— Что ты с ней сделал, негодяй? — кричал хозяин на Йоску. — Ты ее ударил? Ну?
— Ничего я не делал, — упрямо отвечал Йоско и опускал вихрастую голову. — Почем я знаю, что с ней.
— А вот мы посмотрим, что с ней, — сказал угольщик и повел лошадь в лечебницу.
Когда он вернулся оттуда злой, ведя за собой обессилевшую лошадь, и стал искать Йоску, чтобы отколотить его, в клетушке он нашел только старую рабочую одежду парнишки, висевшую на гвозде, а самого его пропал и след.
Йоско бежал. Он захватил с собой две черги, которыми укрывался, и покинул склад.
В кармане у него позвякивало несколько серебряных монет. Накануне он получил половину своей жалкой платы. Деньги придавали ему смелости. Он боялся только, как бы хозяин не сообщил в полицию. Тогда его заберут и опять пошлют на проклятый склад, чтоб он работал, пока не оплатит лошадь.
Он пошел по узкой улочке, параллельной бульвару. Шел и оглядывался назад. Черги ему мешали. Поблизости была пекарня. Там его знали, и он оставил черги у хозяина. Освободившись от иоши, он смело зашагал к бульвару. Он чувствовал бы себя совсем свободным, если бы не вспоминал о лошади и не боялся ареста. Кроме того, его охватила смутная тревога.
Смеркалось. Вспыхнули уличные фонари, тротуары заполнились людьми. Издалека людской поток казался черным, как и улицы, на которых только кое-где белел снег.
Йоско никогда не видел ночных огней города. Он ложился рано, разбитый и измученный работой за день. Теперь огненное сияние реклам, в котором все предметы казались сказочно прекрасными, его заворожило. Он останавливался, чтобы поглазеть то на коробки конфет и шоколад в обертках из разноцветной фольги, блестевшие под ярким фиолетовым светом, то на золотых рыбок и жареных поросят с дольками лимона во рту — казалось, они улыбаются, словно благодарят за то, что их забили и изжарили, то на восковых манекенов, расфуфыренных и застывших в своей мертвенной бледности, или на соблазнительные сласти в очередной кондитерской. Любезные поклоны маленькой заводной куклы — повара его рассмешили, а от деревянного негра, который вместо глаз вращал электрическими лампочками, Йоско не мог оторваться целых десять минут.
«Вот где жизнь!» — думал он. И он позабыл и про лошадь, и про все свои мученья и страхи.
Уличный шум, сверканье стекол, гудки, восклицания, запахи жареного мяса и каштанов, магазины закружили ему голову. Тонкий душистый дым поднимался в кофейнях. Из открытых дверей шло тепло.
Ему захотелось войти в одно из этих шумных заведений и чего-нибудь поесть. От запахов жареного мяса и каштанов текли слюнки.
Перед ресторанами Йоско останавливался и долго стоял в нерешительности. Там ужинали те же господа, которые отвечали презрением на его попытки заговорить с ними. Он их побаивался. Побаивался и кельнеров в белоснежных рубашках и черной одежде. И Йоско отходил от ресторанов с бьющимся от волнения сердцем. Но вот он наткнулся на кондитерскую, в которой не было ни души. Вошел. Сел за столик и обвел смиренным взглядом помещение. Откуда-то появился человек в белом фартуке и направился к нему, а из угла, где стояла касса, загремело радио. йоско заказал пирожные. Ему хотелось попробовать засахаренных фруктов, обернутых в прозрачные бумажки, тех, что он видел на витрине, только он не знал, как их заказать. Но и пирожные ему понравились. Он брал пирожное с тарелки рукой, запихивал его целиком в рот и заглатывал, уставясь в одну точку, а потом замирал, будто о чем-то размышляя. Так он уплел пять, шесть и остановился. На блюде оставалось еще несколько штук. Йоско колебался, он забыл спросить о цене, но пирожные были такие сладкие, таяли во рту и так вкусно пахли. Кроме того, ему хотелось есть, и он слопал все до одного.
И тут же пожалел, что позволил себе это удовольствие. Пришлось отдать одну из серебряных монет. Он вручил ее пирожнику и подождал, чтобы посмотреть, как касса проглотит ее со щелчком и тихим звоном.
На улице Йоско вытащил две оставшиеся монеты, положил их на затвердевшую от угольной пыли ладонь, посмотрел и покачал головой.
— Эх, будь что будет, — вдруг сказал он. — Хоть погуляю на них!
В его возбужденном мозгу опять замелькали хозяин, лошадь, грозящий ему арест, несбывшиеся надежды, пропущенная ярмарка. В ребячью душу пробралось отчаяние, и вместе с тем ему вдруг полегчало. Из кондитерской Йоско пошел в кино.
