Джонс относился к своей работе как фаталист. Он считал себя лишь наблюдателем, который едва ли может хоть что-то изменить в событиях и человеческих судьбах. На следующий день он почти все утро преспокойно составлял безупречный по слогу доклад об устройстве стоянки машин в Кросс-Хэндсе, где было восемьсот жителей и пять улиц. К нему зашел посоветоваться сослуживец, который вместе с Джонсом занимался делом Робертсов. Понукаемый инспектором Фенном, он облазил в окрестностях несколько высохших колодцев и в одном обнаружил кости, но настолько ветхие, что, даже окажись они человеческими, они не могли принадлежать пропавшей чете Робертсов.
— Не буди лиха, когда лихо спит, — заметил Джонс. — Я убежден, дело Робертсов умерло своей смертью. Фенн не скажет тебе спасибо, если ты начнешь все сызнова.
Среди дня Джонс пошел встречать автобус из Бринарона, на случай если ему прислали какой-нибудь пакет. Из автобуса вышел незнакомый человек. Джонс обернулся, посмотрел вслед, мысленно отмечая все, что запоминалось во внешности приезжего. Всякий незнакомец в Кросс-Хэндсе редкость и всем бросается в глаза. Чужим здесь делать нечего, только летом сюда заглядывают туристы из кемпинга, да и тех запоминают в лицо и знают наперечет.
С дневным автобусом ему ничего не прислали, но, как только Джонс вернулся к себе, его срочно позвали к телефону. Звонила из автомата возле кемпинга в долине Илен какая-то женщина и почти истерически жаловалась, что вокруг ее домика-прицепа рыщет бродяга.
Джонс сказал, чтобы она ждала его у въезда в кемпинг, сел на велосипед и помчался туда.
Тысячи фургонов — домиков на колесах — вереницами тянулись вдоль речной излуки немного поодаль от поймы, и все они принадлежали англичанам, приезжающим сюда на лето. Впервые англичане нагрянули в эту долину, чтобы опустошить ее недра, теперь они вернулись, чтобы отнять и истребить ее мирную тишину. Сейчас долина еще только пробуждалась, но в августе она станет хрипло орущим городом на колесах и будет изрыгать скрежещущую музыку и неистовый хохот, засорять своими отбросами зеленые поля и наводнять окрестные деревушки толпами озорных юнцов и девчонок, жадных до острых ощущений.
У въезда в кемпинг в малолитражном «остине» его поджидала та женщина — визгливая англичанка с юга в розовых атласных брючках. Она показала Джонсу, куда идти, и дала ключ, и Джонс, не заметив по пути ничего подозрительного, разыскал ее фургон и вошел.
Он ждал целый час, глядя в щелку между занавесками, и уже собрался было уйти, как вдруг под окошком появился долговязый малый лет семнадцати, лохматый, в джинсах — судя по описанию женщины, тот самый бродяга. Он обошел фургон сзади и заглянул в окошко.
Джонс выскользнул в дверь, прокрался между соседними фургонами и неожиданно возник у мальчишки за спиной. В последнюю секунду тот обернулся и, увидев Джонса, метнулся было прочь, но остановился. Его некрасивое прыщавое лицо, обрамленное белобрысыми патлами, ощерилось в испуганной улыбке: обнажились обломки зубов и синеватые опухшие десны.
— Что здесь происходит? — спросил Джонс стараясь напустить суровость на свою до нелепости добродушную физиономию.
— А что, я ничего не делаю.
— Как тебя зовут?
— Дикки Бейнон.
— Ты лазаешь по фургонам? Выверни карманы.
Из карманов появились грязный носовой платок, свернутая трубочкой десятишиллинговая бумажка и серия снимков, сделанных фотоавтоматом, — придурковатое лицо Дикки в различных поворотах.
— В щелки подсматриваешь, а? — сказал Джонс. — Одно похабство у тебя на уме.
— И вовсе нет.
— Часто ты поглядываешь в окошки?
— Только раза два и глянул.
— Знаешь, что за это полагается?
Мальчишка покачал головой.
— Значит, бродяжничество со злостным умыслом и безнравственное поведение, — произнес Джонс, стараясь, чтобы это звучало как покушение на убийство. — Я тебя уже где-то видел, только ты изменился. Что у тебя с зубами?
— Подрался, ну и съездили мне.
— Так тебе и надо. Наверно, застали тебя за хорошими делами. Ты ведь работаешь у Ивена Оуэна?
— Смотрю за коровами.
— Значит, живешь у него в доме?
— Жил раньше. Теперь у меня своя халупа у речки.
— Пойдем, покажешь, — сказал Джонс.
Халупа стояла у берега реки, пониже кемпинга. Она была сколочена из аккуратно пригнанных обломков старых курятников и туристских автофургонов и блестела свежими красками — кремовой и зеленой. В нескольких ярдах внизу на зализанной ночным приливом весенней травке валялся выплюнутый рекой мусор — скользкий плавник, дохлая чайка, пластмассовые фляжки.
