Удостоверившись, что родители заснули, Уолт налетел на Дэйла Гаммерсона с криком: «Сиськокрут!!!» Брэд Клэнси включился в игру, и когда они закончили, Дэйл поднял рубашку, показывая свои соски, скукоженные и покрасневшие, как кусочки папперони, оставшиеся в опустевшей коробке из-под пиццы.
«Боже мой», – воскликнул я, с опозданием понимая, что веду себя, как девчонка. Правильной реакцией было бы посмеяться над Дэйлом, а не размахивать руками и верещать: «Что же они сделали с твоими бедными сосками! Может, приложить к ним лед?»
Уолт сразу воспользовался моей глупостью.
– Ты только что сказал, что хочешь приложить лед к соскам Дэйла?
– Ну… не лично я, – сказал я. – Я имел в виду вообще… Все вместе. Или Дэйл может сделать это сам, если ему захочется.
Уолт перевел взгляд с моего лица на грудь, и затем я оказался в самом центре вечеринки. Дэйл, который еще не вполне владел своими руками, сел мне на ноги, пока Брэд и Скотт Мальборо прижимали меня к ковру. Мою рубашку подняли, рот закрыли рукой, и Уолт сжал мои соски, выкручивая их туда-сюда, словно пару упрямых и неподатливых шпингалетов. «А теперь кому нужен лед? – сказал Уолт. – А теперь кто считает себя чертовой школьной медсестрой?» Когда-то мне было жалко Уолта, но теперь, когда мои глаза были влажными от боли, я понял, что малютка Лорен поступила разумно, рано уйдя из жизни.
Когда меня наконец-то отпустили, я поднялся наверх и стал возле окна кухни, осторожно сложив руки на груди. Мой дом находился в низине. Его не было видно с улицы, но я мог разглядеть свет фонарей над дорожкой к дому. Страшно хотелось уйти, но если бы я ушел тогда, насмешкам не было бы конца. Ребеночек заплакал. Ребеночку пришлось идти домой. Жизнь в школе стала бы невыносимой, так что я отошел от окна и вернулся в подвал, где Уолт тасовал карты над журнальным столиком. «Как раз вовремя, – сказал он. – Садись».
Я присел на пол и потянулся за журналом, стараясь вести себя так, будто ничего не произошло.
– Я не очень-то люблю карты, так что, если ты не против, я просто понаблюдаю.
– Фига с два понаблюдаешь, – сказал Уолт. – Это покер на раздевание. Ты что – гомик, чтобы сидеть и смотреть, как четверо пацанов раздеваются?
Его логика была мне непонятна.
– Ну, разве мы не все будем на это смотреть?
– Видеть – возможно, но не наблюдать, – сказал Уолт. – Это большая разница.
Я спросил, в чем же разница, но никто не ответил. Потом Уолт щелкнул пальцами, и я сел за стол, молясь, чтобы произошла утечка газа или короткое замыкание – все, что угодно, чтобы спасти меня от катастрофы покера на раздевание. Для всех остальных голый мальчик был как лампа или коврик для ванной, нечто знакомое и неинтересное, не стоящее внимания, но только не для меня. Голый мальчик был тем, чего я желал больше всего на свете, и, если одновременно смотреть и желать, все становится на свои места, и в особенности то, чему было суждено выделиться и разрушить мою жизнь навсегда.
– Мне не хотелось этого говорить, – сказал я, – но игра в покер противоречит моей религии.
– Ага, стопудово, – сказал Уолт. – Ты что, баптист?
– Я греческой православной веры.
– Ну, тогда это все чушь, потому что греки изобрели карты, – парировал Уолт.
– Вообще-то, я думаю, это сделали египтяне, – это сказал Скотт, который быстро решил заделаться умником.
– Греки, египтяне – один хрен, – заявил Уолт. – Как бы там ни было, о чем твой папаша не узнает, о том и переживать не станет, так что заткнись и играй.
Он сдавал карты, а я переводил взгляд с одного лица на другое, выискивая их слабые места и напоминая себе, что я не нравлюсь этим ребятам. Я надеялся раздробить каждую молекулу их привлекательности, но, как показала вся моя последующая жизнь, чем больше я кому-то не нравился, тем привлекательней для меня становился этот человек. Я мог выйти из положения, начав мухлевать, оспаривать каждый ход, пока не взойдет солнце и миссис Уинтерс не спасет меня каким-то бодрящим кошмаром, приготовленным на завтрак.
Чтобы обезопасить себя в том случае, если мухлевать не получится, я зашел в ванную и удостоверился, что на мне чистое белье. Допустить серьезный промах было хуже некуда, но если бы к нему добавился еще и след от дерьма на трусах, то мне ничего бы не оставалось, кроме как взять измазанный кетчупом нож и заколоться, пока не поздно.
«Ты что там, торпеду запускаешь? – прокричал Уолт. – Шевелись, мы ждем».
