Ознакомительная версия.
Затормозил резко возле Коли, остановился.
Стекло водитель опустил, спрашивает:
– Тебе куда? В какую сторону?
– Да это… Тут вот… – сказал Коля. Едва рукой махнул, указывая.
– Чё там?!
– Хм…
Выпрыгнул из кабины водитель. Пружинистый, как на рессорах будто, а не на ногах, подвижный, резкий. В кожаной, мехом наружу, жилетке, в тёплых ватных стёганых штанах махорочного цвета и в толстом сером свитере с глухим, под самый подбородок, воротом. В унтах. Без шапки. Лет тридцати, уже с залысинами. Ел что-то – рот ладонью вытирает; не прожевал ещё – жуёт.
– Чё это? – спрашивает.
– Человек, – говорит Коля.
– Человек?!
– Был. Замёрз. Мёртвый.
– Ты чё?! Чё, точно, что ли?
– Точно.
– Вот, бляха-муха!.. А кто же это, интересно?
– Спроси его.
– Сейчас в тайгу-то кто попрётся… Охотник только.
– Может, лыжник?
– Лыжник?
– С карабином…
– Ты его видел?
– Показалось.
– Может, в отвале где и карабин?
– Да это так я… Те в халатах.
– Для маскировки?.. Перелопатить снегу сколько надо, чтобы найти-то… Где он сидел, когда замёрз, или лежал, когда уснул, там или там, откуда грейдером его сюда приволокло вот… Много просеять снегу надо.
– Весной оттает… если тут.
– Когда милиция приедет. Искать же будут.
– Он, может, был без ничего.
– Ну, разберутся… надо будет, – говорит водитель. Уши потёр себе ладонями. – После кабины-то… не жарко.
– Наверное, – говорит Коля. Уши под шапкой у него – не мёрзнут, он и не с пылу – пообвык.
– Смотря, конечно, кто тут это, – говорит водитель. – А то и по хрен ей, милиции, замёрз, и ладно… Какой бездомный, может, бич, и не почешутся… Если охотник, где-то и ружьё.
– И патронташ бы был… если охотник.
– И тот тут где-то.
– И рюкзак.
– Ну, и рюкзак, не без него же… Растащило… Ох, ёлки-палки, кто же это?! Ну, кто бы ни был – человек.
Сидят вороны на берёзе, не улетают. Заинтересованные. Между собою не бранятся. На людей смотрят внимательно. Будто в то, о чём те говорят, вслушиваются, слово боятся пропустить – не шелохнутся. Всё они знают, но не скажут.
Глядят Коля и водитель на мёртвого – глаз от него не отвести. Как от воды бегущей, от огня ли.
На сопке где-то ухнула лесина, рухнув, – перестояла. Эхо, как птица вспугнутая, крыльями захлопав, полетело, на дне распадка улеглось; совсем утихло – зарылось в снег, наверное, – чтобы никто его уже не потревожил.
Два ворона, один от другого метрах в десяти, словно ведущий и ведомый, хрипло и изредка между собой перекликаясь, прямо, как по начертанному курсу, проследовали в небе голубом в сторону розового горизонта. Им до того, что на земле творится, нет будто дела. Похоже, так оно и есть – вид у них больно отрешённый.
Пошёл к машине водитель, поднялся на подножку, дверцу открыл, достал из бардачка строительные перчатки, возле машины их надел, назад вернулся. Говорит:
– Надо хоть посмотреть… Ты тут, я тут… Давай-ка… это…
– Обувь не та, – говорит Коля. – Штаны, как у Флакона.
– Флакон?
– Да был тут у меня.
– А ты?..
– Я сторожу здесь, на деляне.
– У Мерзлякова?
– У него… И не Электрик.
– А это кто?
– Да был тут тоже.
Взявшись вместе за рукав и за полу когда-то белого, заношенного полушубка, встряхнули человека. Снег с лица его скатился. Как со стеклянного. К нему снежинки не пристало. Светло-каштановые, с проседью, волосы у него, у человека бывшего, на голове в косички смёрзлись – дыбом торчат, как ирокез. Серая кроличья шапка валяется тут же и тоже смёрзлась – словно пушной зверёк, в петле или в капкане околевший. Голова ещё недавно хозяина этой шапки, когда он был ещё живой, была, наверное, вспотевшей – решить так можно. Щетина пегая и редкая, как у монгола, только на скулах и на подбородке. Веки сомкнуты, без прощелины. Один глаз выпуклый, другой чуть вмят. В ноздрях, как чопики, бледно-зелёный лёд – можно подумать: мозг как будто выдавило –
Воздря.
– Ты его знаешь? – спрашивает водитель.
Рассмотрел Коля будто прозрачное лицо замёрзшего и признаётся:
– Знаю.
– Кто?
– Яланский, наш.
– А кто такой-то?
– Шура. Лаврентьев. Пчеловод.
– А-а, – говорит водитель. – На Рыбной. Пасека там. Знаю. Мы позапрошлой осенью оттуда лес возили, с сопок… Росомаха.
– Его потом уж так прозвали.
– Слышал. За воровство…
– Да, по избушкам шарился… по путикам чужим.
– Во, наша жизнь, не знаешь, где и как закончишь… Отшарился, – говорит водитель. – Надо сообщить… в милицию.
