Ознакомительная версия.
И — куда деться от персонажей этой истории! — на одной из центральных площадей — памятник Изабелле Католичке и Кристоферу Колумбу. Коленопреклоненный Колон принимает из рук королевы письмо с высочайшим повелением совершить экспедицию к берегам Индии.
Индии, м-да…
Экспедицию Колумба финансировали знатные и богатые евреи и марраны. Они не были чересчур доверчивы. Что заставило того же Луиса де Сантанхеля вложить семнадцать тысяч дукатов в безумную затею пришлого бродяги? И почему адмирал Колумб первое письмо с отчетом об экспедиции отправил не великим королям, высочайшим своим указом пославшим его в экспедицию, а дону Аврааму Сениору, королевскому казначею, приложившему немало усилий к тому, чтобы убедить Изабеллу и Фердинанда в необходимости этого шага?..
Почему, спрашивает все тот же Визенталь, самыми излюбленными цитатами, наиболее часто приводимыми им в разговорах, письмах и дневниках, стали две цитаты из пророчеств Исайи:
«Острова ждут моего сигнала, и прежде всего кораблей, которые привезут по морю издалека твоих сыновей. Сними твое золото и твое серебро, в честь Господа, Бога твоего, и Святого Израиля, который тебя прославляет» (Исайя, LX, 9).
«Да, вот здесь я собираюсь создать новое небо и новую землю» (Исайя, LX, 5, 17).
Говоря иными словами — чего ждали евреи и марраны, измученные погромами, гонениями и кострами, от экспедиции Колумба?
По утверждению Симона Визенталя, к тому времени среди евреев Испании ходили легенды о пропавших десяти израильских коленах, которые осели в разных землях, на неоткрытых еще островах и архипелагах.
«Самым сенсационным событием для испанских евреев, — пишет Визенталь, — было появление в Испании (IX век) человека по имени Эльдад Хад-Дани, или Данита, который утверждал, что является посланником колена Дан, одного из исчезнувших израильских колен… Путешественник без колебаний отвечал на вопросы ученых. Но указания, где находятся земли, населенные людьми колен Дан, Нафтали, Гад и Ашер, были такими же неточными, как и географические карты того времени. Эти колена, утверждал Данита, основали государство, называемое Хавила. Остальные шесть колен остались в Азии. Колено Иссахар осело недалеко от Персии, колено Звулон проживало в горах Паран и кочевало в районе реки Евфрат. Колено Реувен занялось грабежами на караванном пути из Мекки в Багдад. Колено Эфраим обитало в горах Неджд недалеко от Мекки, колена Шимон и Менаше — в Кардиме. Данита уточнял расстояния: путь от Иерусалима до страны Кардим длился шесть месяцев. Он упоминал также о Хазарском государстве… Современные исследователи склонны считать, что Данита сообщил реальные сведения о еврейских анклавах, еще существовавших в те времена в Южной Аравии, Абиссинии и других частях Азии и Африки. Например, еврейская секта фалаша в Эфиопии до сих пор чтит обычаи, описанные Эльдадом Хад-Дани.
Интересны описания, которые давал Данита упомянутым странам. Он говорил, что там полно золота и природных богатств, особенно в странах Порайнот и Парваим. Спустя несколько веков мы встречаем эти названия на картах Христофора Колумба, которые он отправил королям Португалии и Испании.
В конце XV века евреи Испании были убеждены, что в Азии существуют земли и страны, где правят евреи. Именно этой надеждой они и жили. Они были уверены, что рано или поздно в отчетах об экспедициях появится точная информация об этих государствах. Планы Колумба отражали сокровенные мечты иудеев…»
Интересно, какими словами этот тонкий психолог убеждал богобоязненную злодейку, что «предприятие будет служить прежде всего интересам церкви и цели распространения христианства во вновь открытых странах»?
И еще интереснее — каким образом он стал бы крестить аборигенов, если доказано, что на кораблях Колумба среди 120 членов команды не было ни одного священника! Он просто не взял его. Зато взял переводчика с иврита.
Кстати, этот переводчик, крещеный еврей Луис де Торрес, и был первым человеком, ступившим на новую землю.
Именно он и обратился к туземцам.
На иврите.
…Я стояла на площади, смотрела на памятник Изабелле и великому мореплавателю (у него так галантно была отставлена бронзовая нога в чулке и с бантом, она таким царственным жестом вручала ему большой бронзовый лист с указом — он заворачивался книзу) и думала о том, что, если бы псы Торквемады разнюхали тайну этого храбреца и безумца, интересно — пощадили бы его католические короли в благодарность за великую услугу, оказанную испанской короне, или он разделил бы на костре общую участь своих соплеменников?
