— Неплохой фильм.
— Но это не все, я еще не закончил.
— Да уж надеюсь, не может ведь все так закончиться. Но знаешь, что мне нравится? Что фильм — аллегория, причем довольно понятная, женского страха, когда женщина боится отдаться мужчине, потому что, занимаясь сексом, она вроде как превращается в животное, понимаешь?
— Ну-ка, ну-ка…
— Есть такой тип женщин, очень эмоциональных, возвышенных, которых приучили к мысли, что секс — это нечто грязное, порочное, и всё — такая женщина обречена, абсолютно обречена: когда она выходит замуж, то оказывается фригидной, потому что для нее существует этот барьер, воздвигнутый в детстве, или стена, которую даже пули не прошибут.
— Не говоря уж кое о чем другом…
— Я ведь серьезно, а ты все шутишь. Видишь, каков ты? Тоже хорош.
— Продолжай, о глас мудрости!
— Это все. Давай дальше.
— Ладно, теперь перед ним встает вопрос, как убедить ее не терять веру в себя и снова начать ходить к врачу.
— В смысле — ко мне.
— Да, но она говорит, что ей в этом докторе что-то не нравится.
— Естественно, если он ее вылечит, ей придется посвятить себя семейной жизни, сексу.
— Но муж убеждает ее пойти туда снова. И она идет, хотя ей не по себе.
— Знаешь, что пугает ее больше всего?
— Что?
— Врач очень чувственный, ты сам сказал.
— Ага.
— В этом-то и проблема, он привлекает ее как мужчина, поэтому она и боится начинать лечение.
— Хорошо, в общем, она снова идет к психиатру. И все откровенно ему рассказывает, говорит о своем самом большом страхе — поцеловать мужчину и превратиться в пантеру. И вот тут врач делает ошибку: пытаясь избавить ее от страхов, хочет показать, что он сам ее не боится, он уверен: она — очаровательная, привлекательная женщина и ничего более. То есть он поступает несколько некрасиво с медицинской точки зрения: его обуревает страсть, и он во что бы то ни стало хочет ее поцеловать, только о том и думает. У него ничего не выходит — она не поддается; зато слова его подействовали, Ирена вдруг чувствует себя совершенно здоровой и тут же уходит от врача, очень довольная, и направляется в мастерскую к архитектору, уже приняв для себя решение отдаться ему сегодня же ночью. Она счастлива, бежит всю дорогу и прибегает к мастерской, совсем запыхавшись, но у двери останавливается как вкопанная. Уже поздно, все разошлись по домам, кроме ее мужа и его помощницы, и она видит, как они разговаривают, держась за руки, и нельзя понять, дружеский это жест или нечто большее. Он что-то говорит опустив глаза, а помощница молча внимает ему, и они не замечают, как входит Ирена. Дальше я не очень хорошо помню.
— Ну подожди, может, вспомнишь.
— Помню, дальше там сцена в бассейне, потом сцена в мастерской, а потом еще одна, последняя, с психиатром.
— Только не говори, что в конце женщина-пантера закрутит роман со мной.
— Нет, не торопись. В общем, я могу довольно сумбурно рассказать тебе окончание, только то, что запомнил, если хочешь.
— Давай.
— Так вот, они вдвоем разговаривают в мастерской, а потом внезапно умолкают, потому что слышат скрип двери. Оглядываются, но там никого нет; в студии темно, только лампа довольно зловеще освещает их снизу. И в эту минуту слышатся шаги какого-то зверя, который идет по шелестящим листам бумаги, и да, — вот вспомнил, — в темном углу стоит корзина для мусора, она опрокидывается, и мы слышим, как хрустит бумага под чьими-то ногами. Помощница вскрикивает и прячется за спину архитектора. Он кричит: «Кто там? Кто это?», и тут мы впервые слышим тяжелое дыхание зверя — рычание сквозь стиснутые челюсти, представляешь? Архитектор не знает, чем защищаться, и хватает большую линейку. А мы понимаем: он, наверное, вспомнил, как Ирена рассказывала, что крест может отпугнуть дьявола или женщину-пантеру. Мы видим гигантские тени на стене — его, вцепившейся в него помощницы и в нескольких метрах от них тень какого-то зверя с длинным хвостом. И, похоже, архитектор держит в руках крест — он просто сложил крестом две линейки. В этот момент слышен чудовищный рев убегающего в темноту насмерть перепуганного зверя. Не помню точно, происходит ли все дальнейшее в тот же день или нет, скорее да, в общем, помощница возвращается домой — это нечто наподобие пансиона для женщин, куда не пускают мужчин, что-то вроде женского клуба с бассейном