Как правило, когда меня вынуждали соревноваться, я применял свою стратегию сдачи без боя. Любые попытки бороться означали бы, что ты претендуешь на победу, а это делало тебя еще уязвимей. Человек, который хотел выиграть, но в итоге проиграл, – неудачник, но в то же время человек, которому наплевать на победу, – просто чудак. И я научился уживаться с этим титулом. Тем не менее в данной ситуации сдаться было невозможно. Я должен был выиграть в игре, о которой ничего не знал и которая казалась безнадежной, пока я не понял, что мы все в одинаковом положении. Даже Скотт не имел ни малейшего представления о том, что он делал, и я осознал, что, притворившись знающим толк в картах, я мог обернуть дело в свою пользу.
– Джокер и королева гораздо сильнее, чем четверка и пятерка пик, – сказал я, убеждая Брэда Клэнси в своем выигрыше.
– Но ведь у тебя джокер и бубновая тройка.
– Да, но джокер превращает ее в королеву.
– Ты, кажется, говорил, что игра в покер противоречит твоей религии, – сказал Уолт.
– Конечно, но это вовсе не означает, что я в нем не разбираюсь. Греки изобрели карты, не забыл? Карты у меня в крови.
В начале игры на часах было полчетвертого ночи. Через час игры я сидел в одной тапке, Скотт и Брэд лишились рубашек, а Уолт на пару с Дэйлом были раздеты до трусов. Если у победы был такой вкус, то почему я не попробовал ее раньше? Уверенно побеждая, я выдумывал любые причины, чтобы раздетые мальчики вставали и бродили по комнате.
– Эй, Уолт, ты слышал? Мне показалось, кто-то ходит наверху в кухне.
– Я ничего не слышал.
– Почему бы тебе не сходить и проверить. Нам не нужны неожиданности. Его скомканные трусы сзади провисали, как подгузник, но ноги были плотными, любо-дорого смотреть.
– Дэйл, проверь, задернуты ли занавески?
Он пересекал комнату, и я глазами пожирал его живьем с уверенностью, что никто не обвинит меня в том, что я пялюсь. Все было бы по-другому, будь я на последнем месте, но, как победитель, я имел право удостовериться, что все в порядке: «Внизу плинтус отошел. Нагнись и поправь его».
Прошло немало времени, но, после того как я объяснил Уолту, что пара королей не сравнима по силе с червовой двойкой и пиковой тройкой, он снял трусы и кинул их в кучу возле телевизора.
– Ладно, – сказал он. – Теперь вы можете доигрывать без меня.
– Но мы уже доиграли, – сказал Скотт.
– Нет-нет, – сказал Уолт. – Мне что, одному голышом сидеть? Нет уж, вы, пацаны, играйте дальше.
– А ты в это время будешь сидеть и смотреть! – сказал я. – Ты что – гомик?
– Точно, – сказал Дэйл. – Давайте займемся чем-то другим. Эта игра нудная, а правила невозможно запомнить.
Остальные пробормотали что-то в знак согласия, и, когда Уолт отказался сдать свою позицию, я собрал колоду и повелительно шлепнул ею об стол.
– Единственный выход в том, чтобы мы все продолжили игру.
– И как же, по-твоему, я это сделаю? – сказал Уолт. – Ты, может, не заметил, но мне больше нечего с себя снять.
– О, – воскликнул я, – всегда можно что-нибудь придумать. Может, если проигравший уже и так раздет догола, нам следует загадать ему желание? Ничего особенного – так, чисто символически.
– Какое желание? – спросил Уолт.
– Не знаю. Придумаем, когда придет время.
Когда я вспоминаю ту ночь, мне кажется, я немного переборщил, загадав Скотту посидеть у меня на колене.
– Но я же голый! – сказал он.
– Слушай, – сказал я ему, – это мне придется страдать. Я просто искал желание полегче. Или тебе проще выбежать на улицу и дотронуться до почтового ящика? Солнце взойдет примерно через двадцать секунд – ты хочешь, чтобы тебя увидел весь квартал?
– И долго мне на тебе сидеть? – спросил он.
– Не знаю. Минуту, две. Может, пять. Или семь.
Я пересел на стул побольше и утомленно похлопал себя по колену, будто для меня это было огромной жертвой. Скотт сел куда следует, и я обратил внимание на наше отражение в темном экране телевизора. Вот он я, один голый парень сидит на моем колене, а трое других готовы выполнять мои распоряжения. Ситуация походила на ожившую мечту, но тут я вспомнил, что они делают это все не по собственной воле. Это было для парней не удовольствием, а, скорее, наказанием, и когда оно закончилось, у них были веские причины избегать меня. Потом пойдут слухи, будто я подсыпал что-то им в колу, будто я пытался поцеловать взасос Брэда Клэнси, будто я украл пять баксов из кармана у Уолта. Даже миссис Уинтерс перестанет махать мне рукой, но все это произойдет позже, в другой жизни. А сейчас я смаковал жалкое подобие нежности, изучая плечи и поясницу Скотта, пока он вздрагивал под моей рукой, не знающей поражения.
