Глава 7
Лучи утреннего солнца проникали через листву яблони и коснулись его лица. Он открыл глаза и сладко потянулся. В эту ночь он хорошо выспался на свежем воздухе. Сегодня бегать и плавать было лень. Поэтому он позавтракал остатками вчерашнего пиршества, испил щепотку чая из неприкосновенного запаса и снова растянулся под деревом, покуривая травку.
Вскоре зеленая листва яблони стала еще зеленее, золото солнца повысилось в пробе, голубое небо приобрело чистый оттенок лазурита — мир превращался в Град из Драгоценных Камней, стоило ли дожидаться Царствия Небесного? Все чувства чудесным образом обострились, он учуял благовонные запахи сосновой смолы, бальзамина и тысячелистника, доносящиеся из леса, пение цикады в траве и ясный голос птицы на дереве, еще немного и он мог бы услышать, как ходит рыба в озере и алая кувшинка поднимается к свету солнца из черной придонной грязи. Он добродушно усмехнулся, потом хихикнул — ему вспомнилась книжица какого-то киргизского писателя, которая случайно попалась ему в руки в купе поезда «Бухара-Москва». У нее было многозначительное название — «Плаха» и в ней повествовалось о выродках-курильщиках конопли, которые сходили с ума, насиловали собственных матерей и вешались в туалете. Там было описание взбесившихся наркоманов, бегающих по конопляному полю и собирающих пыльцу на свои потные тела. Автор, живущий, может быть, в сотне километров от долины реки Чу, понятия не имел, что активное вещество конопли, тетрагидроканнабиол, содержится только в женских растениях, а в мужских, соответственно, выделяющих пыльцу — его нет. Помнится, тогда он подумал, что если редакторы платят за такую галиматью, не удосужившись заглянуть в справочник, то, наверное, писательство — это что-то типа свободного печатания денег.
Он снова усмехнулся, подумав, что сейчас, на очередном повороте судьбы, он опять нищий, но совсем не несчастный. Нищета — не в отсутствии денег, а в слепоте глаз, в глухоте ушей, в слабости рук и в сердце, покрытом пеплом. На любом повороте судьбы человек — это точка зрения на линии судьбы, через которую можно провести бесконечное количество линий во всех направлениях, и волен выбирать, в каком направлении смотреть — в жопу или на солнце. А вообще, человек — это почти не существующее существо, вполне эфемерная точка между прошлым и будущим, так стоит ли принимать себя слишком всерьез? Он расхохотался. Наверняка Будда получил просветление, покуривая травку под деревом боддхи. Великие истины становятся доступны, если ты дружишь с Великим Зеленым Семилепестковым Лотосом. А ведь день еще только начинается.
Но Лотос пробуждает не только дух, но и аппетит и он прошел пошарить по огородам в поисках съестного, сегодня он решил быть вегетарианцем, хватит трупов. Быстро собрал миску крохотных початков кукурузы — их можно есть сырыми, макая в соль, пару буряков, чтобы запечь вечером в золе, пучок петрушки — полезно для сердца. Когда он вернулся под свое дерево боддхи, к ногам его упало большое зеленое яблоко — привет от Ньютона. — «Вот так всегда», — подумал он, укладываясь с миской на траву, — «Когда что-то пролетает мимо головы, никогда не знаешь, хорошо это или плохо».
Он пожевал нежных молочных початочков, съел яблоко, потом задремал и в паутине солнечного света ему приснился легкий дневной сон. Он увидел обнаженную девушку, похожую на Венеру Боттичелли и русалку одновременно, всю в потоках золотого и зеленого от листьев света. Она протягивала ему на ладони зеленое яблоко, совершенно такое же, как он только что съел. Он взял яблоко, которое удивительным образом оказалось похоже на ее выпуклый лобок, надкусил и вдруг увидел, что в месте укуса выступает красная кровь. Но он жевал и жевал и глотал, не в силах остановиться, восхитительно вкусную плоть. Девушка рассмеялась высоким, мелодичным голосом, повернулась и начала удаляться, а он не мог оторвать взгляд от ее ягодиц, на которых шевелились ямки. И вдруг его тело сотряс оргазм.
Он проснулся в нитях собственной спермы, ошеломленный сюрпризом, который поднесло ему его тело. Поллюций не случалось с ним лет с одиннадцати. Вот теперь точно следовало искупаться, и он побежал к реке.
Река никогда не подводила. Река встретила его тихой заводью, кувшинками, облаками в воде. Река текла, отражая изменчивый мир, в вечном движении всегда оставаясь на месте.
Он вошел в реку и, стоя среди текущих облаков, с наслаждением смыл с себя липкий жир переменчивой похоти, который был ни чем иным, как им самим — живой частью его постоянного и изменчивого тела, живущего в постоянном умирании. «Говорят, можно забеременеть от воды», — с усмешкой подумал он, выходя на берег, — «Интересно, есть ли в реке русалки?»
