– Почему не стала?
Ла Инка покачала головой. Она смотрела на фотографию его матери, сделанную в первый день в частной школе; этот по-доминикански торжественный снимок бабушка особенно любила.
– Почему, почему… Ун мальдито омбре. Чертов мужчина.
За лето Оскар написал две книги о битве юноши с мутантами в эпоху конца света (ни одна не сохранилась) и сделал немыслимое количество заметок, включая всякие названия, которые пригодились бы для его научно-фантастических и просто фантастических сочинений. (О семейном проклятье он слышал тысячи раз, но, как ни странно, писать об этом ему и в голову не приходило. Ну, то есть, что за фигня, любая латиноамериканская семья проклята, нашли чем удивить.) Когда им с сестрой пришло время возвращаться в Патерсон, Оскар почти горевал. Почти. Абуэла положила ладонь ему на темя, благословляя. Куидате мучо, ми ихо, береги себя, сынок. И знай, на свете есть душа, что будет любить тебя всегда.
В аэропорту Кеннеди дядя Рудольфо не сразу узнал его. Отлично, сказал тио, с неодобрением поглядывая на физиономию племянника, теперь ты похож на гаитянца.
После Санто-Доминго Оскар встречался с Мигзом и Элом, ходил с ними в кино, обсуждал братьев Эрнандес, Фрэнка Миллера и Алана Мура, но их дружба в полном объеме так и не восстановилась. Он слушал их сообщения на автоответчике и сдерживал себя, чтобы не побежать к ним в гости. Виделся с ними раз, от силы два в неделю. Оскар сосредоточился на своих романах. Потянулись нудные недели в одиночестве – только игры, книги и сочиненные строчки. Ну да, вместо сына у меня отшельник, горько жаловалась мать. По ночам, когда не мог заснуть, Оскар пялился в дурацкий ящик; особенно его заворожили два фильма, «Зардоз» (который он смотрел со своим дядей, прежде чем на повторе его не прогнали спать) и «Вирус» (японское кино про конец света с обалденной киской из «Ромео и Джульетты»). Финал «Вируса» пронял его до слез: японский герой достигает Южного полюса пехом по андийским хребтам, стартовав в Вашингтоне, и все ради женщины своей мечты. Я работаю над моим пятым романом, отвечал он приятелям, когда они спрашивали, куда он пропал. Это затягивает.
Видите? Что я вам говорил? Мистер Студент.
Раньше, когда его так называемые друзья обижали его или, пользуясь его доверчивостью, вытирали о него ноги, он безропотно терпел из страха перед одиночеством, улыбаясь и презирая себя. Но не теперь. Если за все годы, проведенные в школе, ему и было чем гордиться, так именно переменой в отношениях с Элом и Мигзом. Он даже рассказал об этом сестре, когда она приехала навестить семью, и услыхал похвальное «ну ты даешь, Ос!». Он наконец-то проявил определенную твердость, а значит, и самоуважение, и, хотя ему было больно, он понимал, что это охренительно хорошая боль.
Оскар на ближних подступах
Разослав в октябре заявления в университеты (Фарли Дикинсона, Монтклэр, Рутгерс, Дрю, Глассборо, Уильяма Пэтерсона и даже, в качестве одного шанса на миллион, в университет Нью-Йорка, откуда ему пришел стремительный отказ не иначе как с конным нарочным, обычная почта так быстро не работает), всю зиму Оскар таскал свою бледную несчастную задницу на подготовительные курсы в Северном Нью-Джерси; там он и влюбился. Курсы организовал один из многочисленных Учебных центров, находившийся меньше чем в миле от его дома, и Оскар ходил туда пешком – здоровый способ похудеть, полагал он. На новые знакомства он не рассчитывал, но вдруг увидел красотку в последнем ряду, и его сердце взбунтовалось. Звали девушку Ана Обрегон; хорошенькая бойкая толстушка, гордита, читавшая Генри Миллера в классе, вместо того чтобы биться над логическими задачами. Примерно на пятом занятии он заметил, что она читает «Сексус», и она заметила, что он заметил, и, наклонившись к нему, ткнула пальцем в абзац; у Оскара случилась эрекция, как у малолетки какого-нибудь.
– Думаешь, я чокнутая? – спросила она в перерыве.
– Нет, ты не чокнутая, – сказал он. – Поверь, я в этом эксперт.