Когда кино кончилось и он вышел на улицу, сыпал снег. Увидев опустевшие бульвары и снег, он чуть не заплакал. Йоско стал бродить по пустынным улицам. Его потянуло к людям, захотелось среди них забыть про свои несчастья. Он зашел в одну корчму, в другую и выпил там вина. Вино одурманило его и придало смелости.
В полночь он отправился на тот грязный постоялый двор, где уже ночевал однажды, когда односельчанин привел его в Софию.
3
Йоско все ждал, что его арестуют, и это его как-то успокаивало. Но вот прошло два дня, а его не задержали. Деньги кончились, и в этот вечер Йоско не ел. Он вспомнил про свои черги и решил их продать. День был воскресный — пекарня оказалась запертой. Йоско встал перед ней и заплакал. Он вспомнил про трамвай — как хозяин говорил: «Он тебя разрежет на кусочки», вспомнил и про свою деревушку — как там его били и посылали в горы пасти скотину.
Две ночи на постоялом дворе в комнатке с железной кроватью и облупленным чугунным кувшином он с ужасом думал о своей жизни. Искал он и работу, но его отовсюду гнали.
И теперь он подумал: а не вернуться ли на склад?! Он упросит хозяина, будет работать на него, пока не оплатит лошадь. И Йоско решительно зашагал с этой единственной надеждой в душе.
На площади, где находился склад, не было никого, кроме памятника, на который ветер нахлобучил снежный колпак. Йоско подошел к деревянной ограде и посмотрел в щель. Окошко не светилось. Хозяин, видно, спал.
Он обогнул склад, выходивший и на другую улицу, нашел широкую дыру в ограде и пролез во двор.
Луна проглядывала между облаками, снег отсвечивал белизной. Было видно как днем. Сваленные в огромные кучи дрова отбрасывали тени по всему двору. Уголь мрачно чернел под навесами. Виднелись старые товарные весы, механическая пила, плетеная корзина, которой грузили уголь, даже лошадиная торба, висевшая на балке.
Йоско подошел к двери клетушки и вслушался. Потом постучал и еще раз постучал. Внутри заворочался хозяин, затрещала кровать. Густой хриплый голос спросил:
— Кто там?
— Это я, Йоско.
— А-а-а! Что ты здесь забыл, прохвост?
— Пусти меня, бай Вылко, — попросил Йоско, — я замерз… я буду задаром работать… только прими меня…
— Иди отсюда! — приказал хозяйский голос. — Сгинь! Чтоб я тебя не видел!
Но йоско продолжал скулить, как собачонка.
Наконец из комнатушки раздалось:
— Сейчас убирайся, а завтра посмотрим. Может быть, я тебя и приму.
Парнишка еще раз поклянчил, чтобы его пустили, а потом поплелся прочь.
Посреди двора он остановился. Вспомнил про лошадь и вернулся взглянуть на нее.
Потихоньку, чтобы не услышал угольщик, он открыл дверь конюшни и посмотрел внутрь. Лошадь лежала, покрытая попоной. Внутри было тепло и сильно пахло навозом. Йоско тихонечко вошел и прикрыл за собой дверь.
Сквозь маленькое оконце пробивались лунные лучи. Лошадь лежала спокойно. Ничего ей не сделалось. Парнишка похлопал ее по спине. Значит, все образуется.
У Йоски блеснула надежда, что хозяин его возьмет. Ну, а эту ночь он может проспать здесь.
Оглядевшись вокруг, Йоско заметил в углу корзину, набитую соломой. «Постелю себе и буду спать», — решил он. Но в тесной конюшне не было удобного места. Его занимала лошадь. Парнишка попытался ее потеснить.
Он схватил лошадь за хвост и стал молча его дергать. Лошадь не шевелилась. Тогда Йоско ругнул ее, и при звуке его голоса, хорошо ей знакомого, она поднатужилась, еще, и еще, и поднялась на ноги.
— Вот так, — весело сказал Йоско и погладил животное по шее. Не обращая больше на нее внимания, он стал накладывать себе соломы.
Подложив под голову кепку, Йоско лег в ногах у лошади, укрылся ее попоной и весело посмотрел на нее снизу.
В темноте лошадь казалась громадной и страшной, как чудовище. Она мотала головой и шумно дышала, как будто раздували мехи.
— Ты прости меня, Сивка, — сказал Йоско, и ему стало жалко животное, которое почувствовало, что вернулась их совместная жизнь. — Опять будем вдвоем месить грязь. Эх ты! — вздохнул парнишка и свернулся под попоной. — А теперь давай спать.
От лошади поднимался пар, острый запах лез в ноздри Йоске, но скоро он заснул, измученный и разбитый своими скитаниями.
Лошадь долго стояла. Тело ее дрожало, ноги подгибались. Внезапно она подняла голову, словно хотела посмотреть на луну. Изо рта у нее вырвалось облако пара. Глубоко вздохнув, лошадь легла возле самой головы парнишки.
