На этом месте Иванушка сделал паузу, и мне показалось, он колеблется, не знает, говорить ли дальше. Но несказанное, вероятно, томило его не меньше, чем нас наше любопытство. Войди в ту минуту мент, объяви он нам волю – не знаю, кинулись бы мы к дверям или остались бы дослушивать Ивановы речи.
Однако ж мент не явился, а Иван заговорил.
– Однажды под вечер моя ненаглядная объявила мне, что все эти наши погружения в мир прекрасного были не забавой и не причудой, а новой стези ее началом, блин! «Ванька, – сказала она, – ты даже не представляешь…» Тут она умолкла, словно бы спохватившись, но я уже не отставал, и вот что через полчаса выяснилось. Наши хождения по выставкам и хранилищам были ничем иным, как пристрелкой. Это слово Лилька сказала сама, и можно не сомневаться, сказала то, что хотела. Теперь она была уверена, что узнает руку настоящего мастера в любой мазне.
– Ванька, – сказала она, – я окучу всех стоящих художников этого города. Они еще и знать не будут, кто они, а я уже буду тут как тут. Я буду закатывать глазки, я буду носить им водку и каждому я буду хвалить его и ругать остальных. Все они будут у меня вот тут! – Лиля показала мне свой кулачок с коготками и несколько раз его сжала, словно показывая, как она будет уминать в нем будущих знаменитостей. – Век они меня не забудут!
Тогда я впервые заспорил с ней. Странно, я всегда хотел того же, чего хотела она. Но тут я испугался, только не мог понять, чего. Я что-то понес насчет образования и опыта, но Лилька аккуратно прикрыла мне рот ладошкой и объяснила, что опыта она уже набралась («вместе же ходили картинки смотреть, миленький, а у меня глаз цепкий»), а что касается образования, то это и вообще херня.
– Ванька, образование – одно надувательство. Что я знаю, то я знаю. А что не знаю – то ноздрей поймаю. А как это называется – мне знать совсем необязательно. Но ты, Ванька, запомни: куриные ляжки – это святое!
С того дня я занялся добыванием денег, а Лиля кружила по городу и искала следы неизвестного мастера, на котором предполагался наш въезд в хрустальные галереи грядущего. Два или три раза в неделю она появлялась рядом со мной среди съестных припасов, и этого хватало, чтобы дела шли не запинаясь.
Как-то раз она пришла в субботу, чего прежде не бывало, зашла в мою конуру и уселась на мешок с сахаром.
– Вот что, Перстницкий, – сказала она, – мне страшно. Хотя, может быть, я просто волнуюсь. Плюнь на все, пойдем со мной. Кажется, есть.
В тот день мне не следовало уходить, но я заглянул ей в глаза, посадил на свое место хитрого восточного человека Самандарова и ушел с ней.
Встреча у нее была назначена на канале Грибоедова у дома Зощенко. Минут через пять пришла дама замечательной красоты, но сильно утомленная. Дама была в серебре. Она вскидывала руки, и серебро полегче шуршало, то, что потяжелее – звенело.
– Магда, – сказала дама, оглядев меня. И мы пошли в мастерскую. По дороге выяснилось, что Магда не художница, а жена художника. И вот теперь вынуждена распродавать его работы. Я спросил, не будет ли возражать художник. Магда поиграла серебром и ответила, что, во-первых, Валерий в отъезде, во-вторых, деньги нужны именно ему, а в третьих:
– Он мне доверяет всецело.
В мастерской Магда налила каждому по стаканчику водки, и мы принялись расхаживать туда и сюда. Смотреть картинки и попивать водку. Честно скажу, я думал про хитрого восточного человека Самандарова и потому прозевал момент, когда Магда с Лилей исчезли. То есть не исчезли, а стояли себе в темноватом тупичке и что-то рассматривали на стенке. Какую-то картинку. Я нажал на выключатель, и Магда сказала:
– Я вас умоляю.
И Лиля закивала и сказала, что акварель не любит света. Но я решил, что спешить не стоит, и подошел полюбоваться вместе с ними. Картинка висела среди других картинок, и все они вместе были такие разные, как будто их рисовали разные художники. Я хотел это сказать, чтобы не выглядеть столбом бессловесным, но Лиля была так строга и сосредоточена, что я просто не решился. Потом мы все вернулись к столику, и Магда налила еще по стаканчику.
– У меня нет слов! – сказала Лиля. – Но почему только одна? И почему они все непохожи?
– Законы творчества непостижимы, – объяснила Магда, разглядывая водку у себя в стаканчике. – Вы обратили внимание, как стара эта бумага? Валерию подарили ветхие гербарии. Тычинки и пестики к чертовой матери рассыпались, а бумага осталась. Он стряхнул этот овес, перевернул лист, а там дата – 1835. Как вы догадываетесь, в это время еще здравствовал Пушкин. Как только до Валерочки это дошло, у него сделались творческие корчи, и вот – пожалуйста.
