— Нет-нет, моя крошка, — орал он, — Марш отсюда, вон, вон!
— Ну чего ты, не будь таким свином! — завопила Шерон, в то время как мужчина пытался оттеснить ее с Мэри обратно к дверям.
— Тебе тут делать нечего!
— Но ведь это мой гребаный дом!
Хотя Шерон выглядела гораздо внушительнее, чем мужчина, с которым они неуклюже схватились, по ее лицу было ясно, что вся былая мощь и упорство покинули ее. Она выглядела, как совсем другой человек, который только пытается повторить все те штучки, что, бывало, раньше проделывала Шерон. Сейчас нас выставят, решила Мэри, мы снова окажемся снаружи — сто процентов. Но в этот момент на лице ее подруги сквозь слой запаздывающего времени резко проступили исказившиеся черты, и как будто вторя этому внезапному изменению, ее плечи тоже содрогнулись и единым движением стряхнули с себя толстяка, который, хрипя и ругаясь, упал на пол к ее ногам.
— Видишь? Видишь, что ты наделала? — заголосил он.
— Ой, папан, отвали, я тебя и пальцем не тронула! — Она склонилась над ним — сама забота, — но тут же получила пинок снизу, и через мгновение оба они, сцепившись в клубок, уже катались у ног Мэри.
— Мать! — воззвал он. — О господи, поможет мне кто-нибудь наконец!
— И что тут на этот раз происходит? — произнес усталый и покорный голос. На пороге появилась женщина и поспешно заковыляла в освещенный коридор, — Забивает до смерти отца родного? Понятно, — тем же тоном продолжала она.
Из катающегося по полу клубка запыхавшихся противников высвободилась толстая короткая рука. Новое действующее лицо воспользовалось этим, чтобы поставить на нее свою правую ногу. Мэри заметила, что туфля дамы была неестественно большой и щеголевато выставляла приделанную к подошве — вероятно, специально для таких случаев — здоровенную, как кирпич, набойку.
— Мать, это моя рука. — Мужчина показал в нужном направлении. — За волосы ее тащи.
— Ну так-растак! Подсоби, что ли, — обратилась дама к Мэри, — Гэвин! Гэвин!
Не успела Мэри обдумать это сомнительное предложение, как Гэвин уже неторопливо спустился сверху по лестнице и со вздохом присоединился к группе внизу. Мэри наблюдала за этим единением душ с затаенным ужасом. (Она знала, что всяческих силков, капканов и сетей полно на улицах, но здесь…) Сама она ничего не понимала, но, может, для них во всем происходящем был какой-то смысл.
Так оно и оказалось.
Вскорости Шерон, ее мама и папа мирно пререкались в уютной гостиной — тесной комнате в глубине квартиры, до того загроможденной всевозможными предметами, что взгляд Мэри оказался не в силах расчленить картину на составные части. Время шло — и немало его уже прошло. Меж тем чета Ботэм не требовала никаких объяснений насчет появления Мэри в их квартире, но и не оставляла ее в покое: они постоянно взывали к ней, требуя ее согласия или ища у нее поддержки в их оживленной перепалке с дочерью. Мэри никак не могла уяснить, почему она должна знать об их дочери что-то такое, что им самим до сих пор неизвестно. И хотя тот факт, что они так ласково обращались к ней по имени, действовал успокаивающе, она все время пыталась понять, что им от нее надо и в каких целях они ее используют. Наверное, нечасто встретишь босоногую девушку, потерявшую память. Но им так, по всей видимости, совсем не казалось. Либо из-за того, что все они были связаны родственными узами (что постоянно и с негодованием подчеркивалось такими фразами, как «его родная дочь», «своего собственного отца» и «твоя единственная мать»), либо же из-за того, что все они были еще более «с приветом», чем предупреждала Шерон.
И все же как грустно, если этим все и ограничивается. Она не могла допустить, что, может быть, гак оно и есть. Гэвин сел рядом с ней. Все это время его лицо не покидало особое выражение отстраненной непричастности, и он не был окружен той атмосферой, тем пластом потерянного времени. Особенно сильное впечатление на Мэри произвели его глаза, причем не только насыщенным цветом и глубиной — они, казалось, знали то, чего до сих пор не знали никакие другие глаза. Им было известно что-то из иного мира.
Он повернулся к ней и спросил:
— Ты тоже из таких?
— Из каких таких? — переспросила Мэри.
— Из вот этаких забулдыг. — Он резко перевел взгляд на троих остальных, — Они все время этим занимаются, — добавил он, — Никогда не знают, что, черт их дери, к чему.
— А вы?
— Что я?
— …Знаете, что к чему?
— А теперь, если вы нас извините, — громко вступила Шерон, — я думаю, что моя подруга Мэри с удовольствием примет горячую ванну.
— О, конечно, конечно примет, бедняжечка, — сочувственно произнесла миссис Ботэм. — И как это она так замаралась?
— Так, небольшое происшествие, — ответила Шерон.