– А как?
– Бог правду видит…
– Он видит всё.
– А ты в Ялань?
– В Ялань.
– Есть телефон?
– Мне он зачем?
– Понятно. На Медовом берёт мобильник, как поднимусь, оттуда позвоню, связь если будет. Зять, муж сестры, там, в уголовном розыске… начальник.
– Ладно, – говорит Коля.
– Может, его уже и ищут, – говорит водитель.
– Кто?
– Мало ли…
– Сестра?.. Та в городе.
– Сестра.
– А ей-то чё?.. Почти не видятся… Не виделись, – говорит Коля. – Он круглый год жил тут, в лесу. В Ялани был, наверное… ходил туда за спиртом, – предполагает.
– Может, – предполагает и водитель, – туда ещё, а не оттуда? Туда – по этой стороне…
– Не по дорожным правилам он – не машина…
– Да, конечно.
– Трезвый бы был тогда, туда-то ещё шёл бы и не замёрз бы.
– Ну да, в лесу-то где бы он достал…
– Белок добыл, дак, может, продавал?
– Думаешь, пьяный был?
– А как?
– Ну, может… Значит, в Ялань?
– Кто, я?.. В Ялань.
– Так ты идёшь пока, я догоню, – говорит водитель. – Если загрузят меня быстро. Можешь со мной проехаться, в кабине хоть тепло, не пёхом… тут до Ялани ещё шлёпать…
– Не, я пойду, – говорит Коля.
– Смотри, как хочешь, – говорит водитель. – Мы его зря, наверное, побеспокоили… пошевелили.
– А как узнали бы?
– Да, точно, так бы не узнали, – говорит водитель. И говорит: – Сел отдохнуть, наверное, уснул и околел.
– Наверное, – говорит Коля.
– Снегу-то было – завалило, и не заметил грейдерист.
– Похоже.
– А чё там выгреб… может быть, бревно. Ему ж не видно…
– За ножом-то…
– Вот она, жизнь… Дышал ещё недавно, пил…
– Ещё не старый.
– Даже жутко… Ну чё, давай.
– Давай.
– Мне ехать надо… Голову снегом, что ли, закидать… То вон, готовы… – говорит водитель, кивая в сторону берёзы. – Глаза-то выдолбят.
– Один не выдолбят… Стеклянный.
– Стеклянный?.. А, вставной. И тот уже застекленел…
Голову мёртвого снегом забросали.
– Не задохнётся… Место заметное – найдут, и я поеду покажу где. Сегодня рейс-то ещё сделаю, – говорит водитель. – С зятем сначала созвонюсь… Тянуть не станут: вдруг убийство.
– Да кто его тут… Сам замёрз, – говорит Коля.
– Ну, разберутся, – говорит водитель.
– Может, и разберутся, – говорит Коля.
– Надо им будет, докопаются… Кто, может, тюкнул по башке.
– Да это вряд ли.
– Из-за ружья, из-за пушнины.
Пошёл водитель к машине, постучав унтами по колесу, поднялся в кабину, дверцу захлопнул. Коле кивнул через стекло: ну, мол, пока.
Кивнул в ответ ему и Коля.
Лесовоз, опять подняв и потянув за собой, словно привязанный верёвкой за фаркоп, клуб снежной пыли, звеня цепями на стойках и громыхая слегка вихляющим по дороге прицепом, покатил дальше. Коля в Ялань пошёл, куда и следовал, цель назначения не изменилась, не поменялся и маршрут.
– Может, что и ко мне шёл? Не исключаю, – сказал Коля. Себе, наверное, или водителю – чуть с опозданием, заочно. – Да не дошёл вот.
Метров сто, пожалуй, Коля прошагал, не меньше. Оглянулся вдруг. И видит:
Шура, согнувшись в поясе, поднялся, посидел, одумываясь будто, на ноги встал, снег рукой охлопал с полушубка, натянул на голову кроличью шапку, не разминая её, скукоженную, и не приглаживая вздыбленные смёрзшиеся волосы, в три прыжка дорогу пересёк, через отвал проворно перебрался, в распадок стал, ссутулившись, спускаться – пропал из виду в мелком пихтаче. На Колю даже не взглянул он.
– Йети, – Коля сказал, и дурно ему сделалось, сердце сдавило, как в тисках, в глазах поплыло мутными кругами. – Опохмелиться бы, то… плохо.
Да, чё-то это…
Постоял сколько-то. Пока сердце не отпустило и в глазах не посветлело. Дальше пошёл.
– Чё-то не то оно, а чё-то… но.
Идёт Коля, теперь уже не оглядывается. Тень его – перед ним, на ярко-белом – фиолетовая, двигаясь заодно с ним, с шага не сбивается, только становится короче и короче. Можно заметить это, если наблюдать. Тень Коля видит, но о ней не думает.
Солнце всё выше поднимается, лучами тыча Колю в спину, не пригревает. За солнцем тоже не следит он. Оно на всём, осознаётся это без надзора. Дорога скользкая – ступает Коля осторожно.
Шура на памяти – как влез, никак пока не выдворить – таким и в жизни был, навязчивым.
Назойлив, чё там, Господи, помилуй.
Ознакомительная версия.
