A-а, видишь, как срабатывают воспоминания! В один прекрасный день я поняла две вещи: мне хочется быть с тобой и это мне льстит. Я ничего не стала делать: я просто позволила этому случиться.
Дьявольская ловкость. Ты этого хочешь, а я это исполняю.
Мы оба этого хотели. Разница, из-за которой ты ворчишь, — точно та же, которая существует между тем, чтобы пройти в дверь, и тем, чтобы оставить ее открытой. Мне пришлось оставить дверь открытой.
Прекрасно выражено. Это неверно, но выражено прекрасно.
Послушай, в то время мне жилось и хорошо, и плохо. Я же совершила просто невероятный прыжок из колледжа в университет, особенно если учесть, что это был прыжок из провинциального колледжа в Мадридский университет. Конечно, тетя держала меня под наблюдением, но то, чему должно произойти, происходит в любом месте и в любое время. Как бы то ни было, моя рассеянная жизнь была такой, которая соответствовала тому периоду, то есть не слишком-то рассеянной. Настоящая рассеянная жизнь наступила позже, и тогда уж она действительно стала таковой. Тебе ведь известен мой особый дар — находить разных отвратительных интеллектуалов; на нашем факультете я тут же связалась с иностранной театральной группой, и это определило всю мою дальнейшую карьеру. Мне было хорошо, потому что я получала удовольствие, и плохо, потому что я влюблялась. Просто невероятно: как можно вот так вот вечно влюбляться? Я влюбилась даже в тебя, и эта любовь оказалась самой долгой, но ты заставил меня страдать. В этом и заключается проблема влюбленности: приходится страдать, страдать отчаянно, потому что, естественно, они никогда не влюбляются в тебя — по крайней мере, так, как ты, а кто оказался победителем в этой истории, хорошо известно. Потом я перестала страдать — потом, когда окончила университет и поступила на работу, и все то ушло уже так далеко, и я начала чувствовать по-иному.
То есть ты пустилась во все тяжкие.
Да, пустилась во все тяжкие, это ты верно сказал. Мне так хотелось бывать где-нибудь, стать безответственной после стольких усилий и борьбы, что это было подлинным безумием. И не думай, что я раскаиваюсь, ничего подобного, точно так же, как тогда, — помнишь, я тебе рассказывала, как в детстве подставила двоюродного брата. Видишь, зло явно обладает для меня каким-то шармом.
От него получаешь больше всего удовольствия.
Похоже, так оно и есть, что еще тут скажешь? Но дело тут не в трансгрессии, как выразился бы психоаналитик, а в том, что это просто приятно. Ведь так приятно шлепать ногами по жидкой грязи, пока не устанешь, как устаешь от всего.
Не знаю, сознаешь ли ты, что, говоря об этом, всегда употребляешь слова, выражающие презрение: безумие, безответственность, грязь…
Разве? Может быть. Возможно, это один из способов посмеяться над всем этим.
Не сомневаюсь, но, по-моему, это кое-что означает.
В каком смысле?
В смысле чувства вины, разумеется.
Вины? Юморист.
Можешь не соглашаться, если не хочешь, но по крайней мере задумайся. Мне кажется, во всем этом наверняка было нечто, в чем ты не нравилась сама себе, нечто такое, что ты до сих пор не прояснила для себя и потому прикрываешь иронией свое неудачное путешествие по этому этапу. Он, конечно, затянулся? До тех пор, пока мы снова не встретились?
Он был долгим, но окончился раньше — среди других причин, сеньор Умник, потому, что я уже подумывала о замужестве; тебе бы не стоило большого труда догадаться самому. Но ты задаешь мне этот вопрос — из кокетства или беспокойства, а может, из-за того и другого вместе. Тебе-то какое дело? Если бы ты столь же заинтересованно занимался судьбой наших отношений, может, в конце концов я вышла бы за тебя.
И наставляла бы мне рога.
Не опускайся до пошлостей.
Это было невозможно. Была Сара, ты знала об этом, и я тоже. В этом плане все всегда было ясно.
Давай поговорим о чем-нибудь другом, ладно? Чтобы не вступать на скользкий путь. Я хочу сказать вот что; когда тебе хочется просто спать с кем-то, влюбляться страшно глупо. Это должны понимать все, этому, как говорится, следовало бы учить в школе. Но учитывая сублимацию женской натуры…
Боюсь, это ничего не меняет.
Верно, не меняет, однако неравенство налицо. Многие уже понимают это.
Чего же ты хочешь — наша страна была бедной, болезненно тупой, нелепой и безвкусной. А прежде, чем эта тупость завладела всей жизнью людей, был жесткий франкизм — ты не жила при нем, а ведь он был прежде всего свирепым, зверски жестоким. Сначала сам убиваешь или видишь, как убивают, а потом, позже, сублимируешь. Надо жить. И в этом выживании есть нечто волнующее, несмотря на то, что люди малы и мелочны.
