Сергей Бабаян - Петрович

Ну, «Пиночет» уже был, конечно, битком, и мои уже подоспели… правда, показалось мне что-то странное: никто как будто не пил – не только мои, но и во всем «Пиночете»… то есть я не хочу сказать, что там всегда стоит звон бокалов, но свой человек сразу видит: снует туда-сюда, как челнок, дежурный стакан, кто-то вытирает губы – после пива так не вытирают, всем рукавом, чтобы овчинный или драповый дух ухватить; кто-то стоит надувшись, как жаба, – плохо пошла… Ну, я прямиком к своим – стояло там человек пять: Швед, Капа, Пахом… Тиша! – кто-то еще, – поздоровался со всеми и весело так – о Петровиче, если правду сказать, я после стакана и в предвкушении следующего почти позабыл, помнил только, что надо будет ребятам обо всех этих ментовских чудесах рассказать, – так вот, поздоровался со всеми и весело так говорю: «Ну что, мы будем сегодня снимать кино? или объявляем день трезвости?» А Тиша – такой белобрысый, здоровый и костлявый лось, хороший парень, – как будто с досадой мне говорит: «Будем, только не здесь. Штатские ходят». Штатские – переодетые менты, значит. «А что случилось?» – спрашиваю я – штатские просто так не ходили, только если поблизости кто-нибудь что-нибудь натворил – последний раз летом, когда грабанули «Табачку». «А где тебя черти носят, – говорит Тиша. – Пузырь сказал, с дедом каким-то ушел… Вчера вечером мента на откосе грохнули».

Вот вы знаете, я еще ничего не понял, а у меня уже начала гудеть голова. «Как, – спрашиваю, – грохнули?» – хотя прекрасно знаю как… «Ну как, как, – говорит Тиша. – Убили. Они сейчас злые как собаки. Поехали на Покрова». И тут у меня в мозгу как взорвалось – вспыхнуло, – осветились странные лица наших ментов, «отец», на меня ноль внимания… жутко мне стало, прямо мороз по спине, – но я еще цепляюсь: ну, может… их там сто человек в отделении!… «А как фамилия?! – чуть не кричу. – Фамилия как?» – «Ну ты чего, о… одурел? – говорит Тиша. – Откуда я знаю фамилию?» И тут из соседнего круга выныривает Червяк – гнусь такая, вечный хвост, маленький и пучеглазый, как лягушка… и всегда всё, сука, знает. «Купряшин, – важно говорит он, просовывая к нам свою вытаращенную голову, – с удовольствием говорит, аж распирает его от важности и гордости, от того, что он знает, а мы нет, – и в стеклянных глазах надежда: а вдруг полстакана обломится… – Сержант Купряшин. Он в „Пиночете“ редко ходил – с усиками такой, кучерявый…» И – все. И я прямо… ну, не знаю, не помню уже… в общем, как я вспомнил Петровича, – а я ведь с похмелья, и четыреста грамм натощак…

…Вот так вот бывает. Петровича я больше не встречал, что с ним стало – не знаю. Сына его убили из пушки, какой-то серьезный тип. Мы не слышали, чтобы его поймали, – в «Пиночете» стало бы известно. Может быть, позже, когда «Пиночет» закрылся и «Невкой» стал. Ну, а я… что я? Я продолжал ходить в «Пиночет», и ходил до тех пор, пока Горбачев на алкоголиков не набросился. Единственное, я перестал говорить – «мент»… «милиционер» тоже не говорил – посмотрят, как на идиота, – не потому, что заставлял себя, а просто «мент» как-то не говорилось… Если позволите, я спрячу бутылочку, а то вон уже Костылиха ястребом кружит. Да-да, конечно… До свидания. Будьте здоровы. Большое спасибо вам… и за компанию, и за бутылки.

1993