Он растянулся на теплом песке, глядя в глубокое небо, и ему вспомнился случай, когда он впервые увидел нож. Ему было лет пятнадцать, и он считал себя бойцом, не знающим страха. И вот однажды в свальной уличной драке в руке одного из противников холодно блеснуло лезвие. Он остолбенел. Он не мог двинуться. Тело подвело его, телу плевать было на его бесстрашный дух. Но оно же и спасло его, когда, через мгновение, спасая себя, оно рванулось прочь, вынося из свалки его и его бесстрашный дух. Это был урок — никогда не знаешь, как поведешь себя в ситуации, в которой еще не был. А чтобы знать, надо проходить через ситуации. Тело, как норовистый конь, может вынести к цели, а может и свернуть шею себе и всаднику. Однажды он видел в цирке девочку на проволоке. Девочке было лет шесть, а проволока была натянута на высоте метров в семь. Тогда он подумал, что под стволом пистолета не полез бы на проволоку. А девочка идет. Почему? Потому, что ее начали тренировать ходить по проволоке и ходить по земле одновременно. Боец — это девочка на проволоке. Он не рефлексирукт. Он прямо входит в известную ситуацию и проходит через нее, как сквозь масло.
На закате дня, перекусив бордовой плотью печеных буряков, он расположился у пылающего камина. Как ни свеж, как ни сладостен ночной воздух в летнем лесу у реки, но курить лучше в помещении, и когда тело разогрето.
В свое время дед поставил литровый штоф самогону на перегородках грецких орехов. Настойке было уже больше десяти лет. Она стала совершенно черной и приобрела благородный букет, совершенно не схожий с ореховым. Он разобрал трубку и промыл ее этой жидкостью, отчего тонкий запах опия смешался с ни с чем не сравнимым ароматом настоя.
Черное зеркальце опия в банке — как глаз дракона, как кровь, пролитая от начала мира, вход в туннель времени. Шипит, возгораясь, зелье, вдох — и мозг воспламенен видениями, более реальными, чем сама жизнь, выдох — и ты уже там, время — змея, кусающая себя за хвост.
Ягут — так называли рубин в Кала-и-Муг.
— Знаешь, начальник, — сказал старичок-таджик, горный мастер, — Где добывают лучшие в мире ягуты? — Говорят, на Цейлоне. — Нет, здесь, — старичок топнул ногой. — Не заметил, — он пожал плечами. За последние несколько лет он стал неплохо разбираться в камнях. — Тогда смотри. — Они стояли возле входа в наклонную штольню, рядом высилась груда старой породы. Старичок взял в руку кусок пегматита, который на первый взгляд ничем не отличался от других и расколол его одним точным ударом молотка. Внутри оказалось гнездо, заполненное жирной, красной глиной. Глядя ему в лицо, старик запустил пальцы в глину и вынул оттуда три великолепных, чистых рубина. У него захватило дух. Почти все камни, что он видел раньше, были много мельче, неправильной формы и покрыты грязно-серой коркой. — Те ягуты, ч то приросли к породе, — пояснил старик, — Плохие. Настоящие лежат в глине свободно. — Он поиграл на ладони тремя каплями алого огня, — Те, что мы вынимаем из драги, это осколки. Настоящий ягут можно добыть только вручную. Но надо знать, как это делать. — Они помолчали. — В чем ты разбираешься хорошо? — вдруг спросил старик. — В терьяке, — ответил но. Не задумавшись и не удивившись своему ответу. — Хорошо, — старик спокойно кивнул головой. — Ты можешь с закрытыми глазами отличить терьяк из Гиндукуша от терьяка из Заравшана, по запаху? — Свободно. — Вот так и я отличаю кусок породы, в котором есть ягуты, — сказал старик, — Нюхом. Есть, конечно, признаки, но они подводят. — Они замолчали, глядя друг другу в глаза. Невысказанный вопрос напрашивался сам собой. — Потому, что, — медленно сказал старик, переводя взгляд на рубины, — Если я возьму себе такой камень, мне, моей жене, моим сыновьям, их женам и моим внукам перережут горло. А тебе можно. Возьми, — он вложил рубины в его руку, — Я не хочу, чтобы такая красота досталась шакалам. — Почему мне можно? — Камень на твоем пальце, — старик качнул головой, — Ты знаешь, что это такое? — Ягут, рубин. — Не в этом дело. Вот так, полировкой. Камни не обрабатывают уже полтысячи лет. В старину считали, что ягут, обработанный линзой, собирает силу для своего хозяина. Поэтому их не гранили, как теперь. — Ну и что? — Ты был в Пенджикенте? Видел ягуты ханов? — Видел. Очень красивые. — Это не настоящие камни, это стразы. — Да ну? Неужели украли? — Не украли. Ягут стареет, как человек. Он мутнее, как глаза человека в старости, он выцветает, как волосы старика. Он становится хрупким, как кости старого человека, ломается, иногда. Ягут живет долго, до трехсот лет, но все равно умирает. Те, что в музеях, давно умерли и лежат в гробу, их нельзя показывать. А туристам показывают подделки. — Если мой камень такой старый, как он мог сохранить цвет? — Его вылечили. — Чем? — Любовью, — старик усмехнулся, — Терьяк и ягут любят друг друга. Если старый камень положить в расплавленный терьяк, он помолодеет. Он выправится, если долго держать их рядом. А если постоянно, то не постареет никогда. Раньше терьяк считался священной вещью. Люди, которые им занимались, были особенными людьми, очень чистыми. Им дарили лучшие камни, считалось, что это приносит удачу тому, кто дарит. Им доверяли камни для лечения и за это называли «ягут-табиб», лекари рубинов. — Еще их называли «Аль-Джиддай», — сказал он. Старик остро глянул на него из-под седых бровей, — Я не знаю, откуда у тебя это кольцо. Я не знаю, кто ты такой. Но мне очень нужна удача, и я не хочу, чтобы меня зарезали, как барана. Поэтому, со всем моим уважением, я дарю эти камни тебе.