Ана любила поговорить, у нее были прекрасные карибские глаза цвета чистого антрацита, а конкретно той тяжелой породы, что бурят доминиканские бедолаги, и фигура, на которую только взглянешь и сразу поймешь: в одежде она смотрится так же классно, как и без оной. Своих пышных форм она не стеснялась, носила черные в обтяжку брюки со штрипками, как и все девушки в их округе, и сексуальнейшее белье, какое только могла себе позволить, а еще она тщательно красилась – этот многоплановый сложный процесс неизменно завораживал Оскара. Оторва сочеталась в ней с маленькой девочкой. Еще не побывав у нее дома, Оскар уже знал, что у нее имеется целая коллекция плюшевых животных, разбросанных по кровати; то, как легко она меняла свои обличья, дало Оскару основания полагать, что и «малышка», и «оторва» – только маски и что существует некая третья Ана, надевающая то одну личину, то другую, смотря по обстоятельствам, при этом всегда оставаясь в тени, непознаваемой. В Миллера она углубилась, потому что эти книги подарил ей бывший бойфренд Мэнни, прежде чем завербоваться в армию. Он постоянно зачитывал ей отрывки из Миллера, это его так возбуждало. Они начали встречаться, когда ей было тринадцать, а ему двадцать четыре, он лечился от кокаиновой зависимости; обо всем этом Ана рассказывала как о чем-то вполне нормальном и даже обыденном.
– Тебе было тринадцать и твоя мама разрешила тебе встречаться со старпером?
– Мои родители обожали Мэнни, – ответила Ана. – Мама всегда готовила ужин специально для него.
– Весьма неортодоксально, – сказал Оскар, а позже, когда сестра приехала на очередные каникулы, спросил у нее с намерением затеять спор, позволила бы она своей дочери-подростку вступить в отношения с двадцатичетырехлетним мужчиной.
– Прежде я бы его убила.
Облегчение – вот что испытал Оскар, к своему удивлению.
– Постой-ка, в это втянут кто-то из твоих знакомых?
Он кивнул:
– Она сидит рядом со мной на подготовительных курсах. В ней есть что-то вызывающее.
Лола устремила на него свои тигровые зрачки. Она приехала на неделю, и было ясно, что университетские нагрузки выносят ей мозг; на склере ее обычно широко распахнутых глаз, как у героев комиксов манга, проступили кровеносные сосуды. Знаешь, сказала она наконец, мы, цветные, горазды потрепать языком про то, как мы любим наших детей, но это все чушь собачья. Она резко выдохнула. На самом деле не любим. Не любим. Нет.
Он потянулся обнять ее, но она сбросила его руку движением плеча. Иди-ка лучше пресс качать. Пропотей, Мистер.
Так она называла его, когда была растрогана или обижена. Мистер. Потом она хотела выбить это слово на его могильном камне, но никто ей не позволил, даже я.
Дурак.
Амор ди пендехо, или Влюбленный дуралей
Он и Ана на подготовительных курсах, он и Ана на парковке после занятий, он и Ана в «Макдоналдсе», он и Ана дружат. Каждый день Оскар ждал, что она сделает ему ручкой, и каждый день она была рядом. У них появилась привычка болтать по телефону раза два в неделю, так, ни о чем, наматывая слова вокруг повседневности; первой позвонила она, предложив отвезти Оскара на курсы; спустя неделю он позвонил ей, просто чтобы попробовать, каково это. Сердце у него билось так сильно, что ему казалось, он вот-вот умрет, но она, сняв трубку, тут же сказала: Оскар, только послушай, какую хрень выдала моя сестрица, – и понеслось; словесный небоскреб, что они возводили на пару, рос как на дрожжах. К пятому звонку он перестал ждать большого взрыва. Ана была единственной девушкой, не считая его родственниц, сообщавшей о том, что у нее месячные; однажды она сказала ему: из меня кровища хлещет, как из свиньи, и он долго обдумывал это ошарашивающее признание, ведь наверняка оно что-то значило, а когда он вспоминал, как она смеется, будто воздух вокруг – ее собственность, сердце его, одинокий путник, колотилось в груди. В отличие от других девушек в его тайной космологии на Ану Обрегон он запал уже после того, как более или менее узнал ее, а она его. В его жизни она возникла случайно, и, когда радар Оскара засек ее, у него уже не было времени возводить стену из всякой белиберды или обзаводиться дикими несусветными надеждами. Либо он элементарно устал за четыре года, пока его отшивали, либо наконец нашел свою гавань. Невероятно, но вместо того, чтобы повести себя как последний идиот, что было вполне ожидаемо, учитывая, что это была первая девушка, с которой ему удалось наладить общение, он не дергался, принимая все как есть. Разговаривал с нею, не впадая в заумь, без натуги и обнаружил, что его неусыпная самокритичность ей страшно нравится. Поразительно, как между ними все складывалось. Обронит он что-нибудь очевидное, обыкновенное, а она прокомментирует: Оскар, ты правда офигенно умный. Однажды она сказала, что любит мужские руки, и он, прижав к лицу растопыренные пятерни, спросил нарочито небрежным тоном: «Да ну?» Она чуть не лопнула от смеха.
