– Да, ты права, конечно. Быть вульгарным – значит, слишком явно демонстрировать некоторые естественные потребности человека. Буквальный смысл «вульгарис» – доступный для масс. Также вульгатой назывался доступный перевод Библии на латынь. Доступность для народа – вот исконное и вовсе не отрицательное значение этого слова. Это сейчас, уже в нашем языке оно приобрело негативный оттенок.
– Понятно, – сказала Наташа и снова подумала о пропасти между ней и «графиней». Она еще раз полюбовалась цветами. – Ну, какие же они обыкновенные? Таких цветов я не видела больше ни у кого!
– Просто они слушают хорошую музыку, – улыбнулась Елена Николаевна.
В новой сумочке Louis Vuitton, которую совсем недавно Наташа купила в бутике на Елисейских полях, зазвонил телефон.
– НаталИя СитникОва? – с трудом справился с русским именем приятный баритон.
– Да, да.
– Добрый день. Такси в аэропорт Шарль де Голль у подъезда гостиницы. Серебристый Peugeot номер...
– Спасибо.
Таксист, поджарый брюнет лет тридцати пяти, открыл перед ней дверь машины и спросил, улыбнувшись:
– Как вам Париж?
– Великолепен! – улыбнулась в ответ Наташа и сев в машину, демонстративно отвернулась к окну. Она стремилась вернуться в уютные воспоминания, прерванные звонком. За окном проплывали дома, люди, рекламные плакаты. На одном из них был изображен большой фиолетовый цветок и надпись: «Французское общество защиты...» то ли флоры от фауны, то ли фауны от флоры, то ли их обоих от кого-то третьего, Наташа не успела разобрать текст. Но дверь в прошлое уже открылась.
Плакат с фиолетовым ирисом в комнате университетского общежития, Наташа бы и не сразу заметила среди других с загорелыми торсами и модными певцами, если бы не завалилась с ногами на скрипучий диван с долгожданным трофеем в руках – студенческим билетом, вкусно пахнувшим сбывшейся мечтой. Она отвернула приятно хрустнувшую корочку и, ужасно довольная собой, еще раз прочитала: «Московский Государственный Университет им. М.В. Ломоносова; Студенческий билет № 0200021/17, Ситникова Наталья Евгеньевна, факультет филологический, форма обучения очная, дата выдачи, I курс, подпись декана...»
Жирная свежая печать закрывала ей пол-лица. Для фотографии она специально собрала свои длинные темные волосы в «конский хвост» и плотно сомкнула губы, стремясь выглядеть строже. Но с фото на нее все равно смотрела растерянная провинциалка, изо всех сил изображающая серьезность, с одним уцелевшим ухом и губами-ниточками.
Студентка Ситникова закинула ногу на ногу, скрипнув пружинами кровати, и большим пальцем ноги уткнулась в сердцевину фиолетового «ирис вульгарис». Как она раньше его не заметила? Наташа провела по цветку пальцем и вспомнила о Елене Николаевне. После их первого знакомства она приходила к «графине» снова и снова. Чтобы вернуть книги, послушать ее сдержанный голос, увидеть ее тонкие пальцы, так грациозно касающиеся клавиш рояля. Да и просто чтобы достать ягодку из прозрачного варенья серебряной ложечкой с вензелем «С». «Графиня» всегда была радушна и приветлива и вместе с тем такая недосягаемая, но Наташа чувствовала, как после этих визитов что-то медленно менялось в ее душе. Менялось бесповоротно: раздражала мебель в их квартире, да и сама квартира, тесная и захламленная, пустые разговоры материных подруг и вечная погруженность той в бытовые мелкие проблемы.
Ей стало неинтересно проводить время с друзьями, и она заменила их книгами. Она даже бросила своего Костика, считавшегося запатентованным красавцем.
Это случилось как-то само собой перед самым ее отъездом в Москву. Они гуляли. Наташа тосковала. Костик, обиженно выкатив губу, набивал себе цену, что проделывал постоянно все последнее время. Он хвастался, что Ленка Сидорова забрасывает его любовными письмами, а Галька Тараканова караулит его возле подъезда и, когда отлавливает, вообще откровенно намекает на секс. А он, как дурак, ходит за ней, за Наташей, и ждет, пока она снизойдет до встречи. И что его мать опять неделю как уехала на заработки: могли бы трахаться, как раньше, ведь у них все хорошо было, а она даже зайти не хочет. Наташу неприятно резануло слово «трахаться», но она упорно молчала. Паузы становились все длинней. Костик предложил посидеть где-нибудь. Отстояв в «где-нибудь» приличную очередь, они оказались за столиком у самой сцены друг напротив друга. Он хотел сесть рядом, но Наташа остановила. Костик взял ее руку в свои жадные ладони и сказал, глядя в глаза:
– Наташка, ну я не могу без тебя. Я это понял давно уже. Мне никто не нужен. Только ты. Я бы на тебе женился. Честное слово.
Наташа не отнимала руку и медлила отвечать, подыскивая нужные слова. А Костик наседал:
– Ты ж говорила, что любишь меня, помнишь? Или для тебя это больше ничего не значит? Что изменилось-то? Скажи, Наташка!