– Мы договорились, – сказала Лилька пересохшим шепотом. – Это мой телефон. Я надеюсь увидеться с автором.
– Вы дерзновенно смелы, – сказала Магда и почему-то перекрестилась. – Впрочем, раз вы настаиваете, Валере я карточку передам.
Лиля отдала Магде деньги, мы уложили картинку в специально взятую картонную коробочку и ушли.
Дома Лилька поставила картинку на стол, села напротив и, не шелохнувшись, просидела минут сорок. Мне позарез надо было звонить Самандарову, но даже если бы моего звонка ждал президент, я не посмел бы потревожить Лильку. Когда через полчаса я вошел, она оторвалась от акварели и обернулась мне навстречу. Она улыбалась и плакала.
– Ванька, – сказала она, – я угадала.
Через две недели среди ночи зазвонил телефон. Я схватил трубку, и жирный мужской голос обложил меня матом. Я бросил трубку, но телефон зазвонил снова. Тот же голос проговорил с изумлением:
– Что же вы трубку бросаете? Мне нужно поговорить с вами.
Я растерялся и извинился. Жирный голос снова заговорил матом. Тогда я сказал, что он ошибся номером.
– Дулю вам! – сказал жирный голос. – А кого у нас сифоном убило? Шучу! Шучу! У меня в руках карточка, и я ничего не путаю. Но вот что – стерва Магда договаривалась с девчонкой. А ты – мальчик. Так передай же трубку.
Я сказал, что Лилька спит, но в трубке расхохотались.
– Буди, – сказал жирный голос, – сейчас я приеду.
Он приехал через два часа, когда Лилька успела заснуть еще раз.
– Валерий Викторович, – представился он. У Валерия Викторовича были остроконечные рыжие усы, и с ним приехала девушка. Девушку звали Альбина. Гость наш красиво уселся в кресло, достал две сигары. Толстую раскурил сам, тоненькую дал Альбине. Черт побери! Видел бы Самандаров!
– К делу, друзья, – сказал Валерий Викторович. Он достал из сумки бутылку виски, мы выпили, и все разъяснилось.
– Вот так-то, – сказал наш ночной гость, – и не имела она никакого права. А все права теперь будут у Альбинки. – Он наложил ладонь на Альбинину талию и шевельнул пальцами, словно собирался эту талию подправить. То ли ему убавить хотелось, то ли наоборот. Тем временем Лиля проснулась. Она отпила виски, смочила пальцы в рюмке и растерла виски.
– Магда – ваша жена, – сказала она.
– На это можно посмотреть двояко, – сказал Валерий Викторович. – Если вас интересует моя точка зрения…
– Я ни о чем не спрашиваю, – сказала Лиля. – Я говорю о том, что у Магды в паспорте стоит штамп.
Валерий Викторович выпил виски и пососал сигару. Потом он посадил Альбину себе на колени и сказал, что это шантаж. И что раз так, он берется утверждать, что картинка была похищена.
– Ванька, – сказала Лиля, – не в службу, а в дружбу…
Я принес расписку с подписью Магды. Художник прочел ее и перестал тискать талию своей подруги.
– Стерва! – сказал он с удовлетворением. – Стерва от головы до пят и всегда стервой была. – Тут он еще выпил и вдруг поник, начал хватать себя за лицо, мне показалось даже, что он успел подхватить некстати выкатившуюся слезинку.
– Не надо, что вы, – сказала Лиля. – Ваше мастерство… Ваше нынешнее мастерство… Оно же всегда с вами. А я буду платить. Вам не на что будет обижаться!
– Ага, – сказал художник. – Угу. А картинку вы выбрали сами? Ну да, ну да. А висела она в темном углу? Знаете, у вас есть глаз.
Если бы Лилька не была так заспана, она бы замурлыкала.
– Руку мастера, – сказала она, – трудно не увидеть. Вы поднялись на новую ступень.
Я подумал, что она хватает через край и покосился на художника. Тот спокойно налил еще виски, обмакнул сплющенный зубами кончик сигары в рюмку, пососал его и медленно выпил виски. Потом он потрогал усы и сказал так спокойно, что до меня не сразу дошло:
– Идиотка! – сказал он, наведя на Лильку сигару. – Ты выбрала самое лучшее, что было у меня в мастерской. Ты решила, что можешь раскрутить меня. – Тут он снова впился в сигару, выпустил облако дыма и сказал почти шепотом:
– Ты – безмозглая идиотка! Понимаешь ли ты, что это Сомов? Это его оригинал к «Книге маркизы». Ты о такой книге не слышала, ты ее в руках не держала! Говоришь, я поднялся на новую ступень? Так вот учти, никто и никогда не унижал меня так жестоко! Да, девочка, у тебя есть глаз. – И вот тут он заорал: «Но я бы выбил тебе его!»