в подвале. Она невероятно напугана тем, что произошло в мастерской, она на грани нервного срыва и, чтобы успокоить нервы, решает поплавать в бассейне. Спускается в подвал, там, в раздевалке, у нее свой шкафчик, где она оставляет одежду, а потом надевает купальник и халат. Уже очень поздно, и, естественно, в бассейне ни души. Тем временем входная дверь пансиона открывается — и входит Ирена! Она спрашивает привратницу о помощнице архитектора, и та, ничего не заподозрив, говорит, что она только что пошла в бассейн. А поскольку Ирена женщина, ее пропускают, и никто ничего не спрашивает. В бассейне совсем темно; помощница выходит из раздевалки и включает подсветку под водой. Она заправляет волосы под резиновую шапочку, когда вдруг слышит шаги. С едва заметной тревогой она спрашивает, кто это. Ответа нет. Ей делается совсем страшно, она скидывает халат и прыгает в воду. Доплыв до середины, осматривается по сторонам, вглядываясь в окружающий ее мрак, и в это время раздается рычание какого-то черного зверя, ступающего вдоль бортиков. Но мы видим лишь его тень, так как он находится в темноте. Рык еле слышен, будто животное издает его сквозь зубы, а потом — только зеленые глаза, неотступно следящие за девушкой, светятся в темноте, и тут помощница начинает кричать, словно безумная. На крик прибегает привратница, включает свет и спрашивает, что случилось. Ведь никого нет, чего так вопить? Помощница в смятении, она не знает, как объяснить причину своей истерики; представляешь, что будет, если она скажет, что видела здесь женщину-пантеру? Поэтому она говорит, что ей показалось — там кто-то был, какое-то животное. И привратница глядит на нее так, словно та несет полную чушь, — к ней подруга пришла, а она услышала шаги и испугалась; и в этот момент они замечают на полу разодранный в клочья халат и следы звериных лап на мокром кафеле… Ты меня слушаешь?
— Да, просто одна мысль не выходит из головы весь вечер.
— Какая?
— Да нет, просто не могу сосредоточиться.
— Не бойся, расскажи.
— Думаю о своей девушке.
— Как ее зовут?
— Это не имеет значения. Слушай, я никогда с тобой не говорю о ней, но я постоянно о ней думаю.
— А почему она тебе не пишет?
— Откуда ты знаешь, пишет она или нет?! Может, я получаю от нее письма, а тебе говорю, что они от кого-то другого. Или ты роешься в моих вещах, когда я хожу в душ?
— Ты спятил, Валентин. Просто ты никогда не показывал мне ее писем.
— Я вообще не хочу касаться этой темы, но не знаю, сейчас мне захотелось обсудить одну вещь… Когда ты рассказывал о том, как женщина-пантера преследовала помощницу, мне стало страшно.
— И что тебя напугало?
— Стало страшно не за себя, а за мою девушку.
— А-а…
— И зачем я вообще упомянул об этом?
— Ну почему? Говори, если тебе кажется, что…
— Когда ты начал рассказывать, как ее преследует пантера, я представил себе, будто это моя девушка в опасности. А я сижу здесь и даже не могу ее предупредить, чтобы она была осторожней.
— Ясно.
— Но понимаешь, она только потому моя девушка, что включена в нашу борьбу. Хотя не стоит тебе этого знать, Молина.
— Не беспокойся.
— Просто я думаю, что не надо загружать тебя информацией, которую тебе знать необязательно. Это лишние оковы, а у тебя и своих хватает.
— У меня тоже, знаешь, есть такое ощущение, что, будучи здесь, я абсолютно беспомощен; но в моем случае это не женщина, то есть не моя девушка, — это мама.
— Твоя мать ведь не одинока, да?
— Она живет с моей тетей, сестрой отца, просто она очень больна. У нее высокое давление и слабое сердце.
— Но с этим иногда тянут долгие годы…
— Но все равно лучше поменьше ее огорчать, Валентин.
— Ничего с ней не станет…
— Представь, какой это стыд, когда твой сын в тюрьме. Да еще из-за чего?
— Не думай об этом. Худшее позади, ведь так? Думаю, она уже смирилась.
— Но она очень по мне скучает. Мы всегда были так близки.
— Постарайся не думать об этом. А если не получается… думай о том, что ей ничто не угрожает, в отличие от той, которую люблю я.
— Ее враг всегда с ней, внутри — слабое сердце.
— Но она ждет тебя, она знает, что ты выйдешь отсюда через восемь лет, к тому же тебя могут освободить досрочно за хорошее поведение. Это дает ей силы ждать тебя, так к этому и относись.
— М-м, ты прав.
— Иначе можно просто сойти с ума.