Как только они заперлись в ванной, наполненной фаянсовыми и металлическими штуковинами, Шерон распахнула шкафчик и принялась возбужденно в нем копошиться. Она проделывала это с той же лихорадочностью, как раньше при поиске денег в сумочке Мэри. И конечно, ее усилия увенчались не меньшим успехом.
— Вот теперь поговорим, — сказала Шерон, открыв коричневую бутылку и от души отхлебнув из нее.
— Гэвин… он какой?
— Гэвин? На него можешь забить. Он педик. Разве не видно? Заметила, как у него глаза размалеваны?
— Да, заметила, — тихо отозвалась Мэри, оставив на время надежду.
— Блин-компот, он, конечно, красавчик, хоть кричи. Теперь давай, милая. Зачем нам эта ванна, а? Она ведь нам на фиг не нужна. Мы просто хорошенько ополоснемся стоя, так сказать, помоем у нас под мышками и нашу женскую прелесть. Не забудь про ноги. Ведь они скоро раздвинутся, правда? — пророчески добавила она. — Через голову стягивай. Вот так. Теперь давай-ка подумаем. Для начала можешь походить в моих белых сапожках. Какой у тебя размер? И мамашино красное кримпленовое будет на тебе смотреться вполне прикольно. Конечно, слегка как мини, но ведь что же в этом плохого, так ведь? Что? Щекотно? Да - да, я такая неловкая. Знаю, знаю. Подними руки. Мм, можно еще выдать тебе мое белое поло, чтобы ты покрасовалась своими маленькими грудками. Да все с ума посъезжают, дорогуша.
Она ушла, но вскоре снова вернулась.
— Мэри, присядь-ка тут. Знаешь, милая, я очень удивлюсь, если к концу вечера мы не срубим пару монет. Уф! Парни, конечно, немного грубоваты, но тут уж ничего не попишешь. Уайти просто штаны намочит, когда тебя увидит — если он, конечно, сегодня подгребет. Да он накинется на тебя как последний кобель. Нет, просто натягивай, вот так. Тебе ведь трусики не нужны, в такое-то время года. Да я думаю, у меня и не найдется чистой пары. В любом случае, они-то возражать не станут. А? Что? Давай просто заправим. Я тебе говорю, им померещится, что снова Рождество пришло, как только ты там появишься. Вот так. Ну - ка, взгляни-ка теперь на себя.
Шерон распахнула дверь шкафа, и Мэри увидела в ней себя. Она поспешно отвернулась.
— Что случилось? Ну, посмотри же. Полюбуйся… Вот так. И только попробуй теперь сказать, что я о тебе не забочусь. Да ты просто офигенно смотришься, я тебе говорю. Такая фифочка! Вот те зуб, когда мы зайдем в пивнуху, у них у всех просто слюнки потекут.
Зайти в этот дом было непросто, но еще сложнее оказалось оттуда выбраться.
Шерон предупредила Мэри, что она должна быть готова в любую минуту живенько выместись из дома. Когда они спускались вниз по лестнице, мистер Ботэм, сложив руки на груди, уже сторожил у входной двери.
— А вы, милая особа, никуда не пойдете, — заявил он, — Вы остаетесь дома.
Последовала небольшая потасовка, и вот уже к ним по коридору неверной походкой устремилась миссис Ботэм, готовая внести свою лепту в назревающий скандал. Мистер Ботэм божился, что его дочь переступит порог дома только через его труп. Несмотря на эти заверения, Шерон его переступила, и Мэри последовала за ней.
— Бога ради, Мэри, останься, — голосила миссис Ботэм, — не ходи с ней! Ты об этом пожалеешь…
Мэри ничуть не сомневалась в правоте миссис Ботэм. Все, с чем она столкнулась, подтверждало ее подозрения относительно домов. Попасть в них непросто, а если уж попал, выходить оттуда, скорее всего, не стоило.
«Пивнуха» оказалась питейным заведением, одним из тех редких мест, куда людей пускают без лишних вопросов. Поэтому в помещении была проведена соответствующая работа, с тем чтобы сделать пребывание здесь как можно более тяжелым — в первую очередь для органов чувств. Иначе сюда ходили бы все подряд — или, раз оказавшись внутри, оставались бы навсегда. Тут царила затхлая духота, пропитанная запахами пива и опилок; к тому же использовалось какое-то непостижимое приспособление, истязающее слух. Волны звука норовили навалиться и отхлынуть весьма хитроумно, через морочащие голову краткие промежутки, не давая времени опомниться и собраться с мыслями. Все здесь громко взывало к замене: разноцветные стаканы, высящиеся горой над предназначенной для них раковиной; коробчатые устройства с клацающими откидными дверцами, у которых тоже были свои желания и требования. Даже воздух жег глаза до слез. Заведение уже давно было набито битком, но при этом во входе никому не отказывали. В этом разрастающемся направо и налево помещении с высокими потолками посетители объединялись в шатии и братии, демонстрирующие силу и избранность, иногда размыкавшиеся, чтобы принять вновь прибывшего, и смыкавшиеся за уже ушедшим. Все они играли с тем, что — как полагала Мэри — зовется огнем.