А в молчании, ведущем к незнанию и невежеству, есть жестокость. Жестокость, отсутствие любви, бесчувствие к ней.
Думаю, с этим ничего не поделаешь, и я говорю это не потому, что нахожусь уже по другую сторону. Независимо от причин, в конце концов каждому приходится справляться самому.
Великолепно. Ты просто само совершенство. Не знаю, к тому ли человеку я приехала рассказать о своей проблеме.
Ах да, о твоей судьбе. Ну, и что нам с ней делать?
Что мне с ней делать.
Я имею в виду, что ты приехала, скажем так, проконсультироваться со мной. Наверное, для того, чтобы я как-то помог тебе ее решить.
Я надеюсь, что ты поможешь мне навести в ней какой-то порядок, и не думай, это не так уж мало. А принимать решения — мое дело, и я точно знаю, что в этом мне помощь не нужна.
Темперамент и характер.
Нет. Просто мое сумасбродство. Раньше я страдала больше, потом — меньше, и это связано с тем, о чем я тебе рассказывала. Я готова страдать ради любви — разумеется, если это необходимо, но ради любви к хорошему, к тому самому человеку. Такая любовь прекрасна, и ради нее можно пойти на что угодно. А если речь не о такой любви, лучше всего посумасбродствовать с очередным любовником, и все. Теперь — и прошу это учесть — я попритихла, в конце концов, я уже не та, а такие сумасбродства очень вредят телу и оглупляют душу, если они такие же, как в прежние времена, — постоянные и затяжные. Я хорошо усвоила: не более чем по одному за раз, и с перерывами. Возраст не прощает.
Позволь напомнить, что ты все еще замужем.
Я говорю это на будущее, когда овдовею.
Но ты ведь любишь своего мужа.
Да, мое отношение у нему больше всего похоже на любовь к хорошему человеку.
Тогда не строй никаких планов.
Это не планы — это мысли; я просто излагала тебе свои мысли. Я же не могу перестать думать — ни я, ни ты, никто из обладающих хотя бы средним интеллектом и живостью ума. Разве не так?
Лично мне хотелось бы перестать думать, но должен признать, что не могу этого сделать — привычка не прощает.
Ты не можешь и не хочешь. Знаешь, что я тебе скажу? С самого момента моего приезда ты только и делаешь, что жалуешься, и мне это странно, потому что, насколько я помню, прежде ты не был таким.
Это не стенания и даже не жалобы, как ты предпочитаешь их называть, хотя стенания — очень красивое слово. Я всего лишь сознаю свою ситуацию, а она такова, какова есть. Я ничего не могу с этим поделать. Так вот, думая о своей ситуации, я отдаю себе отчет, до какой степени над ней тяготеет время. Все, что я могу сделать, — это оценить его тяжесть, его вес, поразмышлять о последствиях его давления, но как изменить этот вес? Он — сумма лет, он существует независимо от меня. Я могу испробовать что угодно, удариться в сумасбродства, но от этого он не перестанет быть тем, что есть, — мертвым весом. Мне хотелось бы верить в вечное возвращение, но для меня это неприемлемо, так что констатирую — я не жалуюсь и не стенаю. Это акт ясного мышления, а не акт слабости.
Скажи мне одну вещь. Не знаю, может, я сую нос куда не надо, но, честно говоря, это всегда интриговало меня. Ты ведь не просто ушел на пенсию — ты ушел из университета, вот просто так взял и ушел. Я всегда задавалась вопросом, почему.
Ответ таков: личные мотивы.
А я думала, что все дело в презрении. Более того, я продолжаю так думать. В презрении к этому университету — агонизирующему, эндогамическому, мелкому, трусливому. Ты никогда не принадлежал к кланам, к их миру, презирающему тех, кто не подчиняется…
Ты ошибаешься. Я — продукт эндогамии, клана, холопства.
Это неправда.
Правда. Каким образом, по-твоему, человек получает кафедру? Благодаря своей компетентности? Я знаю весьма компетентных людей, которым пришлось искать себе пристанище в колледжах и школах.
Я всего лишь штатный преподаватель, но это не имеет значения, покровители нужны всем. В определенный момент ты помог мне, ты ведь помнишь. Однако ты никогда не создавал кланов, никогда не выставлял со своей кафедры блестящих учеников, чтобы остаться с посредственностями.
Откуда ты знаешь? Я скажу тебе больше: откуда ты знаешь, что они не принадлежат к моему клану, как ты это называешь?