Цыгане на площади Бибарамбла откровенно плохо бренчат на гитаре и вопят пронзительными голосами песни, слишком близко, впритирку подходя к обедающим на террасе. Закончив свои немудреные серенады, переворачивают гитару вверх дном и, обходя столики, бесцеремонно ждут, чтобы на нижнюю деку туристы выкладывали дань. Требовательно и насмешливо глядят из-под косматых бровей. И хотя мы-то натренированы на победной наглости иерусалимских нищих, и некоторое смутно-родственное любопытство толкало меня всмотреться пристальней в эти жесткие лица… все же при реальном приближении к нашему столику какой-нибудь косматой бороды хотелось немедленно вскочить и куда-нибудь скрыться.
В воздухе разлита опасность, чего не чувствовалось ни в приветливой и легкомысленной Севилье, ни в благородной Кордове.
По ночам воздух полон каких-то вскриков, всхлипов, далекого бренчания и шальных мотоциклетных очередей, а под окнами отеля шныряют пружинные гологрудые юноши.
В одну из двух этих ночей я стояла у окна с полчаса, вглядываясь в скудно освещенную улицу. И совершенно кинематографично, с банкой пива в руке легкой ночной походкой проскользил такой юноша. Почему-то мне стало ясно, что только что он убил человека. На мгновение притормозив на углу, он нагнулся, поставил банку на тротуар у стены и нырнул в приоткрытые двери ночного паба.
«А смерть все выходит и входит, — вспомнила я, — выходит и входит… А смерть все уходит — и все не уйдет из таверны».
Вообще, ни от певучей лавины лорковских строк, которые здесь постоянно выплескивает память, ни от ощущения растворенности в воздухе Гранады его предсмертного вопля невозможно отмахнуться.
Так молчаливые духи сопровождают случайного путника в заговоренной долине смерти: неотступное преследование, настойчивая мысль и толпа лорковских образов стоит невидимой, но плотной стеной вокруг путешественника.
Что, помимо моей мнительной фантазии, создает такой образ города? Чередование плоскостей, резкое, стилетное архитектурное противостояние. В стене — ослепшей, оглохшей от солнца — единственное черное окно под пегой черепичной крышей. Во все подмешан серый цвет, создавая жесткость световых соотношений и особую терпкость среды, которая диктует неотвратимость действия, кинжальность каждого мига бытия… И вдруг…
…Вдруг — нереально и едва переносимо: Альгамбра, как горб на спине города.
Когда маршрутка оставляет внизу лорковскую Гранаду и, одолевая лесистый холм, поднимается к Альгамбре и садам Хенералифе, когда она въезжает на территорию старинной столицы мавританских королей, — меняется все, и не только внешние пространства, температура воздуха, густота и прозелень теней… Вы попадаете совсем в другой мир, выстроенный по иным законам, словно бы у людей, создавших его, было другое устройство глаз, другое строение кожи, другое — обостренно-трепещущее — восприятие драгоценной сути бытия…
И потом, когда часами вы бродите по ослепительным, поражающим своими пропорциями залам и бельведерам, когда сидите в Львином дворике, глядя на воду, непрерывно извергающуюся из пасти львов, когда через подковообразные окна смотрите на раскинувшийся внизу Альбайсин, вы видите не только и не столько золотистые сотовые гроздья потолков, кружева стен, матовый блеск лазорево-оливковых изразцов.
Вы — при условии обладания хоть каплей воображения — попадаете в сновиденное пространство, когда — как бывает только в снах — руки и ноги наливаются вязкой тяжестью, глаз заворожен кружением колонн и аркад, голубиной синевой ажурных окон и неба над крышей, запорошенного мельканием ласточек.
Изощренная вязь в гипсе и дереве оконных решеток создает дробление света, смягчает взгляд, замедляя созерцание.
Давным-давно выцветшие синь и золото — как благородная слоновая кость — на резных капителях хрупких, словно бамбук, колонн…
Полдневное солнце на мшистых черепицах…
Бег воды по желобам фонтанов…
Всепроникающая в воздухе душистость мирта…
Вы погружаетесь в божественную летаргию, вы просто не в силах выкарабкаться из этого сна, выбраться из ритмов кружения застывших черно-зеленых кипарисов…
Ознакомительная версия.