Наташа молча высвободила руку.
Костик, решив, что он слишком «насел», оправдывался:
– Представляешь, поженимся, будем жить у меня. Вдвоем! Матери все равно по полгода не бывает дома. Я работать буду, а ты с малышом нашим будешь гулять в сквере. Все девчонки мечтают об этом...
– Знаешь, я – не все девчонки, – наконец вымолвила она. – И дело совсем не в тебе, Костя. Дело как раз в малыше.
– В каком малыше? Ты чего, Наташ? Я ж хотел как лучше... Ну не хочешь, не надо...
– А я серьезно. Дело в моем малыше, в ребенке, который у меня когда-нибудь будет. Я хочу, чтобы на серебряной ложке, которой он будет кушать свою кашу, был герб его старинного рода. И на воротах дома, где он будет жить. Понимаешь?
– Нет. Не понимаю. Ситникова, ты не заболела? Не все ли равно, что там на ложке будет написано? Тем более на заборе?
– На воротах.
– Ну, на воротах, какая разница.
– Большая.
– Я не понял... ворота тебе важней, чем я? Ты не хочешь? Не хочешь за меня замуж?
– Я вообще пока не хочу замуж. За тебя в том числе.
– А-а-а, понятно, – обиженно протянул Костик. – Сказок начиталась, значит? Принца будешь ждать? Ну, давай. Успехов! А, по-моему, твоя голова от всей этой дури уже как тыква! И ты не понимаешь, что ты сейчас сделала! Ты сейчас своими руками все разрушила. Золушка, блин! А обратно, между прочим, не получится! Ты слышишь меня?
Наташа смотрела на него и не понимала, что она вообще нашла в нем тогда, всего-то год назад.
Ирис на стене задрожал – кто-то долбил в дверь. Не дождавшись разрешения войти, в проем просунулась лохматая обесцвеченная голова Наташиной соседки по этажу.
– Привет, ты Наташка Ситникова с филфака?
– Я, а что?
– Там курицу на плите сожрали. Это ж ты жарила? Но ты это, не расстраивайся, приходи к нам, в 52-ю. У нас картошка есть. Прямо сейчас и приходи.
– Спасибо.
Голова скрылась. Наташа знала, что жить в обществе и быть свободной от этого общества все равно не получится. Надо бы пойти познакомиться с соседями. Да и есть хочется. «Да и Елена Николаевна никогда бы не стала валяться, задрав ноги, как я сейчас», – вдруг подумала Наташа и немедленно встала, расправив на себе одежду. Она посмотрела на себя в зеркало, причесала волосы. Зеркало, уставшее от бесконечной смены физиономий, сквозь подтеки и царапины отражало худенькую темноволосую девушку, не красавицу, но милую и довольную собой. Только очень голодную.
В 52-й комнате царило беспричинное девчачье веселье и вонь от подгоревшей картошки, к которой примешивался резкий запах смеси духов. С кроватей свисали какие-то вещи, в углу валялись сумки. Девчонки суетились вокруг двух сдвинутых табуреток, заменяющих стол. Наташа перезнакомилась со всеми, стараясь запоминать имена с первого раза – Лена, Света, Надя, Оля, Сулие, Оксана... Беззаботный треп не прекращался ни на минуту. Говорили сразу обо всем: об учебе, о преподах, о парнях, о магазинах, о шмотках... Картошка несмотря на то, что была приготовлена, видимо, «по-студенчески» – с виду подгоревшая, зато внутри сырая, – быстро закончилась, и Наташа занялась изучением своих новых подруг.
У Сулие красивые, четко очерченные скулы и густые черные волосы, да и фигурка ничего. Но глаза с набухшими веками и широкий азиатский нос придавали ее внешности слишком «этнический» вид. Надина ровная спина, классная попа и длинные ноги делали ее просто красавицей, но только со спины. Рыхлая прыщавая кожа, короткая шея и неправильный прикус быстро вносили свои коррективы. К тому же высветленные перекисью тусклые волосы с предательской чернотой у корней добавляли ей вульгарности, то есть доступности для масс, как теперь понимала Наташа. Это она сообщила о безвременной кончине жареной курицы. Курицу было, конечно, жаль, полукремированная картошка не смогла полностью возместить горечь утраты. Наташа улыбнулась про себя филологической находке «кремированная картошка» и продолжила наблюдение. У Ленки шикарные глаза, зеленые, огромные, в пушистых ресницах, нос тоже ничего, но губы невыразительные, ноги короткие и кривые, и попа «чемоданом». У Ольги – все слишком: слишком большой рот, слишком противный голос, слишком худые ноги. Она слишком много говорила и слишком хотела всем нравиться. Поэтому ее-то как раз и недолюбливали. Оксана была вообще никакая. Родителям стоило назвать ее Изольдой или Эвелиной, чтобы она запоминалась хотя бы на контрасте с именем. Вот только Светка, пожалуй, завоевала бы картонную корону на конкурсе «Мисс комната 52». Она была вся такая ладненькая, светленькая, аккуратная... Настоящая блондинка. Чуть побольше бы росточка – и почти принцесса.
