему слуге Пуату. Концом кнута указывает ему на одного из мальчиков:
— Этого!
Пуату переспрашивает:
— Этого белокурого, с мячиком?
Жиль выражает нетерпение:
— Да нет же, дурак, того рыжего бездельника!
На следующий день в деревне видят всадника, дающего деньги вилланам. Рыжий малыш здесь, со своим узелком, необычайно счастливый оттого, что уезжает. Ребенку помогают забраться на круп лошади, и та пускается с места в галоп. Мать с плачем крестится. Отец пересчитывает деньги.
Поговаривали также о некой колдунье по имени Перрин Мартен. Но ее прозвали Ла Меффрей (наводящая страх). Проходя по деревне, она, словно зверька, манила ребенка сдобной булкой или куском сала, завлекая его в безлюдное место. Там мальчугана поджидала засада, его связывали, затыкали рот, заталкивали в мешок и увозили.
Однажды случилось, что малец не захотел, чтобы его увозили, да вдобавок у него были быстрые ноги. Когда родители продали его людям Жиля, он сбежал из отцовского дома. Его ищут, но тщетно. Разъяренный и разочарованный, Жиль бросается в погоню со сворой собак. Какое упоение — вернуться к прежним охотничьим забавам, но загнать уже не зверя, а человека! Впрочем, все происходит как в классической травле, собаки поднимают добычу в ее логове, гонят в сеть, она петляет, собаки бегут по ее следам, и вот уже от подножия бука, в ветвях которого притаился ребенок, разносится заливистый лай.
Самая страшная из этих историй, рассказываемых вполголоса, позднее вошла в сокровищницу французских волшебных сказок.
Начинается она в жалкой хижине семьи дровосека. Внутри копошатся семеро детей: три пары близнецов и малыш-последыш, такой хилый, что ему даже имени нет, кличут просто Мальчик. Печать скотской тупости, налагаемая нищетой на тех, кто не свят, лежит на лицах родителей. Торчащий живот жены обтянут засаленным передником. Муж с усмешкой ласкает это брюхо:
— Уж я-то тебя знаю, небось опять состряпаешь нам парочку щенков!
Жена отпихивает его:
— И вместе с этими станет девять. А ты разоряйся больше, скажи еще, что ты вообще здесь ни при чем.
В ответ раздается самодовольный смешок самца:
— Тебя только облапишь, а ты уж и понесла, готовы новые сосунки.
— Да, а ты попробуй потом всех прокормить, — напоминает жена.
— Эти уже большие. Пусть сами о себе заботятся.
— Мальчику шесть стукнуло.
— Господь Бог, что послал их нам, обязан похлопотать за них. Или же пусть забирает их обратно!
— Эй ты, оставь Боженьку в покое!
Вскоре вся семья отправляется промышлять в лес. Мелкое и крупное зверье, замершее в тревоге, наблюдает за ними из-за кустов и деревьев. Тропка вьется, петляет. Вот, наконец, и небольшая поляна. Привыкнув обходиться в лесу без слов, отец с хриплым ворчанием раздает корзиночки, а заодно и оплеухи тем, кто осмелился заявить, что уже устал. Затем дети расходятся в разные стороны собирать грибы и чернику. Когда последний ребенок исчез из виду, муж делает знак жене, которая отвечает ему протестующим жестом. Он властно берет ее под руку и уводит с собой. Через некоторое время дети возвращаются на поляну. Они смертельно устали и голодны. Страшно, отовсюду доносятся крики лесного зверья — сов, лис, волков. Дети сбиваются в кучу у подножия огромного дерева. Самым храбрым оказывается Мальчик. Он озирается в поисках тропинки.
— Я залезу на дерево, — говорит он наконец. — Помогите мне. Сверху я, может быть, увижу свет.
Братья помогают ему вскарабкаться по стволу. Скоро глаза его, привыкнув к сумеркам, видят перед собой бескрайний лес, верхушки которого кудрявятся словно стадо баранов. Однако далеко-далеко на горизонте он замечает черный массивный силуэт крепости. Одинокое окошко отбрасывает красноватые блики света. Это замок Тиффож. Мальчик кубарем скатывается с дерева.
— Мы спасены, — заявляет он, — там стоит огромный замок, а в нем свет. Пошли!
Дети, следуя за Мальчиком, углубляются в лес. Скоро они выходят к воротам замка. Стучатся в маленькую дверцу. Она отворяется словно по волшебству. Ребятишки входят гуськом. Дверь за ними затворяется.
Спустя некоторое время Бланше ощутил некое беспокойство, ибо весь его дом приходского священника заполнил разлившийся в атмосфере запах горелой плоти. Он вышел и увидел, как клубы черного дыма, исторгаемого трубой самого большого в замке камина, стелются над хозяйственными постройками, принесенные весьма редким в этих краях восточным ветром. Зловоние, исходящее от обуглившегося мяса, столь определенно подтверждало его опасения, что он решил без промедления пойти к Жилю и потребовать у него объяснений. Он долго искал его в покоях и огромных залах замка. Ему пришлось забраться на маленькую террасу, расположенную рядом с лиходейским камином. Жиль был там. В жутком возбуждении, он походил на человека, одержимого мрачной навязчивой идеей.
Как только он заметил Бланше, он бросился к нему и схватил его за плечи.
— Отче, отче, откуда этот запах? Что это за запах? — вопрошал он, тормоша священника. — Конечно, вам — то он ничего не напоминает. Вас не было в Руане. Но скажите же, так пахнут дрова или святость?
Затем он закрыл глаза и изменившимся до неузнаваемости голосом, сорвавшимся в рыдания, принялся повторять:
— Иисус! Иисус! Иисус! Иисус!
На следующий день Бланше, погрузив дорожный скарб на трех мулов и взяв с собой слугу, пустился в путь. Поручение, доверенное ему Жилем после той бредовой ночи, явилось для него облегчением. Очень далеко на юге, а именно в Тоскане, по слухам, творились настоящие чудеса. Ученые, художники, философы сумели объединить свои усилия и знания, дабы приблизить новый золотой век, который вскоре наступит для всего человечества. Так пусть же Бланше на месте порасспросит об этих новшествах! А может, он сумел бы привезти в Вандею какую-нибудь вещь, мысль или даже человека, способного отвлечь сеньора де Ре от его черных фантазий?
Бывший скромный семинарист из Сен-Маю был ослеплен и шокирован тем, что ему довелось увидеть в знаменитой Тоскане середины пятнадцатого века. Без сомнения, он представлял себе, что значит богатство. Сир де Ре, от имени которого он четыре года раздавал милостыню, был одним из самых богатых сеньоров Французского королевства. Но вандейский край отличался неслыханной, вопиющей бедностью, ибо было очевидно, что сеньор бесстыдно выжимал из него все до капли, дабы кормить свою дьявольскую свиту. Совсем иначе выглядела Флоренция в тот, 1439 год. Там богатыми слыло бессчетное множество людей, даже простой народ чуть ли не жонглировал флоринами. Золото лилось рекой. Особенно поразили Бланше ремесленники, которые, похоже, производили только предметы роскоши. Напрасно искал он скромных торговцев поношенными вещами — он находил лишь портных, хлопочущих над изготовлением княжеских одежд. Кузнецы не ковали ни железа, ни стали, но, словно напоказ, только серебро и золото. Плотники возводили леса для постройки роскошных дворцов. И так во всем, даже на лотках у булочников не найти было ни хлеба, ни лепешек, а лишь пирожные с кремом и медом. Как можно, чтобы все эти люди — вплоть до последних оборванцев — были богаты?