— Откуда ты набрал досок и обломков?
— Из речки.
— Будет разлив — смоет твою халупу.
Джонс прошелся по берегу. Река взбухала медлительной желтой водой прилива. Вдали по долине со скоростью восемьдесят миль в час то в лучах проглянувшего солнца, то под короткими ливнями бежал нейлендский экспресс, вспугивая чаек и обращая в бегство овец. Небо было цвета грязной холстины: опять собирался дождь. Если он зарядит на полсуток, да в устье реки ворвется западный ветер, хижину Бейнона, а с ней и десяток других, выросших на никому не нужной земле вдоль реки, снесет в море.
— Давай-ка войдем, — сказал Джонс.
Бейнон вынул ключ и отпер дверь.
Внутри тоже было все свежевыкрашено. Здесь стояла мебель из сосновых досок — два стула, стол, комодик; Джонс подробно, с восхищением разглядывал столярную работу.
— Это ты сам сделал?
Бейнон кивнул.
На столе лежали стопки журналов, на комодике тоже. Джонс прочитал названия: «Пижон», «Секс-откровения», «Стриптиз», «Непутевые девчонки», «Сексуальные забавы». Журналы были аккуратно сложены по названиям и номерам.
— Ты читаешь это? — спросил Джонс.
— Картинки смотрю. Когда вздумается, немножко читаю.
Джонс взял номер «Стриптиза», перелистал и положил на место. Нашел в кармане конверт, протянул Бейнону вместе с шариковой ручкой.
— Напиши-ка свою фамилию.
Бейнон зажал ручку между большим и еще тремя пальцами. Джонсу еще не приходилось видеть, чтобы кто-нибудь так держал ручку. Бейнон кончил писать, и Джонс вгляделся в его почерк.
— Теперь пиши: «беззаконие».
Он смотрел на Бейнона в упор, но в лице мальчишки ничего не изменилось. Кончик шариковой ручки чуть дрожал, когда Бейнон выводил буквы. Джонс следил через его плечо.
— Ты не только эту пакость, но и библию читаешь, да? Зачем ты написал то письмо?
— Никаких писем я не писал, — буркнул Бейнон.
— Ты написал письмо инспектору Фенну, только забыл подписаться. А у нас, между прочим, есть эксперт по почеркам. Я не хочу его затруднять, потому что для тебя это добром не кончится. Ты мне скажи, чего ради написал то письмо? Чем тебе насолил мистер Оуэн?
Бейнон машинально выровнял стопку журналов «Стриптиз» и теперь стоял опустив глаза.
— Ну, выкладывай, — сказал Джонс.
— Он не больно мне нравится. Вот и все.
— Постыдился бы! Он что, тебя обидел?
— Да нет… ну, может, нечаянно.
— В чем же дело?
— Ну, Кэти… его жена.
Джонс с изумлением увидел, что веки парня под длинными рыжеватыми ресницами покраснели.
— Так что же она?
— Я в нее влюбился.
— В твои-то годы? Вот сопляк прыщавый! А она как к этому относится?
— Она не знает.
— И ты написал инспектору Фенну, что мистер Оуэн, который не сделал тебе ничего плохого, продает из-под полы мясо больной коровы? Расстрелять тебя надо.
— Не могу с собой совладать, — сказал Бейнон. — Все из-за Кэти. Я по ней с ума схожу.
— Чем ты занимаешься, когда подоишь коров?
— Прихожу сюда, столярничаю понемножку.
— И читаешь порнографические журнальчики. У тебя приятели есть?
— Нет. Я тут никого не знаю. В Суонси у меня были приятели.
— Там живет твоя семья?
— Только тетя Флорри.
— Как тебя занесло в эту дыру?
— Ивен Оуэн — двоюродный брат моей тети. Он велел, чтоб она прислала меня сюда. Она хотела сбыть меня с рук.
— Одинокий ты, — сказал Джонс. — Вот в чем твоя беда. Надо тебе выбраться отсюда, повидать людей. Выветрить из головы всякую дрянь. Почему ты не живешь, как все мальчишки? Купи себе мопед и все снаряжение и гоняй в свое удовольствие. Тебе надо бы вернуться в Суонси.
Бейнон царапал стол обломанным ногтем и молчал.
— Ну так как же? Может, мы подыщем тебе какую-нибудь работу в Суонси?
— Не могу я от нее уехать. Не могу оставить ее с ним.
Парадоксы жизни никогда не переставали изумлять Джонса. Такие, например, как этот грустный и одинокий, всем чужой мальчишка, упивающийся порнографией в своей ярко раскрашенной келье.
— За такие дела тебя могут упечь в тюрьму. Ты это не хуже меня знаешь. Морочишь полицию заведомо ложными обвинениями против своего хозяина. Хочешь посидеть месяц-другой за решеткой?
